Отзывы на книгу «Людмила»

Жил в осьмнадцотом веке такой немецкий поэт - Готфрид Бюргер, это тот, который переработал текст знаменитых "Приключений барона Мюнгхаузена" Распе. А еще он писал мрачные, населенные мертвецами и привидениями, баллады, этакие готически-мистические порождения раннего немецкого романтизма. Самой известной его балладой является "Ленора".

Вот "Ленору" и решил ославянить Василий Андреевич Жуковский. Видимо, в какой-то момент он испытывал дефицит сюжетов, но в его творческой биографии был период, когда он активно переносил на русскую почву сюжеты, принадлежащие европейским писателям - от сказок Шарля Перро до баллад немецких романтиков.

У Жуковского немецкая Ленора превратилась в славянскую девушку Людмилу - людям милую. Начало XIX века - время возрождения интереса к русским древностям, недавно предъявлено публике "Слово о полку Игореве", обостряется интерес к новгородскому и киевскому периодам отечественной истории. Жуковский, которому всегда были близки идеи будущего славянофильства, становится одним из самых активных участников славянского возрождения.

Сюжет баллады незамысловат: девушка ждет жениха с войны, но напрасно, он погиб. И тогда Людмила, которая любила своего милого больше жизни, начинает роптать на бога и призывать смерть на свою молодую голову. Её мучения не бесконечны, то ли на самом деле, то ли в галлюцинациях, перед ней является погибший суженый и увлекает её с собой - на место своей гибели - в Литву. Дальше всё предсказуемо:

Что ж Людмила?.. Каменеет,
Меркнут очи, кровь хладеет,
Пала мертвая на прах.

Вслед за автором оригинала - Бюргером, Жуковский под видом романтической баллады осуждает такой грех, как богохульство, и предупреждает, что нельзя гневить Господа, призывая смерть, ибо он же может и услышать. Вот какую концовку исполняют мертвецы с того самого кладбища, где покоился жених Людмилы и упокоилась вместе с ним она:

«Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон творец;
Час твой бил, настал конец».

Автор был просто бесподобен, он убивал сразу двух зайцев: являл публике мистически насыщенную балладу в модном романтическом вкусе и отстаивал христианские ценности, слывя поборником праведности и нравственности. Поэтические опусы Жуковского в славянском духе будут почти полтора десятка лет оставаться непревзойденными, пока за тему не возьмется Пушкин. И что интересно, ему тоже понравится имя Людмила, он её сделает главной героиней своей самой славянской поэмы. Что ж, ничего удивительного, имя это очень-очень славянское, а кроме того, в разных падежных вариациях замечательно рифмуется.

Вызов импресарио.
Русский сентиментализм. Прочитать произведение писателя, относящегося к этому направлению, отзыв от лица робота.

Я робот. Меня зовут Вася. Я изучаю русскую литературу. Я пока только учусь, но когда выучусь, меня определят в школу учить литературе детей. Сейчас я изучаю баллады Жуковского. Это русский поэт 19-го века, писал сентиментальные баллады. Сегодня я прочитал балладу «Людмила».

Людмила - это женское имя. Она спрашивает «Где милый?». Милый – это прилагательное. Существительного нет. Но я догадался. Милый – это жених. Людмила приуныла, может, он остался в Офире, в прекрасной стране с чужими красавицами. Вот Людмила и вздыхает на распутье. Распутье – это от слова путы. Людмилу спутали. Связали, значит. Или запутали. Проходит ополченье. Ополченье – это ополовиненный чень. Что такое чень – не спрашивайте, это что-то китайское. Этот чень ушёл, а друга Людмилы нет.

Она идёт в терем. Терем – это территория такая. Там мать со страху возопила. Возопила – это спилила целый воз. Дров, наверное. И говорит дочери, чтобы она была послушна небесам. Небеса – это те, кто не бесы. Людмила говорит, что жизнь её затмилась. Затмилась – это то же самое, что задымилась. Людмила жизнь кляла и вызвала на суд творца. Творец – это то же, что дворец.

