– Ну… Иван строг ко всем. Когда вы к нам приезжали матушку навещать, он со мной и не здоровался, отворачивался при вас и детях, – в голосе Петра звучала плохо скрываемая обида.

– Тогда он сердился, Петр Кузьмич. Из-за чего, не рассказывал, – ответила Ольга Андреевна.

– Вы правда ничего не знаете? – удивился тот.

– Нет, – она отрицательно покачала головой.

– Ведь я к вам пришел не просто так, а по очень важному для меня делу, – он замолчал и выжидательно взглянул на нее. Она утвердительно кивнула.

– Я так и поняла, поэтому поспешила к вам. Прошу вас, голубчик, расскажите, что же случилось?

– Эх, Ольга Андреевна, душевный вы человек. Брату моему повезло с вами. Если бы у меня была такая жена, как вы, я бы не жил такой жизнью, как жил до сих пор. Ну да что говорить. Мне, видать, не судьба встретить такую женщину, как вы. Вы наверное в курсе, что с прошлого года я проживал на съемной квартире. У меня с матушкой длится конфликт из-за разногласий во взглядах по поводу того, как мне нужно жить и чем заниматься. Убедить матушку невозможно, и я вынужден был уйти… Знаю, что причинил ей боль, но в тот момент не мог поступить иначе, – Петр снова малодушно искал оправдания содеянному, только теперь уже в глазах Ольги Андреевны. Сперва хотел рассказать ей всю правду о своем воровстве, но когда посмотрел на ее честное одухотворенное лицо, понял, что она вряд ли его поймет. Да и у него самого, пожалуй, не хватит духа этим рассказом, пусть и с раскаянием, разрушить установившиеся между ними теплые доверительные отношения.

– А с матушкой вы уже помирились? – спросила Ольга Андреевна, с участием глядя на молодого человека.

– Пока нет, но когда она вернется из своих палестин, я с ней поговорю. Надеюсь, она простит меня.

– Уверена, что простит. Матушка любит вас больше кого бы то ни было, – уверила его Ольга Андреевна.

– Эти господа втянули меня в свой преступный сговор, а теперь вымогают деньги, – судорожно выпалил он.

Она охнула, прижала ко рту руку и спросила:

– Сколько на вас числится долга, голубчик?

– Сейчас осталось четыреста рублей.

Ольга Андреевна призадумалась.

– Я подумаю, как вам помочь. Дать вас сразу все деньги у меня не получится. Возможно, смогу по частям. Но вы на меня уж, сделайте милость, не обижайтесь. Я сама съезжу к этим людям и отдам им деньги.

Петр Кузьмич в изумлении уставился на невестку.

– Это невозможно. И опасно. Они нехорошие люди.

– Ну чем они для меня могут быть опасны? Я их не боюсь. Я старше вас, и взять с меня нечего. К тому же, я дама, – и обворожительно улыбнувшись, прибавила, – когда я найду деньги, я вам сообщу. Вы расскажете, куда нужно съездить?

Петр пожал плечами:

– Вы ставите мне невыполнимые условия. Я не могу согласиться, чтобы ради меня вы подвергали себя опасности.

– Петр Кузьмич, я поеду не одна. Вам не нужно за меня беспокоиться.

– С Иваном? Тем более невозможно. Мне ничего не нужно от вас, Ольга Андреевна. Денег тоже не нужно, – хмуро кивнув, он попрощался с ней и быстро ушел.

2

Иван Кузьмич встрепенулся, когда зазвенел дверной звонок. В коридоре раздались энергичные шаги, распахнулась дверь, и к нему буквально ворвался широкоплечий высокий богатырь с аккуратно постриженной черной бородкой, брат Федор.

Они пожали друг другу руки и крепко обнялись, тепло, по старинке троекратно расцеловавшись. Оба отличались мужественной статью: косая сажень в плечах, приятные благородные черты лица, спокойный умный взгляд серых глаз – это были семейные черты Ухтомцевых, доставшиеся от предков.

Пройдя в кабинет, братья расположились в мягких кожаных креслах возле ломберного столика, на котором были расставлены услужливой рукой дворецкого графины с различными прохладительными напитками и два высоких фужера.

– Как поживаешь? Как здоровье твое, детей и супруги? – спросил Федор после того, как осушил второй стакан лимонада.

Иван благодушно произнес:

– Да все хорошо, сейчас за обедом их и увидишь. Расскажи, почему не привез к нам своих? Мы-то с Ольгой думали, вы все приедете погостить. Моя уже и комнаты для вас приготовила.

