...(смеется). Я прошу относиться ко мне не как к настоящему профессору, потому что я таким и не являюсь, и… прошу прощения, я, по-моему, более ценен для вас не как профессор, а как непосредственный участник событий, о которых мы будем говорить.
В этих словах Аксенова, которыми он открыл свой семинарский курс в 1982 году в американском Университете Джорджа Вашингтона, вся суть «Лекций». Сразу становятся понятны и рамки: это не о русской литературе как таковой, а о литературе 60—70 годов XX века. Да даже и не о литературе, а об (около)литературном процессе.
Наверняка в начале восьмидесятых для американских студентов эти истории, да еще из уст не просто свидетеля, а одной из ключевых фигур, были откровением из параллельной вселенной (как сейчас, наверное, и для отечественных студентов-филологов). Духа времени в «Лекциях» с избытком — рассказы о встречах с современниками, бытовые зарисовки, личные впечатления. Красной нитью, конечно, идет противостояние власти.
Литературы как таковой гораздо меньше, и художественные оценки Аксенова предсказуемы и в общем-то поверхностны. Удивил он только в самом начале: «Чего же ты хочешь» Кочетова в списке для чтения — это жестко. Остальные рекомендации стандартны: Битов, Войнович, Искандер, Венедикт Ерофеев, Лимонов, Распутин, Солженицын, Саша Соколов. Разумеется, Вознесенский-Ахмадулина-Евтушенко-Рождественский.
...Или, как в современной России говорят, нетленки. Запишите, пожалуйста. Так говорят, когда «что ты пишешь?» спрашивают. «Сегодня нетленку писал» – это значит, не для редакции, не для журнала, а нетленные вещи, несгнивающие, вечные.
Лекции выстроены по одной (плюс-минус) схеме. На примере Дудинцева: есть такой знаковый роман, «Не хлебом единым», он скучный и написан неважно, но знаковый, потому что там в первый раз выведены плохие бюрократы — дальше идет краткий пересказ — Дудинцева страшно травили, мой друг Гладилин прорвался на заседание Союза писателей, где Дудинцев защищался «с партийных позиций». В заключение:
Помню его [Хрущева] выступление по книге Дудинцева, когда он говорил, что да, книга, конечно, вредная, но интересная, и я ее читал, товарищи, без иголочки. Что это означало? Он не колол себя иголочкой, не боялся заснуть, то есть обычно, видимо, вождь засыпал над книжками, а тут ему не нужно было подкалывать себя иголочкой. И все тогда говорили: да, книжечка без иголочки.
Как видно из этого отрывка, и глубина анализа оставляет желать, и язык не самый образный — но к последнему претензий нет: мало того что это расшифровка аудиозаписи, так еще и лекции читались для американской аудитории, неважно владеющей русским. Приходилось упрощать.
Поэтический разбор:
И здесь Вознесенский употребляет матерщину, но, как вы знаете, советская цензура запрещает употребление <нрзб> words , абсолютно, категорически. Но он так это замечательно маскирует, что она и присутствует, матерщина, и не присутствует <...> Это явная рифма-ловушка так называемая.
«Человеком вам родиться б,
счастье высшее трудиться,
полпланеты раскроя…»
Он сказал: «А на фига?!»Вот видите, какой колоссальной талантливости человек.
Выбиваются из общего ряда только страницы о Трифонове.
Я принималась за «Лекции» без каких-то ожиданий, но сейчас понимаю, что на периферии сознания все-таки маячил Набоков с его «пристальным чтением». Аксеновский текст совершенно не об этом, это лайт-версия «Таинственной страсти», которую я, впрочем, так и не удосужилась дочитать. У такого жанра тоже много поклонников, и Аксенов в нем органичен. Да и баек у него припасено множество. Хорошо, что пленки с записями нашли, расшифровали и опубликовали, пусть и с большими лакунами. Только это совсем не «лекции» и не совсем о «литературе».