Ещё немало сражений проиграют французы в той войне, которую впоследствии назовут Столетней, а спасёт погибающую страну Орлеанская дева Жанна д’Арк. Но это будет чуть позже, а пока на город надвигалась беда… страшнее войны!

Франсуа одно время жил при университете, – возвращение домой не принесло ему радости. Граф де Монфор, что ни день, напивался допьяна. Крики, смех и женские визги доносились из залы, в которой пировали хозяин дома и его гости. Вино лилось рекой, и застолья плавно перетекали в разнузданные оргии.

Франсуа предпочитал веселью чтение и молитву. Иногда отец посылал за ним слуг, но он отказывался идти. Однажды граф де Монфор сам пришёл за сыном.

– Как ты смеешь, ублюдок, – заревел он, с трудом держась на ногах, – ослушаться меня? Сколько раз я звал тебя, но ты не являлся!

– Отец, прошу тебя – отпусти меня, – взмолился Франсуа. – Я не гожусь для удовольствий сего бренного мира!

И тогда граф де Монфор выхватил из ножен меч и протянул юноше:

– Возьми его, убей меня и ступай на все четыре стороны…

– Я и в мыслях не подниму руки на тебя, отец, – промолвил Франсуа, опустив глаза.

Лицо графа де Монфора скривилось в презрительной гримасе:

– Какой же ты рыцарь?! Где твоя честь? Ты не мой сын… Твоя мать, потаскуха, пока я кровь проливал на войне, спала со всеми подряд! Ты не достоин жизни. Я убью тебя!

Он с мечом в руках бросился на сына. Франсуа же опустился перед отцом на колени, смиренно преклонив голову.

– Встань и прими свою смерть достойно как мужчина! – ревел граф де Монфор, потрясая своим мечом.

Тем временем, на крики сбежались гости и оттащили разъярённого отца от коленопреклонённого сына.

С тех пор Франсуа мечтал только об одном – поскорее покинуть отчий дом. Когда годичный срок, о котором говорил настоятель монастыря, истёк, он отправился в аббатство Сен-Дени. Уже за полночь Франсуа постучал в монастырские ворота и ждал, когда откроется окошечко в двери. Но никто не появлялся. Он стукнул ещё раз. Царила мёртвая тишина. Ни шагов, ни голосов… Вдруг издалека донёсся колокольный звон. Франсуа вспомнил комету, что явилась на небе давеча, – ту, которая по поверьям несла на своём хвосте несчастья, – потом вскочил на коня и поскакал в город…

На улицах повсюду полыхали костры, и было светло словно днём. По мостовым среди грязных вонючих канав бегали крысы. Но людей нигде не было видно.

– Все в Нотр-Даме, – догадался тогда Франсуа. Народ действительно толпился на площади перед собором, – эти люди не вместились в храм и стояли с поникшими головами в ожидании своей очереди на причащение; слышались женские всхлипывания и рыдания. Из глубин собора доносились духовные песнопения. Не смолкал колокольный звон.

Франсуа подумал: «Самое худшее свершилось! Моровая язва пришла в Париж. Настало время покаяния и молитвы!». Он спешился и попытался пробиться сквозь толпу в собор, но люди на сей раз не желали расступаться перед дворянином. Тогда он оседлал коня и поскакал к дому графа де Монфора. «Отец, верно, и не заметил моего отсутствия», – думал блудный сын. Случайно или нет, Франсуа свернул на ту дорогу, где жила прекрасная дама, которой он посвящал свои стихи. Теперь какие-то люди выносили из дворца герцога де Бурбона сундуки и вещи.

– Что вы творите?! – наскочил на них юноша. – Как вы можете совершать худое дело в такую ночь?! Немедленно верните всё и покайтесь. Господь милостив…

– Парень, шёл бы ты отсель по добру по здорову, – мрачно отозвался один из грабителей, коренастый широкоплечий мужчина, – в руке у него блеснул длинный кухонный нож.

– Что ты, Пьер?! У него ещё молоко на губах не обсохло! – остановил его другой грабитель. Тогда они вдвоём набросились на Франсуа и стащили его с коня. Последнее, что увидел юноша перед тем, как потерять сознание, был широкий кулак коренастого грабителя…

На рассвете Франсуа пришёл в себя; над черепичными кровлями парижских домов поднималось солнце. Он встал на ноги: голова шла кругом, – с трудом вспомнил события минувшей ночи и огляделся по сторонам, нигде не найдя своего жеребца. Издали всё ещё доносился колокольный звон.

