Пятая глава

Пышнотелая русоволосая женщина в юбочном купальничке с оборочками и рюшами, томно извивается передо мной в медленном восточном танце. Старая совсем, чуть не двадцать пять, но в паху стеснение. Красивая!

Губы красные облизывает, и томно так смотрит, а потом – раз! И ноги по сторонам раскинуты, а сама уже на нарах лежит, ногами дрыгает. Хохочет!

И не купальник уже на ней, а ночнушка подранная, с плеча сползающая. Да между ног мелькает такое себе… кустистое. Невнятное.

Бланш внезапно под глазом, и грудь голая, с соском розовым. Встала, идёт ко мне походкой танцующей, наклоняется к губам, целует страстно. Лицо лижет, усами щекочет, а изо рта несвежей рыбой несёт.

– Мрау? – вопросительно поинтересовалась красотка, отодвинувшись чуть назад. А потом раз! И в губы лижет.

Проснулся, тяжело дыша, да скинул устроившегося на груди кота. Вот оно и началось, ети его в качель! Половое созревание!

Сны жаркие… а ещё кот этот! Усатая фемина, надо же! И рыбой несёт, н-да…

Понимаю, што уже всё, не усну. Да и зачем? Небо потихонечку розовеет, птицы просыпаются, коты вон территорию не поделили. Орут!

Двинутся на палец-другой, шерсть вздыбят, и ну орать! Шипение, урчание какое-то, и снова – мра-а-у! Пока помоями сверху не шуганули.

Тихохонько, штоб не разбудить друзей, у которых ещё полчаса-час на сны, прошлёпал в гостиную, и умылся, сгоняя остатки липкого сна. Двор уже просыпается, но не весь и не шумно. Справные хозяйки по холодку спешат за водой. Вон, тётя Песя прошла.

Вот же ж! Водопроводчик хренов! Как бы ещё не прилепили прозваньице, с местных станется.

Знаю ведь ситуацию с водой, а как идея в башку лохматую втемяшилась, так и знания все вылетели. Мало того, так и Фиру будто заворожил! Ни тени сомнения, а?! Хотя с другой стороны, оно вроде как и хорошо. Для жизни. Не рассуждая, а? Верит просто в меня.

Местные-то воду для питья дождевую берут, сладкую, из цистерн подземных во дворах. По счёту! Расписано чётко, сколько вёдер жильцы взять могут. А тут я, с механизацией.

Щаз! Убеди, попробуй, нашего дворника, што тётя Песя только положенное накачивать будет!

Повздыхал, глядя на цистерну-колодец, потарабанил пальцами по давно облупившемуся подоконнику, сковырнул краску. Так себе настроение, если честно. Местные-то языкатые!

Да и немцы хороши. Хотя обычно за репутацию… хм… Слышалось што-то такое, про воду. Проводят вроде как на Старопортофранковскую, так может и за нас договориться?

А што?! У меня попёрло воодушевление. Я ж конкретики не давал! То есть думал за водопровод от цистерны до тёти Песи, но ничего ж не говорил! Или говорил? Да нет, точно нет! Тогда и до немцев я ходил, чисто на прицениться. А!?

Приценился за материалы, теперь можно и за работу дойти. Што, почём, как долго?

Внутри заскреблось сомнение – дескать, не слишком ли размахнулся, Егор Кузьмич? Одно дело полсотни метров труб провести, бак цинковый сделать да закрепить над печкой, ну и помпу с моторчиком. Другое – организовать такое себе серьёзное мероприятие.

А потом вспомнил за водопроводчика, и сомнения – прочь! Лучше надорваться, пытаючись, чем смехуёчки за спиной.

– … согрешил гордостью, сквернословием, унынием, честолюбием, нечистыми и дурными помыслами, соблазнами плотскими…

Соблазнами батюшка заинтересовался, да и начал выпытывать, разочаровавшись почему-то их незначительностью. Допытался зачем-то до Саньки с Мишкой в этом разрезе, но я так и не понял – где соблазны, а где они? С причудью батюшка, дурковатый.

