Глава третья. ПРЕДКИ

Без них – не было бы нас. Память о них – всегда была, есть и будет опорой нам по жизни. Счастливы люди, заставшие своих дедов-прадедов на этом свете, но не менее счастливы и те, кто дождался своих внуков-правнуков и пообщался с ними. Ведь -интересно все-таки – кто пришел тебе на смену, ради кого и чего, ты прожил свою жизнь.

Мне, в какой-то мере повезло в этом отношении – застал в живых троих из четырех прадедов, одного из двоих дедов и обеих бабушек, при наличии матери и отца. Повезло потому, что очень многие мои сверстники, не знали не только дедушек, но и отцов, унесенных войной и другими событиями, происходившими на нашей земле, перед нашим появлением на свет. Повезло потому, что я не только их видел -я с ними общался, они меня няньчили и воспитывали. И только теперь, когда у самого уже есть внуки-правнуки, совсем по-другому оцениваешь былое общение и память о родных тебе людях, для которых ты был внуком, которые тебя любили и старались что-то передать, чему-то научить, от чего-то – уберечь.

Я уже говорил, что наше поколение, еще застало ту, «натуральную» сельскую жизнь, которой жила Слободзея, да и все окрестные села нынешнего района. Это была сложившаяся за многие годы, определенная система отношений по основным параметрам –неизменная, в принципе, до появления нас на этой земле. Поэтому, рассказывая о том, кого и что застали мы, можно с уверенностью сказать, что примерно так жили несколько поколений слободзейцев до нас.

Итак -о наших предках, дедах-прадедах. Если говорить об общих чертах людей этих поколений, пришедших в нашу жизнь , 30-40 -х годов, из 19 века, то это были, ( в абсолютном большинстве своем) – люди степенные, трудолюбивые и обязательные. Крепкие хозяева, умело использовавшие благоприятные почвенно-климатические условия нашего края, люди сохранившие и приумножившие нам красивое огромное село и , заложившие любовь к нему в нас, своих потомках.

Отличительной чертой наших предков было то, что это были вольные люди, не знавшие унизительной доли крепостного рабства, не знавшие помещиков, бояр и всего, что с этим было связано. Над всеми сельскими процессами, как бы крышей от любых неприятностей, витали -здоровый дух, здоровое тело, здоровые отношения, здоровый юмор, часто с подковыркой и здоровая семейственность. Тот самый приобретенный сельский коллективизм. Отцы и дети, братья и сестры, другие родственники, заселялись так, что часто больше половины улицы -была родней. Это определяло все дальнейшие внутри уличные взаимоотношения и защищало от любых внешних посягательств. Не зря на село не нападали какие-либо банды во все смутные времена, по той простой причине, что банды, как правило, были малочисленными и иметь дело с таким селом, как наше – у них не хватало смелости. А передвижение крупных военных формирований, осуществлялось по магистральным дорогам, минуя Слободзею.

Повторяю – люди тех поколений, наши предки, отличались своей неторопливой степенностью, какой-то сельской чопорностью, причем – не показной, а как бы приобретенной по наследству. Их поведение в любых ситуациях- на работе, в быту, было чаще ритуальным, но не заученной показной ритуальностью, а отшлифовано-необходимой и красивой.

Взять любое действие, даже элементарное курение. Сегодня как? –Небрежно, не глядя, раскрыл пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, 15-20 секунд -и закурил. А в то время? Надо сначала достать из кармана кисет с табаком-самосадом. Естественно, у каждого -свой кисет, иногда расшитый женскими руками. Его надо широким жестом достать, медленно развязать и расслабить, затем вынуть, оттуда же, или из другого кармана, аккуратно сложенную в платочке или тряпице, стопку чешуйчатых тонких листков из обертки кукурузных початков и выбрать их них тот, который нравится. Затем, опять ритуальным жестом, взять крупную щепоть табака из кисета (а табак –тоже у каждого свой- и по сорту, и по технологии приготовления), рассыпать его по расправленному листку, свернуть «цыгарку», толщиной в большой палец, заклеить её несколькими облизываниями , языком, и, осмотрев, -вложить в угол рта.