– Луиза! – воскликнул юноша и бросился во дворец герцога де Бурбона. Его никто не останавливал. Ни стражи, ни слуг, – он шёл по пустым залам дворца, пока не оказался в будуаре. На кровати за балдахином лежала его возлюбленная.

– Луиза, – позвал Франсуа, но та не отвечала. – Простите за вторжение! Я просто хотел убедиться, что с вами…

Юноша нерешительно шагнул вперёд и сквозь полупрозрачные занавески полога увидел её прекрасное лицо, голубые глаза, чудесные золотистые локоны. Наконец, он собрался с духом и отодвинул балдахин в сторону:

– Я давно хотел сказать, что люблю вас…

Стеклянные неподвижные глаза Луизы, печать смертного ужаса на лице её заставили его вздрогнуть. Он отшатнулся от мёртвого тела своей возлюбленной и поскользнулся в луже крови.

Франсуа вскричал, будто раненый зверь, и выбежал из дворца. Страх переполнял душу юноши, и теперь ему хотелось лишь одного – поскорее оказаться дома. Путь его пролегал через торговую площадь. Крики и проклятья оглашали всю округу:

– Смерть отравителям! Они распяли Христа и мечтают погубить всех христиан. Смерть отравителям-евреям…

Посреди площади народ толпился вокруг огромных разожжённых костров, куда подбрасывали хворост и ветки. Языки пламени трепетали на ветру, расплываясь в густом дыму. По мостовой волокли в кровь избитого человека, в котором не без труда прохожие узнавали известного парижского еврея-ростовщика Захарию бен Давида. Тот человек, будучи ослаблен болезнью, даже не пытался вырваться из рук своих мучителей. Несчастного иудея бросили в костёр, и пламя поглотило его…

За первым, приговорённым толпою, на аутодафе последовали другие, – их тащили за волосы, избивали и, не внимая мольбам о пощаде, предавали огненной смерти… Горящие люди выскакивали из пламени и были побиваемы камнями.

– Чем провинились эти люди? – вопрошал бледный Франсуа, не желая верить в происходящее.

– Это они принесли чуму в наши дома, – кричал народ, кидая камни. – Евреи жаждут погибели христиан. Их смерть избавит нас от страданий!

– Нельзя же без суда казнить… – обмолвился юноша.

– Да, кто ты такой? Заступник нашёлся! А, может, ты еврей? Ребята, хватайте его! – одиночный голос в толпе утонул в воплях новой жертвы, которую охватило пламя.

Перепуганный Франсуа бежал с площади и беспрестанно шептал слова молитвы: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!» Иногда ему на глаза попадались неподвижные окровавленные тела людей и бродячих собак, лежащие на мостовой…

Во дворе дома графа де Монфора стояла огромная в рост человека чёрная птица с длинным клювом⁴¹. «Боже мой! Это сон… Это просто сон… кошмарный сон!», – подумал юноша и зацепился за эту мысль как за спасательный круг. Луч надежды блеснул в его глазах: «Да, мне нужно проснуться. И тогда всё вернётся на свои места. Чума. Мёртвая Луиза. Костры. Люди в огне. Ничего этого нет, и никогда не было!» Франсуа зажмурился, ущипнул себя за руку, открыл глаза, но всё осталось, как и было. Вскоре он понял, что перед ним обыкновенный человек, – в плаще и маске, как на маскараде в Венеции.

– Кто вы такой? – бросился Франсуа к незнакомцу, который оттолкнул его от себя длинной тростью. Вдруг из-под маски раздался дикий вопль, и человек в плаще кинулся наутёк…

Франсуа вбежал в зал, где еще накануне вечером пировал его отец. Каменный пол был залит красным вином. «А что если это кровь?» – с испугом подумал юноша. Отца он нашёл в спальне лежащим в постели, но увидел на шее у него чёрные бубоны и отшатнулся в сторону.

– Что, доктор убежал? – через силу улыбнулся граф де Монфор. – Сын, не приближайся ко мне. Видишь, я умираю…

– Не говори так, отец, – сказал юноша со слезами на глазах.

– Франсуа, помолись обо мне Богу… – слабым голосом проговорил граф де Монфор. – Я виноват перед тобой. Это я убедил настоятеля не принимать тебя в послушники…

– Ты?! – воскликнул юноша. – Но… почему?

– В твои годы, – сказал граф де Монфор, – я сам мечтал о служении Господу. Я был невинен, как ты сейчас. Но отец мой желал видеть меня рыцарем в латах, а не монахом в рясе. Он взял меня с собой в поход, – тогда я впервые убил человека и с тех пор уже не могу остановиться… Не могу без войны! И тебя я хотел убить… Прости меня… за всё прости.