– Так, братец, тут такая незадача вышла, Сережа приболел. И мы не рискнули его везти в Москву. Аннушка с сыном. Куда она от него денется.

– Чем же он заболел?

– Кашлял сильно. Но сейчас уже все, слава богу, ему уже лучше, пошел на поправку. Но он нас сильно напугал.

Иван слушал и сочувственно кивал головой:

– Правильно сделал, что не взял их. Не дай бог, стало бы хуже…

– Вот и вот. Потому и не взяли. Ты ведь знаешь, моя Аннушка в нем души не чает. Вся так и обмирает, если сынок чихнет или кашлянет, докторов вызывает. Но я с ней не спорю, она мать. Что слышно про нашу Александру Васильевну, как Петр? Хочу завтра заехать.

– Матушка как всегда паломничает, братец меньшой все еще болен. Слышал от Тимофея, что воротился домой.

– Вижу, что ты еще сердишься на него? – посерьезнев, спросил Федор.

–Ты меня, Федя, извини. Но я о нем даже говорить с тобой не хочу.

– Понятно, – нахмурился тот, – ну да ладно. Завтра я его навещу и поговорю. Расскажи, как съездил на ярмарку? Что там нового слышно?

– Всё также: торгуют, суетятся, сделки заключают. Познакомился с англичанами, металлургами. Один шустрый такой, быстро-быстро на своем лопочет, ничего не понятно. Хорошо, при них толмач был. А так ни черта бы не понял. В общем, предложили они нам установить современную плавильную печь.

Федор Кузьмич оживился:

– Что за чудо техники?

Иван рассказал о печи Мартена и добавил:

– Я взял описание печи, но оно на английском. Отдал Гиммеру, он переведет и завтра покажет, – пояснил Иван.

– Хорошо, – одобрил Федор Кузьмич действия брата. Он соскучился по нему и теперь с удовольствием разглядывал посвежевшее загорелое лицо брата. – Нужно будет в контракте с англичанами прописать точный график отправки печи. Пойдет по морю, – рассказывал Иван.

– Хорошее дело. Англичане – деловые люди, и с ними надо все учитывать. Если есть риск потери дохода, они своего не упустят и постараются повесить на противную сторону. Тебе надо все учесть и повернуть все возможные финансовые издержки в свою пользу, – посоветовал Федор Кузьмич и довольный потер руки. Ему нравилось распутывать замысловатые хитросплетения различных коммерческих подрядов.

– Что в деревне? У нас в мае на Невской бумагопрядильной фабрике была стачка. Начались волнения среди рабочих и студентов,– рассказывал Федор столичные новости.

– Про стачку читал в газете. А что требовали?– поинтересовался Иван. Серые глаза вспыхнули нехорошим стальным блеском.

– Требования стандартные: увеличение заработной платы, уменьшение штрафов и рабочего времени.

– Под суд отдать зачинщиков, – безапелляционно заявил Иван.

– Суд уже идет. Я как представитель общества петербургских промышленников тоже присутствую на заседаниях. Занятное дело: ведь там, действительно, вскрылся страшный произвол владельцев фабрики. Поэтому-то и запретили освещать процесс, чтобы лишний раз не будоражить либеральное общество. Ходят слухи, что подготовлен даже специальный циркуляр, который собираются разослать в губернии с рекомендациями не доводить дела о стачках до судов, арестовывать зачинщиков на месте и немедленно высылать в административном порядке.

– Спасибо, что предупредил, – Иван расслабленно откинулся на спинку кресла.

– Неорганизованные выступления рабочих, студентов расшатывают нашу государственность и приближают революцию. Вспомни, как было во Франции. Нельзя допустить смуты и революции. Но наши прозападные либералы и их противники социалисты хотят одного – революции. Теперь дворянская и студенческая молодежь увлеклась народничеством, пошли в деревню, чтобы там начать революцию. Не встречал в деревне «учителей крестьян», этаких кротких волков в овечьей шкуре? – с шутливым сарказмом полюбопытствовал Федор Кузьмич.

