Глава 1
В знак «благодарности»

Очнулся Хорст уже в тюремном изоляторе.

Он долго не мог сообразить, что произошло и где он находится: кружилась голова, поташнивало. Потом вспомнился бой с Игнатом Ромашиным, удар.

– Руссише швайн! – выговорил Ульрих хрипло.

Кажется, он и тогда сказал то же самое:

– Руссише швайн! Пора кончать с этими играми! Меня ты убедил, но сможешь ли убедить его?!

Что было потом?

Кажется, появился посредник инвазеров… убил Ромашина… или не убил?!

Ульрих окончательно пришёл в себя, огляделся.

Он лежал навзничь на узком топчане в комнате с решётчатыми стенами, живо напомнившей ему камеру ганноверской тюрьмы, где он провёл двадцать пять лет ещё до появления инвазеров. Впрочем, похоже, это и в самом деле камера, только гораздо проще и хуже ганноверской. А в этом случае надо полагать, что свои обещания инвазеры не выполнили. Он не смог совладать с Ромашиным-младшим, не смог «разделать его как барана», «порезать кожу на ремни» и «набить из него чучело».

Доннерветтер! Что случилось?!

Ульрих присел на край топчана, озадаченно глянул на ноги, обутые в тяжёлые блестящие сапоги, переходящие в блестящий как металл комбинезон; двигаться было тяжело.

Leck mich am arsch!^[1] Тюремный комплект номер два! Стандартный «кокос», призванный ограничить свободу заключённого «до уровня недееспособности». Кто посмел запаковать его в эту «крокодилью кожу?! Чтоб у них на лбу… вырос!

– Эй, здесь есть кто-нибудь?

Далеко играющая музыка стихла.

В соседних камерах, ограниченных решётками с толстыми прутьями, не дрогнула ни одна пылинка. Они были пусты.

Как говорится: дас ист вайраух.

В глухой тишине, заполнявшей ряд камер, родился жёсткий, бесполый, шуршащий голос; говорили по-английски:

– Что вам нужно?

– Где я?

– Гуантанамо.

– Это что ещё за хрень?

– Спецлагерь для лиц, обвиняемых в преступлениях против человечества.

– Звучит благородно, – криво усмехнулся Ульрих. – В чём же меня обвиняют конкретно?

– В убийстве невинных людей, в нагнетании страха, дестабилизации общества, попрании законов социума и служении смертоносной идеологии, чуждой человеческой.

– А в шулерстве и нарушении прав сексуальных меньшинств меня не обвиняют?

– Нет.

– Слава богу! А то я уже испугался.

Голос остался сух и невыразителен, он, очевидно, принадлежал инку тюрьмы:

– Я перечислил основные инкриминируемые вам статьи.

– Спасибо, милый. Гуантанамо – это Европа?

– Куба.

– Ах да, вспомнил, Куба, точно. Но я слышал, что её закрыли.

– Здесь содержат только особо опасных преступников.

– Лестный отзыв. Приятно, когда тебя считают особо опасным. Надеюсь, я здесь один?

– В данный момент в тюрьме находятся шестьсот шестьдесят пять заключённых, вы шестьсот шестьдесят шестой.

Ульрих присвистнул.

– Шестьсот шестьдесят пять? И все опасны?

Голос не ответил.

– За что же их упрятали сюда? – не унимался Ульрих.

– Шестьсот два – маньяки, убивавшие людей, серийные убийцы и насильники. Остальные – извращенцы.

– Что ты имеешь в виду?

– Насилие с применением особо жестоких методов подавления воли.

– Отличная рекомендация! Меня тоже причисляют к извращенцам?

– Вы на специальном счету.

– Перечисли мои права.

Последовала пауза. Потом голос произнёс с той же размеренной сухостью и невозмутимостью:

– У вас сохраняется только одно право – на жизнь. Да и то лишь до суда.

Сердце сжала холодная лапа страха.

– До суда? Будет ещё суд?

– Завтра.

– Доннерветтер! Что же, я не могу даже поссать без вашего ведома?

С потолка камеры слетела фиолетовая электрическая змейка, ужалила Ульриха в темя.

Охнув, он грохнулся с нар на колени, оглушённый треском и болью.

– Die Nutte!^[2] Будь ты проклят!

Ещё одна огненная змейка с треском вонзилась ему в макушку.