– Мне не за что прощать тебя, отец, – промолвил Франсуа, роняя слёзы.

– Уходи, беги, спасайся из этого зачумлённого города! – воскликнул граф де Монфор.

– Я тебя не брошу, отец, – настаивал на своем юноша.

– Ты опять меня ослушаешься? – спросил граф де Монфор, гневно сверкнув глазами.

– Да, ослушаюсь, – опустив очи долу, отвечал Франсуа.

– Спасибо тебе, – слабо улыбнулся граф де Монфор.

Франсуа не покинул отца своего и был с ним до конца… Перед смертью граф пожелал исповедаться и причаститься, – увы, никто из священников, оставшихся в живых, не откликнулся на его призыв…

В то время, когда весь цвет французского рыцарства бежал из Парижа, Франсуа остался в городе и пережил нашествие чёрной смерти. Он так и не смог посвятить себя служению Господу, и в 1355 году женился на девушке из древнего дворянского рода, – она родила ему пятерых сыновей. Четверо из них стали славными рыцарями и сложили свои головы в битвах с англичанами. Но самый младший из сыновей графа Франсуа де Монфора отроком был пострижен в ангельский образ в аббатстве Сен-Дени…

Тем временем, чума перешла Пиренеи. Общую чашу испили королева Арагона Элеонора и король Кастилии Альфонс 11. Вскоре моровая язва проникла на Британские острова, вторглась в германские земли и дошла до Польши…

1352 год.

В Любеке жил богатый купец, корабли которого бороздили всё Варяжское море, по Неве через озеро Нево и по Волхову доходили до Великого Новгорода, где был немецкий гостиный двор – двор святого Петра. На своих кораблях ганзейский купец привозил из Руси особо ценимые в Европе меха и воск⁴². Торговал тот купец и с меньшим братом новгородским – Плесковом (Псковом). Но на сей раз в трюмах немецких кораблей, гружённых дорогим сукном⁴³, пришла на Русь моровая язва…

Псковичи, купившие немецкий товар высокого качества, перепродавали его на городском торгу. Зажиточные горожане, знающие толк в сукне, охотно покупали европейскую шерсть, не ведая, что приглашают в свои хоромы старуху-смерть. Домочадцы их становились первыми жертвами моровой язвы.

До Руси и прежде доходили слухи о чуме, что свирепствовала в Орде и Европе. Ныне суд настал и русской земле…

Минула седмица. В псковской земле не осталось на погостах мест для погребения мертвецов… Священники в церквах за раз отпевали по тридцать человек. А то и более! Богачи, обнаруживая на себе печать лютой болезни, составляли духовные грамоты, завещая все свои имения храмам и монастырям. (С тех пор церковь на Руси стала главным землевладельцем!)

Богачи, вспоминая перед смертью о душе, раздавали нищим щедрую милостыню, а священники, совершая таинство соборования, повторяли слова Исуса Христа: «Трудно богатому войти в Царствие Небесное! Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное⁴⁴».

Кроме того, находилось немало доброхотов, которые желали послужить именитым купцам и боярам, стоящим одной ногой в могиле… Но, увы, не могли они воспользоваться плодами своих стараний – их ждала та же участь, что и тех, за кем они ухаживали. Усталость и озноб валили с ног, кровь выходила из лёгких с кашлем, чёрные пятна покрывали всё тело. В три дня угасала жизнь…

Трепет вошёл в кровь и плоть людскую! Псковичи усердно молились Господу о даровании спасения. Вскоре на вече решено было послать гонцов в Новгород за архиепископом. Владыка Василий, в отличие от западных священнослужителей, не бросил свою паству, пришёл в город, отслужил в храме и благословил псковичей. Но на обратном пути заболел и умер на реке Узе…

Осенью того же года мор поразил новгородскую землю. И тогда началось его победное шествие по южной и восточной Руси. Чума пришла в Смоленск, Киев, Чернигов и Суздаль. В малых городах, таких как Белоозеро и Глухов, не осталось живых людей.

И Москву не обошла стороной чаша сия! Вслед за митрополитом Феогностом преставился князь Симеон Иоаннович. Отошёл в мир иной и брат его Андрей, коего сын, наречённый Владимиром, не увидел отца…

В 1353 году чума пошла на убыль⁴⁵. Недолгое время мор свирепствовал на русской земле, но покосил немало народа. Иван Калита мечтал о сорока годах тишины, он вырвал, добился их, но, увы, накопить силы для борьбы с татарами Русь так и не смогла…