– Сон, – он недовольно жевнул губами, – то грех для подростка простительный.

Потом выпытывать начал об отступлениях в вере, о злоумышлениях против властей. Ну… наговорил ему не того, што на самом деле, а как говорить положено. И всё равно епитимью влепил! За неискренность.

Из церквы я вышел постный-препостный, как сухарик ржаной. Подождал Саньку, переглянулись с ним матерно, да и домой.

Вот зачем навязывать, а?! И допрос этот, полицейский почти. Нешто я совсем несмышлёныш? Тайна исповеди, оно конечно и да, но ведь и доносить обязан, если злоумышляет кто, на государство и строй.

Тогда и тайна не такой уж тайной становится! Да и без доноса даже. Епитимьями так примучать можно, што ой!

– За тобой следить обязал, – безэмоционально сказал Санька, когда мы отошли метров на триста, – и духовному отцу…

Катнулись желваки на лице Санькином, усмешечка кривая выползла, да и будто разом! Скрепы осыпались.

В редакции «Одесских новостей» на меня глянули не без любопытства, но повели себя на равных, без снисходительно панибратства взрослых с ребёнком. Немножечко преувеличенно, как по мне, но пусть. Терпеть не могу снисходительный тон!

Сразу на ёрничанье и дураковаляние реакция идёт. С последствиями иногда. Сам всё понимаю, но осознаю обычно чуть потом.

– Недурственно, – хохотнул редактор, проглядев работы, – одесские типажи глазами понаехавшего.

Ничего такого, серьёзного, обычные бытовые сценки. Шаржированный Мендель, с недавним зовом домой.

«– Сына, домой!»

«– Мама, а я таки устал или шо?»

«– Ты хотишь кушать!»

Тётя Песя у плиты, в виде индийской богини с шестью руками. Ещё с десяток такого же.

– Годится! – довольно сказал Старков, – Интересная манера рисунка – очень простая, но суть ухвачена отменно.

Ссыпал гонорар в карман, да и распрощался. Теперь в «Одесский листок».

– Записки понаехавшего? – Поинтересовался Навроцкий, вчитываясь в текст.

– Шаржированные приключения москвича, шарахающегося по Одессе с выпученными глазами. Начинается с прибытия на вокзал и покупки местной прессы.

– Шарахающегося, – повторил редактор, он же владелец, усмехнувшись, – довольно точно подмечено. Сколько таких… кхе-кхе!

– Молодая, динамично развивающаяся компания ищет бухгалтера и коммерческого директора, – начал читать Навроцкий, – Нашедшему этих ублюдков – наша самая горячая благодарность.

– О-хо-хо! – он протёр выступившие слёзы, – Метко! По-нашему!

Вышел из редакции, как так и надо. Обыденно всё, чуть не до тошнотиков. Фельетон, карикатура, первые гонорары – настоящие, а не за якобы совместную статью с дядей Гиляем. И никак! Даже обидно немножечко.

Событие! А у меня настроения нет. С церквы ещё. Умеют же, а?

Сплюнув мысленно, начал спускаться, и завидел давешнюю барышню, с которой на вокзале тогда столкнулся.

– Мадемуазель! – и шляпой пол мету. Не так штобы и настроение появилось, а просто! Для форсу, перед самим собой больше.

– Месье, – девочка присела дурашливом реверансе, в глазах весёлые чортики, – какая приятная встреча! Снова видеть авантажного кавалера, преисполненного всяческих достоинств!

Подружки хихикают, ну да я им тоже шляпой соломенной тротуар подмёл, шутовски так.

– Мадемуазели… Позвольте загладить невольную позапрошлодневную вину, пригласив вас в этот жаркий день отведать мороженого?

Они немножечко так замялись, и я спохватился.

