Глава 7

Столик мастера под самым оконцем, чтобы керосинку зазря не жечь, ить дорогой он, керосин-то. Сидит Дмитрий Палыч на свету, да башмак ладит. А ловко-то как! Хороший-то ён мастер, ничего не скажешь противу.

Ладит куски кожи, тыкает иглой с дратвой, да мурлычет под нос песенку. Спасибо Боженьке, что не в голос! Пущай вот так и будет, тихохонько, а то ажно ухи вянут от его песнопений.

Я тоже хлопочу – по хозяйству, значица. Прасковья Леонидовна дала с утра саморанешнего медяшки всяки-разны, что в хозяйстве есть – оттирать да полировать, значица. Накопилося.

Лёшка-то Свинёнок, он плачёный. Где сядешь на него, там и слезешь. По ряду нельзя хозяйство на него сваливать, так-то! Ведро нужное вынесть, воды натаскать иль самовар начистить, и всё, ряд! И дедушка у него, значица, есть. Проверяет.

А хозяйка сама ленива – страсть! Одно слово-то, что хозяйка. Где ж это видано, что медяшки блестючие в доме имелися, да не начищенные? Ну, окромя самовара. Их же, богачество такое, на видное место люди выставляют, чуть не в красном углу. А у хозяев медяшки аж патиной покрылись. Вот, полирую.

Хлоп! Низенькая дверца влепилась в косяк, с потолка на голову просыпался мелкий сор, и Прасковья Леонидовна тяжело ввалилась в комнату, разматывая платок. Полное, болезненно отекшее лицо её мрачнее тучи.

Вздохнув напоказ несколько раз, чисто корова рожающая, уселася на лавку. Сейчас! Учён уже – знаю, что делать надо-то! Месяц почитай в их доме проживаю, ужо не деревенщина лапотная. Москвич!

Тряпицу войлочную отложить и бегом в сени с корцом^[27], да зачерпнуть ледяной водицы, разбивая ледок поверху, – Испейте с устатку, Прасковья Леонидовна! – С поклоном, как положено.

Тяжёлая оплеуха едва не сбивает с ног, а корец летит в угол, разбрызгивая воду.

– Пащенок! Застудить меня вздумал! – Хозяйка визжит, ну чисто свинья под ножом неумехи-забойщика, – С холоду зашла, а меня водой ледяной студить!? Изжить со свету хотишь!?

С неожиданным проворством она вскочила с лавки, подхватывая корец и принявшись охаживать им меня, норовя попасть по голове да по хребту.

– Тварёныш, байстрючёнок! Руками закрываться вздумал?! Смирно стой, кому сказала!

– Не ори ты, мать! – Хозяин аж привстал, стукнув кулаком.

– А, зараза! – Дмитрий Палыч затряс рукой, порезанной невзначай о сапожный нож, – Да чтоб тебя подняло и прихлопнуло! День так хорошо зачинался, и на тебе! Пришла! Варежку раззявило-то и завопила вороной простуженной!

– Я? Зараза!? Прасковья Леонидовна бросила корец и упёрла руки рыхлые бока, настраиваясь на долгий скандал, – Это я-то виновата, что мальчишку негодящего купил? Дёшево, дёшево… Десять рублёв заплатили, а ён вот дерзит!

– Ить сама прислужника захотела! – Мастер ажно задохнулся он гнева. Свалявшаяся его бородёнка распушилась, – А я те деньги не печатаю, а зарабатываю! Вот этими вот руками!

Для пущей наглядности он выставил вперёд руки, тёмные от постоянной возни с пропитанной дёгтем дратвой и в мелких белесых шрамиках от постоянных порезов.

– Овца ленивая, ни к чему не пригодная! – Начал яриться он, – Купи, купи! А пошто он нам? Мне? Так как фабрики эти сатанинские понаставили, так нормальному человеку и не прожить, как раньше-то! Я б и Алексея в ученики брать не стал, коли не платили за него! А этот вообще… ненужный! Из-за тебя брал, ты всё жалилась на здоровьице, да болести свои выставляла, яко щит! И корцом пошто лупишь? Сама приучила воду подносить! Сама, дура, оплошала, а на мальце отыграться хотишь!

– Да рази можно так при ём говорить, дурак бородатый! – Затопала хозяйка ногами, задыхаясь пуще прежнего и покрываясь красными некрасивыми пятнами, – После твоих-то слов что я для него?!

– Маменька, тятенька! – Из спальни выметнулась старшая Евлалия, – Не ругайтеся!

Переглядываемся со Свином и сбегаем на улицу, я даже в опорках одних выскочил, уже там обмотки крутил, да ботинки натягивал. Переглянувшись ещё раз, расходимся.