Далее доставалось кресало -по-русски -огниво. В «зажигательный» блок, входили: кусок камня-кремня, обломок напильника или что-то похожее и трут- из ваты, а чаще мякоти стебля папоротника или кукурузы. Трут прикладывался снизу, под кремень. Затем ударом напильника по кремню выбивались искры, они попадали на трут или жгут. Он начинал тлеть, затем его раздували. Когда он набирался жаром или «светился», от него зажигали то, что хотели зажечь –цыгарку, свечу, лампу или огонь в печке.

Этот непростой способ замены спичек и добыча огня, был тоже своеобразным ритуалом у наших дедов, и исполняли они его просто блестяще и привлекательно. Но, главное-это была работа. Работа по добыче огня и, естественно,– по важности, -одна из главных в жизни человека того времени.

Вообще, наши предки умели показать товар лицом, делали не спеша и очень качественную любую работу. Возможно, где-то что-то делалось и на публику, но оно-таки – делалось. Будучи занятыми на простых хозяйственных работах, наши деды подавали их красиво, и именно красивым и качественным сторонам дела отдавали предпочтение.

Казалось бы -что такое конная повозка? Да на нее сегодня никто и не глянет, хоть она и стала экзотикой. А раньше -каждая повозка имела «свой» голос- свой колесный перезвон, по которому ездовые узнавали их издалека, хоть днем, хоть ночью.

«Чуеш? -говорил мой дед Гавриил, -«Талан-талан!? Цэ наш кум Максым йдэ». И никогда не ошибался.

Шесть дней в неделю они работали, а в воскресение- отдыхали. В этот день- брились, мылись, ходили в церковь, на рынок, потом играли группами на улицах в карты, пили по стакану вина. И все это опять же по давно установленным ритуалам или правилам. Нам, пацанам, это нравилось. Раздобревшие мужики, особенно те, кто выигрывал (в карты), могли дать «потянуть» цыгарку. Один раз потянешь – закашляешься, табак-то домашний, – изо всех отверстий дым повалит, а мужики довольные – хохочут.

В жизни -как в церкви. Если, к примеру, процесс регистрации брака, в отделениях ЗАГСа, идет везде по-разному, так как все зависит от людей, исполняющих какой-либо светский ритуал, то в церкви, один и тот же обряд исполняется одинаково, что в Слободзее, что в Магадане, потому люди-прихожане и верят, что так должно и быть. А так как в ЗАГСах везде творят все по своему, то никто этому и не верит, по крайней мере – не признают. Нет единства -нет веры. Поэтому наши предки и соблюдали, и шлифовали все то, что им досталось в наследство. И тем -жили.

Из трех моих прадедов (Григория Брусенского, Логвина Гурковского и Еремея Корфуненко) больше всех мне запомнился последний- в силу того, что он жил рядом с нами, и я постоянно был при нем. Классический потомок запорожских казаков, среднего роста, с округлым лицом, голубыми глазами и окладистой бородой, крепчайшего телосложения и всегда с абсолютно невозмутимым видом, прадед прожил долгую жизнь. Начинал век одним из самых богатых людей Слободзеи, а закончил жизнь без ничего, но с доброй памятью о себе.

До 1929 года, он имел довольно приличную усадьбу, с большим домом, подвалами, конюшнями с десятками лошадей и волов, огромными наливными бассейнами и хозяйственными постройками. Держал и обрабатывал значительные земельные площади за селом.