Ульрих упал на пол, почти теряя сознание, вытянул вверх дрожащую руку.

– Понял, понял, успокойся, не буду больше! Сколько я уже нахожусь здесь?

– Семь дней.

– Не помню.

Ульрих сжал кулаки.

Он ни разу не сидел в тюрьме, подобной этой, и не знал, что она отличается от остальных как особым режимом с применением пыток при малейшем неповиновении, так и проведением опытов над заключёнными, большинство из которых заслуживало смертной казни или пожизненного заключения. Но никто из них не доживал до своего биологического старческого предела. И никого из них не выпускали отсюда условно-досрочно за примерное поведение.

«Guantanamo Bay detention camp» – лагерь для лиц, обвиняемых в особо тяжких преступлениях, появился на военно-морской базе США в заливе Гуантанамо в две тысячи втором году, то есть более четырёхсот лет назад. В январе этого года первые двадцать человек были доставлены сюда из Афганистана. Они обвинялись в участии в боевых действиях на стороне исламских экстремистов.

Затем через лагерь прошли тысячи боевиков – террористов, врагов Соединённых Штатов Америки, а также военнопленных, принимавших участие в операциях на стороне Аль-Каиды, движения Талибан и других «национально-освободительных» движений в десятках стран мира; американцы считали, что имеют полное право действовать на территориях иных государств, таких как Ирак, Югославия, Афганистан, Ливия, Сирия, Йемен, Иран, Саудовская Аравия и страны Африканского Союза, для «обеспечения собственной безопасности» и «всемирной демократии».

Тюрьму за истёкшие четыреста лет с момента образования не смогли закрыть ни ООН, ни Всемирная Ассамблея, ни Высший координационный Совет Земли. Куба отдала США базу в бессрочную аренду, и американцы извлекали из этого пользу по максимуму, помещая в тюрьму всех деятелей и лидеров, способных нанести вред стране, причём зачастую без всяких доказательств.

Да, бывали случаи, когда в тюрьме такого рода нуждались не только американцы, но и европейцы, и всё человечество в целом, порождающее время от времени суперзлодеев и маньяков. Пригодилась она и на этот раз, когда в её угрюмые казематы препроводили Ульриха Хорста, который четверть века назад пытался захватить абсолютную власть на Земле и не только не гнушался связями с ублюдками и убийцами, но также использовал для этой цели боевых роботов-«джиннов» и даже получил помощь иных – не похожих на людей – представителей вселенского разума.

Естественно, тюремщики были предупреждены о возможностях Ульриха, проявившихся после выхода из ганноверского централа. База Гуантанамо перешла на другой режим несения службы, блок С, в который был помещён Хорст, освободили от других заключённых и накрыли энергетическими завесами, связь с внешним миром была заблокирована абсолютно, и обслуживали узника лишь витсы и компьютер тюрьмы по имени Барак. Живые охранники и персонал базы к контактам с пленником допущены не были.

Он понял это не сразу, пока Барак доходчиво не сообщил ему об условиях содержания «суперзлодея». Условия были намного хуже, чем у маньяков, приговорённых к казни. Прав у него действительно не было никаких, и обо всех телодвижениях он должен был докладывать Бараку и просить разрешения даже на отправление естественных физиологических потребностей.

Первое время Ульрих бесился, получая чувствительные электрические оплеухи после попыток «качать права», потом смирился, понимая, что сил на сопротивление «образцовой американской системе правосудия» у него нет. Впору было задуматься о суициде, но он боялся боли, боялся смерти и в глубине своей чёрной души таил надежду, что ему удастся вырваться на свободу и воздать своим врагам должное. Особенно Ромашину-младшему, оказавшемуся сильнее не только самого Хорста, но и эмиссара инвазеров, по сути сбежавшего с поля боя.

Идея докричаться до инвазеров и предъявить им претензии возникла у Хорста на следующий день, когда ему сообщили о решении Всеземного Чрезвычайного Трибунала: казнить!

Сначала Ульрих не поверил сухому известию Барака.

– Что?! По какому праву?! Пусть меня судят в Европе, а не в Америке, я гражданин Великой Германии!

– Трибунал созван по запросу Всемирного Координационного Совета, – ответил инк. – Ваша вина доказана.

– Подумаешь, ликвидировал пару никчёмных стариков! За это дают всего лишь пожизненное!