– Егор Панкратов! – прижимаю шляпу к груди, и глазки делаю. Ботинком ещё булыжники ковыряю, вроде как застеснялся весь.

Фырканье в ответ смешливое, с переглядками.

– Мария Никифирова, – барышня присела в книксене.

– Наталья Турбина, и глазками в ответ обстреливает. Вроде как и смешиночки, но и не так, штобы совсем. Возраст! Тренируется барышня.

– Елизавета Лопанович.

– Милые барышни, позвольте временно похитить вас в свой гарем для зверского угощения мороженным? По две… нет, по три порции! – я обвёл их глазами с самым суровым видом, – С шоколадом!

Смешинки… ну да тут как всегда! Што ни скажешь, всё либо на презрение и отворот носиков, либо на хи-хи. Возраст!

– А справится ли наш страшный похититель с содержанием такого гарема? Может, он ограничится менее суровым наказанием?

– Суровому похитителю нужно срочно избавиться от тяжести в карманах! – и мелочью звеню.

– В таком случае… – и тут они не выдержали, и ну смеяться!

– Избавьте нас от высокого штиля, достопочтимый сэр похититель, – запросила Мария пардону.

– Так это… мы завсегда рады! – мигом ссутуливаюсь, и чуть не нос рукавом, – Деревенские мы!

Со смешками и дошли до ближайшего скверика. Сидели так, шутили, и – отошёл! А ещё понимание пришло, што слишком я на Молдаванку зациклился. Город большой! Не в барышнях даже дело, а просто – шире надо жить!

Переоделся дома в нормальное, и не слушая Мишкиных возражений, потянул его с собой.

– На Пересыпь пойдём, к Косте, – сообщаю деловито, – я, ты, Санька, ещё несколько ребят с Молдаванки.

– А я-то здесь зачем?! – резковато отреагировал Мишка, – где я, а где… Брал бы Саньку, да ребят своих… молдаванских!

– Ты? – зашагиваю к нему, и глаза в глаза, – Ты мне как брат! Родней, чем иные родные бывают!

– Родные, – усмешка в ответ, чуть печальная, – бывает, что и родные…

– Но не кровные! Мы с Санькой побратались, и знаешь – родней родных!

– Вы… – и снова усмешка, грустная такая.

– Станешь мне… нам братом?! Кровным!

И такая радость жаркая полыхнула в ответ, што понял я, можно было и просто предложить. Без хитрых планов. Потому как што для сироты может быть выше семьи?

И сразу – дела все в стороны, да за Санькой сперва. Он как услышал, так и заулыбался. Ну и Мишка в ответ. Улыбаются, и стесняются улыбок своих. Вроде как не положено мужчинам чувства проявлять.

Вот пока не перестеснялись, я у тёти Песи вино и молоко взял, чашку эмалированную на кухне, и в катакомбы потащил их. Для таинственности и антуражу.

Огонь от лупы поджёг, так почему-то важно показалось. Солнечный огонь! Так, с факелом, в катакомбы и вошли.

Мишке любопытно – как же, впервые здесь! Глазами водит, но с вопросами сдерживается пока.

Я факел закрепил низенько, чашку на камень плоский поставил, и молока туда. Потом вина. Нож над огнём, и не думая долго – чирк себя по руке!

Закапала кровь в чашу. Ножик Саньке, он за мной вслед. Потом Мишка.

Пили молоко с вином и кровью, потому руками порезанными сцепились, клятвы всякие говорили. И такое всё – то ли от вина и антуража, то всамделищно, но будто за нашими плечами вся родня встала.

На много-много поколений назад. Улыбаются. Радуются побратимству нашему.

Так ли это, или мне привиделось, не знаю. Всё стало ясным и простым, што и никаких сомнений не осталось – мы теперь братья. Кровные.

Запястья перевязали.

А потом говорили, говорили…

«– Сеанс психоанализа» – выдало подсознание, и заткнулось. Всё было хорошо. Правильно.