Наступила ночь. «Вот и месяц величавый встал над тихою дубравой». Это значит, что прошёл месяц. Дубрава – это дюже бравый молодец. Слышно, как ржёт конь. Ржёт – значит, рожь сеет. Как конь может что-то сеять, я задумался. Но, если это не просто конь, а антропоморфный конь, из фурри-арта, тогда может.

Слышны шаги на крыльцо. Крыльцо – это маленькое крыло. Значит, конь был с крыльями. Знакомый голос зовёт Людмилу ехать за 100 вёрст. 100 вёрст – это до небёс. Обещает, значит, что не к бесам. Мчатся всадник и Людмила. Лес свистит, ворон встрепенулся. Ворон – это почти то же, что ворона, но только ворон. Вдали огонёк. Всадник спрашивает Людмилу, страшно ли ей. Но ей всё равно, слуховая и визуальная модальность у неё выключена. Вот примчались, конь – во двор и несётся по гробам. Там, значит, всюду кресты и гробы. Гроб – это то, что кладут в могилу. Мертвец из гроба манит Людмилу к себе, она и падает к нему замертво.

Вот мы и разобрали балладу Жуковского. С вами был робот Вася.

Итак,речь пойдет об адаптациях, о кои в нашей окололитературной среде копий ломается очень даже немало.
Вот и здесь, коллега в одной из рецензий написал, что Жуковский решил так сказать "ославянить" немецкую Ленору и превратил ее в Людмилу. В том-то и есть вся суть этого талантливого сына турецкоподданной и русского барина, что соединил он не только в своей поэзии, но и в сознании Восток и Запад.
Что являет собой баллада "Людмила"? Давайте разбираться детально Безусловно, что здесь присутствуют элементы средневековых немецких баллад: Мальброк. или кто угодно, в поход собрался, а принцесса, стоя на башне, машет ему вслед платком. Но! Жуковский безусловно отталкивается и опирается не только на западные образцы, но в первую очередь на древнерусские. Ибо начинает балладу с традиционного плача, чем сразу возвращает нас к знаменитому Плачу Ярославны из "Слова о полку Игореве":

Возлелей же князя, господине,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слёзы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!

****

«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».

И вот этот традиционный славянский плач совершенно безболезненно переходит у Жуковского в мистическое Западноевропейское пространство, где существуют мрачные кладбища, гробы повапленны, и почти что совершается зомби апокаллипсис.

К свежей конь примчась могиле,
Бух в нее и с седоком.
Вдруг — глухой подземный гром;
Страшно доски затрещали;
Кости в кости застучали;
Пыль взвилася; обруч хлоп;
Тихо, тихо вскрылся гроб...
Что же, что в очах Людмилы?..
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
Дом твой — гроб; жених — мертвец.

Ах, какой изящный мостик перебросил Василий Андреевич Жуковский ко всей будущей русской литературе! И не только к Пушкину, хотя к нему в первую очередь, ко всем изумительным пушкинским сказкам, к "Руслану и Людмиле", но и к Гоголю со всеми его Виями, Панночками и красными свитками, к лермонтовскому Демону, и совсем уж далеко, в самое начало ХХ века, к балладам Блока. Ну, и в наше время тоже слегка заглянул, почти что нарисовав графику какой-нибудь игровой серии.
Вот такая получилась адаптация. Ибо "переводчик в прозе - раб, переводчик в стихах - соперник.“ - сказал сам Василий Андреевич однажды. И лукаво засмеялся.
Что до Готфрида Бюргера, совершенно у нас забытого, и чье стихотворение стало основой балалады "Людмила", то его мотивы очень отчетливо звучат в балладах Гетте и Шиллера. Переведенных, кстати, все тем же Василием Жуковским.
Вообще, русскую поэзию стоит читать и читать. Ибо там столько "открытий чудных" можно сделать, что дух захватывает.