Все хозяйство и земля прадеда были реквизированы, на месте его усадьбы, образовали колхоз имени Молотова, его самого никуда не сослали по причине преклонного возраста, зато отыгрались на его родных и близких. Старший сын был сослан в Архангельскую область и 16 лет пилил там лес. Вернулся домой только в 1946 году. Одного зятя- отправили строить Днепрогэс, на весь срок строительства, второго зятя, отца мамы, моего дедушку -просто уничтожили. Сослать его куда-то не было веских причин, он работал в колхозе бригадиром и был уважаемым человеком. Повод нашелся. Группа женщин из его бригады, в начале тридцатых годов, сажала фасоль на колхозном поле. День закончился, а у них осталось еще почти ведро семян той фасоли. За ними в поле приехал ездовой, он же бывший бригадир этой бригады, которого сняли за какие-то проделки, за полгода до этого. Он спешил домой и уговорил женщин, оставшиеся семена, -просто высыпать в выкопанную небольшую яму и отправляться домой, поздно уже. Так и сделали, да еще метрах в пяти от дороги. Через несколько дней, на том месте вырос почти метровый холм. Когда его вскрыли- оказалось -это семена фасоли проросли и подняли бугром землю. Крайним сделали бригадира, по доносу того самого ездового, бывшего бригадира. Для местных «надзирателей» -это было как удачная находка, чтобы лишний раз выслужится. Женщин запугали обвинением во вредительстве, и они все подтвердили свидетельство доносчика. Деда моего арестовали, обвинили в умышленном вредительстве колхозному строю, и, как врага народа, куда-то увезли. Домой он больше не вернулся. Маму мою, вначале приняли в техникум, а когда узнали, чья она дочь и внучка – выгнали, разрешив закончить только трехмесячные курсы счетных работников.

Ну, а прадед так он и жил еще 17 лет при колхозе, в бывшем своем дворе. Выделили ему маленькую клетушку, где раньше хранили разный инвентарь. Там он спал, а днем приходил к нам, через четыре дома, где жила его дочь, моя бабушка, с двумя детьми, и кушал. С моим появлением на свет- занимался моим воспитанием.

Прадед Еремей, был типичным представителем наших слободзейских предков- первопоселенцев. Я только много лет спустя, понял и физически почувствовал связь нас, нынешних, с нашим прошлым.

Представьте себе – меня ведет по Слободзее прадед. А его, за эту самую руку, почти век назад, по этой самой улице, тоже водил (его) прадед, рассказывая о своих соратниках казаках-запорожцах, еще 18 века. И уже мне, прадед рассказывает о своих предках и о том, как они отбивали у турок какой-то город в Болгарии, в 19-ом веке, потом, как он совершал паломничество в Иерусалим, как плыл на пароходе из Одессы – в Палестину. Рассказывал много просто житейских историй, а за его жизнь много кое-чего прошло перед его глазами.

И вот с его слов, рассказов родственников и соседей помоложе, я представляю жизнь прадеда более предметно и понятно. Приведу только несколько примеров из его жизни.

Сам он был не особо разговорчив с незнакомыми людьми и абсолютно категоричен, без полутонов. Сказал-сделал. Да-да, нет-нет. Если он предупредил соседей, чтобы не пускали ему в огород коз или кошек, иначе они (козы) будут «висеть на абрикосе», то соседи -не пускали. Не потому, что он этих самых коз действительно вешал, а потому, что знали: на самом деле, если поймает- точно повесит, так как зря не скажет.

Если подойдет, к примеру на рынке одесситка и, переминая пальцами крупную, красивую вишню, спросит: «сколько такая смородина?»,он спокойно отвечает: «Цэ вышня, шпанка, по тры рубля кило!». «Такая мелочь и по три рубля!»-покупательница. На это следовал ответ: «Пишла к такой мать!». И ВСЕ –БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ КОММЕНТАРИЕВ.

В Одессу ездили тогда на волах. Сутки -туда, сутки -обратно. Пару дней на рынке. В голодном, -21 году, рассказывали старики, поехали подвод пять-шесть соседей -слободзейцев в Одессу, на Новый рынок. Расторговались, и по холодку, часа в три ночи, тронулись домой. Прадед по старшинству едет на первой подводе. На бугру, возле Дальника- налетает банда, сабель десять, останавливают. Их старший, сидя верхом на лошади, подъехал к прадеду и говорит: «Давай гроши!». Прадед показывает кнутом на повозку, где лежат два небольших мешка денег, каких угодно -от царских -до керенских. Бандит ковыряет саблей мешок, понял, что там и кричит: «Цэ гимно, давай настоящи гроши!» и поднимает саблю. У прадеда на шее висит кожаный гаманец (кошелек), на кожаном очкуре (шнуре), там несколько золотых царских монет. Неторопливо вынимая кошелек из-за пазухи, прадед спрашивает: « А скильки вам?». Бандит хватает кошелек, саблей подрезает шнур и резко дергает, обрывая его. «Так можно и голову одирвать!»-спокойно замечает прадед. Стегает кнутом волов, кричит: «Цоб» и двигает дальше….