Дружками мы с им, значица, не стали. Но заключили это… как его?

«– Вооружённый нейтралитет. Перемирие», – Ворохнулся Тот-кто-внутри.

Точно! Нитралитет и перемирие! Свинёнок, значица, мне сильно здорово могёт в доме подгадить, но понял уже, что и я не прост. Я ого-го! После сцанки ещё сюпризы были, да много! Тот-кто-внутри много всяко-разных пакостей знает. Да и поколотить могу, коль с первого раза не понял.

Так и воевали, значица. Он мне нагадит перед хозяевами, я колотушек получу. Опосля он колотушек получает уже от меня, на улице. Да пакость какую в ночь почитай завсегда. А коли не получалась пакость-то, то всё едино Свинёнок ночку не спал, пакости ожидаючи. Всё едино пакость и выходила!

А спать хочется спокойно, значица, без опаски. Да и на улицу выйти хотца, да чтоб в любое время, а не только когда я в дому.

Ну вот и прижух Свинёнок, перестал гадить. А я, значица, в ответ. Бумаги не подписывали и на ладони не плювали, соединяючи их, а просто вот. Умишко-то есть.

Свинёнок, он конечно тот ещё стервь, но не дурак. Соображалка есть. Пакостная кака-то, но есть. Тот-кто-внутри говорит, что такому в чиновники идти надоть. Самое место, мол.

Но я о том молчу, а то вдруг? Возьмёт, да и устроиться куда-нито в полицейскую управу писарем, а тама и развернётся!

– Мишка! Пономарёнок! – Ору под окнами портняжной мастерской. Долго ору, ажно горло надсадил. Он ить другие дети во дворе есть, но иль делами своими заняты, иль по возрасту не сходимся.

Ну или девки. О чём с ними говорить-то? Когда малые совсем были, ладно ишшо. Когда подрасту, тоже наверно интерес свой найду в ентом. Ну, если на старших глядючи, подумать.

Интересно же им зажимать девок у сараюшек, да титьки с жопами мять? Ндравится тебе жопы мять, так свою и наминай. Всегда под рукой-то! Кака разница-то? Не, не понимаю…

Девкам, похоже, тоже ндравится. Ить визжат, но не шибко-то вырываются! Хотя енто смотря кто зажмёт! Симпатии, значица.

– Мииишкаа!

– Чегой тебе! – Высунулась из окна недовольная усатая рожа подмастерья, – Зайди по-человечески, да и спроси, хватеру из-за тебя студим!

– Ага, зайди! Зашёл намедни, а хозяйка пелёнками погнала!

– И в другой раз погонит дурня! – Рявкнул подмастерье, сдерживая улыбку, – А то ишь! Глотку с порога драть почал! Умишка не хватает, что малой в доме?

– А? – Он повернулся к кому-то в комнате, – Заходь давай, только тиха! И расскажешь заодно, что там у мастера твово случилося, что у нас аж стёкла от ора бабы евойной дрожали.

– Агась!

Шмыгнув в дом, взбегаю по скрипучей деревянной лестнице да жду, пока отворят. Пригласили сами, да рассказать коль просят – так стало быть, чаем угощать будут. Самонастоящим, а не просто кипятком, как мастериха жмотится. Сами-то пьют, да иногда и сахаром даже, а мне хренушки – кипяток! Говорят, чтоб не разбаловался. Ну да не нами такое заведено, не нам и кончится.

Кланяюсь на входе, крещусь привычно на иконы. Хватера у портняжек богатая, большая! Четыре комнаты, шутка ли!? Больше даже пятистенка, что у старосты нашего и богатея первеющего, поставлен.

Живёт здесь сам мастер Фёдул Иваныч, Жжёный по прозвищу. Горел по малолетству, значица, ожоги на морде лица. Оно и неприметные, если не присматриваться, бородой скрыты.

Марья ишшо. Жжёнова супружница значит. Баба не вредная, но как и все бабы – неразумная. Ишь, пелёнками засратыми мужика гонять вздумала! Но баба, она и есть баба.

Подмастерье Антип. Он по возрасту дядинька почти, усы уж под носом расти начали. Пора уж по имени-отчеству называть, ан мастер ругается: говорит, пока экзамен на мастера не сдаст, быть ему Антипом, а не Антипом Меркурьевичем! А до того и вовсе Антипкой был, покуда в учениках ходил.

В первой комнате, значица, людёв принимают. Этих… клиентов! Стол ещё стоит большой, и на ём вечно размалёванная мелом ткань. Болванов несколько деревянных, на их одёжку вешают, примеряючи. Сейчас никого, потому-то и запустили. А то шалишь!