Со слов Белинского: "Это было время, когда "Людмила" Жуковского доставляла какое-то сладостно-страшное удовольствие, и чем больше ужасала, тем с большею страстью читали ее..."
А еще ходили слухи, что Жуковский писал балладу по ночам, чтобы проникнуться атмосферой, и передать ее читателю. (Тут хочется слегка хмыкнуть: "Господа, да ваши литературные забавы по наведению страха на читателя, может и хороши были в начале века девятнадцатого, но суровом в двадцать первом напугают только школьника младших классов и то слегка")
Тем не менее, особенно, если учесть, что "Людмила" считается первой русской балладой, то могу себе представить как много трепетных благородных женских сердец и благородных мужских, закаленных боями и суровой правдой жизни были тронуты скорбью героини, потерявшей любимого. Людмиле жизнь не мила, когда любимого нет в живых, она скорбит и обвиняет Творца в немилосердии. Что, разумеется приводит к предсказуемому результату - "за что боролись, но то и напоролись"

Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон Творец;
Час твой бил, настал конец.

Людмила получает желаемое, соединятся в Вечности со своим возлюбленным:

Кончен путь: ко мне, Людмила;
Нам постель — темна могила;
Завес — саван гробовой;
Сладко спать в земле сырой

Печальная история с печальным концом, что еще нужно для "счастья" русской барышне, что бы поддерживать в тонусе вечный русский сплин?:) Да еще мастерски написано, сразу чувствуется - поэт знает не по наслышке, что значит безнадежно тосковать по любимому человеку. А еще и на русском языке, когда уже появились первые всходы русского самоосознания...

Эх, печально, что современный читатель воспринимает русскую поэзию прошлых веков как нечто само собою разумеющееся, особенно то, что мы знаем из школьного курса. Не понимая, порой, какое богатство нам досталось в наследство, какой набор драгоценностей достался нам на любой вкус и под любой наряд. "Хочу — халву ем, хочу — пряники" Хочу- Пушкина читаю, хочу - Бродского:) А вот барышне начала века девятнадцатого особенно выбирать не приходилось, читалось лишь то, что папеньки, да мужья разрешат прочесть в выписанных ими журналах. Подозреваю, что это было нечто французско-немецкое-готически-романтическое. И тут Жуковский, в образе романтического рыцаря, размахивающего стягом с вышитым на нем девизом "А мы и сами с усами". Пусть с переводом немецкой баллады, от которой осталась только тонкая сюжетная нить, но на нее уже нанизаны жемчуга русского романтизма. Яркая романтичная история, разумеется поучительная, воздушная, по сравнению с тяжеловесными одами, но с русским характером и душевностью.

Весьма и весьма жутковатая баллада. От неё веет каким-то безысходным страхом. Но, не смотря на все те ужасы, я как загипнотизированная перечитывала и перечитывала балладу, не понимая, что же меня к ней так притягивает. И уже читая пятый, а может быть шестой раз, я вдруг подумала, что Жуковский шаг за шагом, нагнетая атмосферу, описывает те чувства женщин, которые потеряли любимого человека, будь-то муж или сын, на полях сражения: тот путь от неприятия ситуации до смирения, который всем нам когда-то суждено проходить. Не каждой женщине это под силу и Людмила с этим грузом не справилась. А кто сказал, что жених погиб? В балладе об этом нет ни строчки. Сказано, что он только не вернулся. Может быть «С чужеземною красою, Знать в далёкой стороне Изменил, неверный, мне; Иль безвременно могила Светлый взор твой угасила». Две крайности, а может быть и третий вариант – плен или в госпитале лежит раненый. Ведь сколько женщин спасли жизни своим мужчинам благодаря святой вере, когда казалось бы и веры уже нет! Людмила же, нетерпеливая и беспокойная, не слушает ничьих речей, ропщет на Бога, отвергает судьбу, призывая смерть, и судьба её настигает. Ведь мысли, особенно плохие, имеют свойство материализовываться. И Жуковский нас об этом предупреждает:

«Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон творец;
Час твой бил, настал конец»