– По совокупности преступлений вы заслуживаете смертной казни сорок три раза.

Ульрих фыркнул.

– Достаточно одного, чтобы лишиться головы. Кто вынес вердикт – казнить?

– Верховный судья Трибунала Накирнан Сафой.

– Африканец?

– По национальности он татарин.

– Hinterfotziger Scheisskerl!^[3] Надо было замочить всех татар! Точно, что он? Не русский, не Ромашин Игнат? Или Артём?

– Нет.

– Всё равно благодаря им! Ничего, я ещё доберусь до них! Апелляцию подать можно?

– Нет. Ни один адвокат не стал защищать вас. Апелляцию подал судебный инк, но она была сразу отклонена.

– Понятно, боятся, сволочи! На когда назначено исполнение приговора?

– На двадцать второе августа.

– А сегодня какое?

– Двадцать первое августа.

– Die Nutte! Надо fick dich selbst!^[4] – Ульрих вспотел, внезапно осознавая своё положение. – Требую отсрочки приговора! Я не готов! И мне нужен… – он пожевал губами, – священник!

– Просьба будет передана в соответствующий орган Трибунала.

Ульрих открыл рот, намереваясь выразить своё мнение процедурой суда и вынесения приговора, но вспомнил о системе контроля, наблюдавшей за реакцией заключённого, и присмирел. После каждого электроразряда у него сильно болела голова.

Побродив по камере – три метра туда, вдоль решётки, три метра обратно, – он лёг на нары и вдруг подумал об инвазерах.

Какого дьявола они бросили его? Стал не нужен? Он столько сделал для них, столько помогал! Отвлёк внимание службы безопасности, нападая на старпёров и важных персон, заставил бегать за собой тысячи охотников! Повредил фрегат «Бигль», готовый лететь к Великой Пустоте. Пусть не лично, однако тоже принял участие. А чем отплатили эти инопланетные чурки? Ну, разок дали попользоваться телом магистрессы Ордена. Кстати, великолепным телом, надо признаться. Помогли замочить с десяток бывших противников, гонявших его по космосу двадцать пять лет назад. И всё? Он готов был, как говорится, жизнь за них отдать, а они просто забыли о нём, оставив на съедение шакалам СБ и судьям Трибунала!

– Der Blasers!^[5] – вслух выговорил Ульрих, кусая губы. – Дерьмо собачье! Нос задирали – инвазеры, die Nutte, супер-пупер, мы те, кто сменит вас! А сами тихонько смылись, бросив меня на произвол судьбы! И где справедливость?

Ульрих сплюнул.

– Эй, Посредник грёбаный, или как там тебя, что ж ты не позаботился о главном помощнике, не жалевшем ни сил, ни времени, ни здоровья ради достижения ваших целей? Слабо подумать о других, урод? Или у вас нет таких понятий, как переживание за других, забота, благородство? Отмерли за ненадобностью?

Мысль, что он по сути такой же урод, всю жизнь преследующий личную выгоду и ставивший свои желания превыше других, в голову Ульриха не пришла.

– Зря я с вами связался, шакалы!

Что-то щёлкнуло в костях головы.

Он с опаской посмотрел на шипастый потолок камеры, готовый в любой момент ужалить узника электрическим разрядом.

Однако щелчок был внутренним, мягким, едва слышным. Складывалось ощущение, что в костях черепа сработал биодатчик, подключивший канал иного восприятия. Все чувства внезапно обострились, и Ульрих услышал голос:

«Мы не забыли тебя. Чего ты хочешь?»

– Оба на! – растерялся он.

– Не понял, – отреагировал на его возглас инк тюрьмы.

– Это я о своём, – пробормотал Хорст, мысленно обшаривая череп.

«Чего ты хочешь?» – медленно, с холодной угрюмоватой интонацией повторил голос.

– Кто ты?!

– Инк обслуживания, – ответил Барак.

– Я не тебя, – спохватился Ульрих, добавил мысленно:

«Инвазер?»

«Вопрос излишен».

«Надо же, вспомнили».

«Соображай быстрей».

«Я соображаю, добрые братья по разуму».

«Мы не братья».

«Это образное выражение. Как вы меня нашли?»

«Не трать время на глупые вопросы. Чем мы можем помочь тебе?»

«Я для вас сделал столько…»

«Короче!»