В другой комнате шьют, значит. Две швейные машинки стоят, богачество! Я когда впервые их увидал, ажно залип. Мастер потом смеялси, что слюни капали, но то ён смеётся просто! А я просто механизмы люблю и интересуюся. Ндравится!

А, спальня ещё хозяйская и кухня. Жить можно! Да и Марья хучь и дура-баба, а хозяйка справная. Мишка с Сашкой по хозяйству ей помогают, значица, но токмо помогают, а не тянут на своём хребту!

– Мундир шьём, – Гордо сообщил Сашка, стоящий у стола с мелом в руках, – я вот помогаю. Поручицкий!

– Здоровски! – Зависть, оно конечно грех, но вот ей-ей, я повыше вскарабкаюся! Пусть я и прислужник всего-то, хоть в учениках и числюся, но Тот-который-внутри ажно девять классов оканчивал! В гимназии восемь лет учатся всего, и это ещё не все, многие и раньше учиться перестают.

А тут девять! Потом ишшо училище, профессионально-техническое. Шутка ли! Анжинером наверное был, покудова попаданцем не стал и память не повредили супостаты. То-то меня к машинерии всякой тянет!

– Ставь чайник, – Приказал мастер Сашке, глянув на висящие над печкой ходики, – да баранки доставай!

Рассказываю, значица, да чаёк из блюдца попиваю. С сахаром, по-господски! Ну и вежество соблюдая, конечно. Не хрущу сахарок-то, как белка орехи, а скромно. А то ить в другой раз и не пришласят!

– Сходу? – Переспросила Марья, призадумавшись, – С порога орать почала?

– Агась!

– А я те говорила! – Оживилась Жжёнова, обращаясь супругу, – что на рынке ея облаяли! Хучь у неё и хайло здоровое да вонючее, ан нашлась и на неё управа.

Как и все бабы, Марья любила почесать языком, но муж ейные опытный, даром что старше почитай на десять годков! Знай, кивает себе да помалкивает. Но от дружков знаю уже, что и по столу кулаком стукнуть могёт, а то и вожжами приложиться. Момент понимает.

– Убили! Как есть убили! – Раздалось со двора и мы прильнули к окнам. Прасковья Леонидовна, простоволосая, визжала во дворе.

– Тиатра! – Восторженно сказал Мишка, – А это что у ей под глазом? Никак ссадина?

– Да ну, – Возразил Пашка, – с такого-то расстояния рази увидишь?

Дмитрий Палыч за супружницей не выскочил, и визг её скоро стал таким… победительным.

– А чтоб тебя, ирода, разорвало!

Она крестится с силой, вбивая пальцы в плоть до синцов.

– Господи! Накажи его! Все обиды мои зачти ему! И глаза открой…

– Тьфу ты, Господи, – Сплюнул Федул Иванович, – никак она верх берёт!

Глянув на меня, пробормотал что-то, переглянулся с супружницей и сказал:

– У нас сегодня переночуешь, на кухне. А то она ить в таком состоянии забьёт тебя до полусмерти, прости Господи! Завтра с утра явишься как ни в чём ни бывало, ясно?

– Ясно, дядинька Федул Иваныч!

– А сейчас с глаз моих, все трое! И чтоб до самого вечору не появлялись! Всё едино работа у вас не пойдёт. Моя-то дурища уж побежала любопытствовать, и почнёт сейчас носиться туды-сюды безголовой курицей. Нам-то с Антипом и то нервенно будет, а вас и вовсе издёргает. Ишшо напортачите чего. Ступайте!

– Хороший у вас мастер! – Хвалю его, ссыпаясь по лестнице, пока Прасковья Леонидовна окружена любопытствующими бабами.

– А как же! – Дрын надувает грудь колесом и выглядывает из дверей, – Побежали!

– Он умный, страсть! – Чуть погодя говорит Мишка, когда перестали бежать, – Ну, чем займёмся?

– Айдайте с Авдеевскими подерёмся! – Предлагаю я.

– Мы ж с ними не враждуем, – Хмурит лоб Сашка Дрын.

– А мы и без вражды! – Мне на днях снилося новая ухватка, и аж распирает, как опробовать хочу, – Чисто из антиресу!

– А и пошли!

Ничо! Хозяйка за севодня и за ночь подостынет малость, с утра и бить почти не станет! Так, за волосья рази только потаскает. Хуже токмо, что завтрева без еды сидеть. Вот это да, тяжко.

А хозяин, ён не злой! Сгоряча рази только колодкой кинет, иль за волосья, да об стол. А так чтобы бить, нет такого!

Но то завтра!