Сам прадед со стыдом рассказывал историю, которую никак не мог себе простить. Перескажу её своими словами, чтобы было понятней.

В конце 19-го века, в Одессе открывали цирк. Его помещение и сегодня находится рядом с так называемым Новым Рынком. На нем часто торговали слободзейцы, в прежние времена. В тот день, о котором рассказывал прадед, на рынке торговало несколько слободзейских мужиков. К ним подошел какой-то молодой франт, в шляпке-канотье, при бабочке на шее, и спросил: -«Вы, мужики откуда будете?».

«Слободзейские»-отвечают. « А я –тираспольский, земляки значит. А не хотите сегодня пойти в цирк?». «Мы –не против». « Приходите вечером-цирк- через дорогу. Вас пропустят бесплатно. Только одно прошу, когда спросят –кто вы такие- скажете – мы сапожники».

«Якый я тоди був дурак, -сокрушался прадед, вспоминая тот случай, -«а вже здоровый був пацан»– (ему тогда было за пятьдесят). В цирк их впустили, посадили на первый ряд перед ареной. В перерыве к ним подошел тот самый молодой франт, только уже размалеванный. Оказывается –это был клоун. Он спросил: «Вы, хлопцы из Слободзеи?»-Да-. «Встаньте, прошу вас». Мужики встали. Клоун спросил: «А кто вы такие?». Они хором ответили: «Мы -сапожники!».

Одесситам эта клоунская реприза понравилась. Если семь босых сельских мужиков, с заскорузлыми, задубевшими ногами, стоят у арены и заявляют, что они сапожники -это, конечно, было зрелище.

«Я був крайним на скамейки – сокрушенно говорил прадед, и тыхэнько втик, а ти дурни осталысь». Этот прокол мучил его всю жизнь. Такой уж был у этих людей менталитет. Внешне неприветливый и неразговорчивый, прадед был исключительно добрым и приветливым к близким людям и мог выдать любую жизненную классику.

Впервые от него я услышал, как наш сосед через дом, дед Сергей Гордиёнец (кличка), приехав из Одессы без ничего, заявил своей жене: «От наш кум дурак, тильки прыйхав на базар- у нього зразу волы вкралы, а у мэнэ – аж пид вэчир!».

Наблюдая уже после, за жизнью пожилых людей, окружавших меня в молодые годы, при всем различии их характеров, я все больше и больше проникался к ним глубочайшим уважением, независимо от того, кто это был –сосед, родственник, или просто человек с любого конца села. Их, повторяю, объединяла Любовь, великая и одновременно-незаметная к нашему селу и его людям. То есть -любовь людей -к людям, включая и нас, их потомков.

За нас, живущих, две войны ложился за пулемет мой дед, Гавриил Гурковский, истерзанный газами и немецкими минами, так и не доживший до пенсии.

За нас, живущих, от финской до японской, -шесть лет воевал мой отец, Андрей Гаврилович Гурковский, пришедший домой в сорок шестом, весь израненный и переконтуженый.

За нас, живущих, не вернулась с Войны половина мужчин всех возрастов, ушедших из Слободзеи на фронт. Для нас, днями и ночами, полуголодные и полураздетые люди, восстанавливали все разрушенное войной, подвели к домам электричество, радио, воду, телефоны, газ, построили дороги, построили систему орошения и многое другое. Подняли степень производства и сельской жизни, на фантастический по нынешним меркам уровень и сказали: «Берите, Живите, Улучшайте!». Они сохранили и приумножили то, что им передали их предки. А мы….Дальше- вы знаете.