«Мне нужно выйти отсюда! И чем скорее, тем лучше! Если вы дорожите сотрудничеством…»

«Не дорожим».

«Напрасно, я ещё могу пригодиться».

«Ты наделал слишком много ошибок».

«Это было в прошлом, я умею учиться. Хотите, я снова отвлеку внимание службы безопасности…»

«Не требуется».

«Мало ли какая ситуация возникнет в будущем. Вы всегда сможете на меня рассчитывать».

«Ты слабый».

«Так сделайте меня сильным! – разозлился Ульрих. – Равным вам по возможностям. Я сделаю гораздо больше!»

«Человеческая психика не способна реализовать необходимые установки».

«Мой противник Игнат Ромашин демонстрировал весьма впечатляющие возможности, он даже с вами дрался на равных».

«Ему помогли. И он не просто человек».

«А кто?»

«Экзор, получивший доступ к информационному полю Вселенной. Он может трансформировать тело в широких пределах, что тебе недоступно».

«Значит, он вам больше нравится? Возьмите его на службу».

«Он носитель иной, отличной от нашей этической парадигмы».

«В таком случае отдайте его мне! Я завербую его, заставлю служить вам!»

«Твоя уверенность не имеет под собой оснований».

«Тогда я его убью! Потому что он опасен… этой самой этической парадигмой. И вообще буду служить вам… – Ульрих хотел сказать «на совесть», – но выразился по-другому: – Преданно! Вам всё равно понадобится разведчик в человеческом стаде».

Собеседник, торчавший занозой в глубинах костей черепа, помолчал.

«Мы подумаем».

«Данке шён! – обрадовался Ульрих. – Только думайте побыстрей, а то завтра меня посадят на электрический стул и вы потеряете ценного наблюдателя на Земле».

«Возможно, ты действительно будешь полезен».

«Ещё как! Я могу выполнить любой ваш каприз!»

«Помолчи, мы ещё не решили. Ты слишком часто отвлекался от решения наших задач. Что ты знаешь об экспериментах со временем?»

«Со временем? – удивился Ульрих. – Разве кто-то экспериментирует? Меня учили, что машина времени невозможна. Если не учитывать чисто теоретическую возможность использования для этой цели чёрных и белых дыр и «червоточин» между ними».

«Червоточины существуют, это первая в вашем Метадомене система перемещения в пространстве и времени. Её создали Черви Угаага. Но она практически истаяла. Земляне начинают свои попытки выхода в хронополе, и нам это не нравится. Их надо остановить!»

«Я тоже землянин», – напомнил Ульрих.

«Ты отщепенец, отрицающий законы человеческого общежития. Ты перенял многие черты древних предков человечества и ближе к нам, чем к людям».

«Вы так и не сказали, что собой представляете. Динозавры, ящерицы, крокодилы, змеи? Или, может быть, насекомые?»

«Это не имеет значения».

«Имеет! – упёрся Ульрих. – Должен же я знать, с кем имею дело».

«Ни одно живое существо Земли не отражает наш облик».

«И всё же вы должны иметь форму?»

Перед глазами Ульриха соткалось странное существо, напоминающее скорее увеличенную до человеческих размеров бактерию.

– Обалдеть! – пробормотал ужаснувшийся Ульрих.

– С кем вы разговариваете? – осведомился тюремный инк.

– С умным человеком, – опомнился он. – Я имею в виду себя.

«Так вы бактерии?»

«Нет».

«Но похожи как две капли воды. А размеры ваши какие?»

«В твоем понимании мы меньше атома».

«Наносущества?»

«Можешь называть нас и так».

«Как же вы оперируете большими энергиями?»

«Ты не поймёшь. Наша база – ваш вакуум. Поэтому мы свободно манипулируем состоянием пространства. В данный момент ты действительно контактируешь с Посредником, с кластером связи с нами».

«Понятно… хотя и не совсем. Я думал, вы похожи на моллюскоров».

«Не похожи».

«Вирусы! – хмыкнул Ульрих. – Никогда бы не подумал. Боевые роботы древних мне ближе».

«Они изменили тебя генетически. Но не это главное. Насколько велико твоё желание помогать нам?»

У Хорста внезапно мелькнула удивительная мысль. Но он поспешил запрятать её поглубже в тайники психики.

«Если вы пойдёте на мои условия».