Пушку привезли под вечер, когда старшина Агабаб Джавахишвили забеспокоился и собрался послать Курченко к комбату справиться – оставаться ли им на высотке или возвращаться в расположение батареи.

Новенькое стомиллиметровое орудие с трудом уместилось в естественном каменном окопчике, и пришлось сдать его назад, за нагромождение известняковых глыб, испятнанных сухим мхом.

Черная от грязи и копоти «тридцатьчетверка», разворачиваясь, задела пушкой скалу, и пожилой, промасленный до костей танкист зло и неслышно заорал что-то в люк.

– Нервничает, – философски заметил Антон Осинин, передвинув автомат на грудь, чтобы удобнее было лежать. – А чего, спрашивается, нервничать? Пешком не топать, как нашему брату.

– Мели, Емеля… – Коренастый, заросший до бровей Сандро Куцов потянулся всем телом и встал. – Нашел кому завидовать. Ты везде себе укрытие найдешь, а он сидит как в консервной банке, и лупят по нему все кому не лень… Пошли поможем ему, разлегся тут.

Осинин лениво повернул голову и посмотрел на суетившийся у пушки расчет лейтенанта Белова. Самого лейтенанта еще не было, и командовал расчетом старшина Джавахишвили, которого никто никогда не называл по фамилии, даже комбат. Агабаб да Агабаб, в крайнем случае старшина Агабаб. А исполнилось старшине всего девятнадцать лет.

– Да-а-а, – пробормотал Осинин, – ежели такая дура по танку плюнет… Эй, дядя Сандро,