Ему очень хотелось поговорить о политике, обсудить будоражащие его пытливый ум события в государстве, царском окружении и обществе. Федор Кузьмич увлекался политикой, но дальше, чем обсуждения на заседаниях общества, он не заходил. Обстановка в империи казалась ему тревожной, двоякой: с одной стороны, по его мнению, хорошо бы правительству и «ослабить вожжу», облегчить рабское положение рабочих на фабриках, чтобы не допустить роста недовольства. А с другой стороны, как владелец завода он выступал против расширения прав и свобод рабочих. И вопросы, которые он себе задавал, требовали осмысления, выработки стратегии действий как промышленника, и именно они послужили толчком к его решению вступить в Петербургское общество для содействия русской промышленности и торговле. Федор Кузьмич получил это предложение в мае на Всероссийском торгово-промышленном съезде от одного из знакомых промышленников, о чем он потом с удовольствием поведал брату в письме.

Все эти разрозненные события волновали все слои российского общества, консервативное и либеральное. Петербургские фабриканты и купцы ощущали надвигающуюся угрозу революции. Некоторые, в число которых входил и Ухтомцев, считали, что правительству лучше заранее провести необходимые реформы, принять закон по охране труда рабочих, не накаляя ситуацию до предела. Однако были и такие фабриканты, которые резко возражали против любых уступок рабочим. Из-за чего в зале заседаний между петербургскими фабрикантами разгорелись дебаты и жаркие споры.

С любопытством выслушал однажды на заседании Федор Кузьмич доклад секретаря Горного ученого комитета и Общества для содействия русской промышленности и торговли уважаемого им Константина Аполлоновича Сальковского.

– На Западе допустимо ограничивать работу малолетних , у нас же – такое невозможно. Потому что у нас такая мера стеснительна, и тяжело отразится на рабочих, которые и так бедны. Да и правительству не стоит вмешиваться в наши местные дела. На своих заводах мы хозяева. Нам и решать,– заключил Сальковский. В ответ раздались дружные аплодисменты и одобрительный гул находившихся в зале промышленников. Естественно, Федору Кузьмичу хотелось поделиться с братом своими мыслями. Но тот не любил политических тем. И хотя старался быть в курсе происходящих событий, считал политику пустым и безнадежным занятием.

Поморщившись, Иван раздраженно бросил:

– Пустое! Свои бы дела решить.

Заметив, что Федор, разочарованный его негативной реакцией, примолк и даже погрустнел, Иван смягчился:

– В российской глубинке крестьяне думают, как бы им выжить, да копеечку лишнюю заработать. Никто не будет слушать революционные речи.

– Ошибаешься! Среди мещан в провинциальных городках не будут, а в городах идет брожение умов. Не понаслышке знаю. Заранее надо в кулак рабочих у себя на заводе сжимать. Следить, чтобы вольнодумство не проникло. Я вернусь в Петербург и подам прошение в жандармское управление, чтобы на мой завод прислали двух офицеров.

– Платить придется.

– Для пользы дела не жалко.

– Ох, грехи, – протянул Иван и добавил: – Много у нас развелось всяких вольнодумцев и либералов. Намедни жена мне подсунула книжонку, купила у букиниста. Так я не смог осилить этот революционный бред и в печку засунул.

– Ай-ай, как же нехорошо. Оставил бы мне, интересно же почитать. Книги жечь нельзя, – укоризненно покачал головой Федор.

– Ну такие-то можно.

–А ты реакционер, как погляжу

– Купец, – напыщенно ответил Иван, и желая поддеть брата, шутливо прибавил: – А ещё либерал.

– Ты?! – изумился Федор и раскатисто рассмеялся. – Да ты в зеркало когда в последний раз глядел на себя?

– А что во мне не так? – в шутку испугался Иван и провел рукой по лицу.

– Да у тебя и вид, и бородка, как у приказчика с торговых рядов.

– Так я и есть приказчик. Это ты верно подметил. И знаешь, горжусь и купеческим сословием и… своей бородой, – рассмеялся Иван и не без удовольствия погладил бородку.

– Был бы ты либерал, так без бородки не ходил, и без пилочки не обошелся, ногти полировал, и не стоял за прилавком в засаленном сюртуке с поддевкой, в нарукавниках. Ездил бы в театры и на балеты, с моноклем спектакли смотрел, да о науках с политикой речи толкал.

– Такого и даром не надо! Я в театрах и книжках ни черта не смыслю, – замахал на него руками Иван.

– А супруга твоя…

– Не в счет! Но что-то мы заболтались, пойдем-ка лучше повечеряем, – предложил Иван, которому уже надоело шутливое препирательство. Он рывком поднялся с кресла.

– Забыл сказать, меня в прошлый месяц еще и на должность председателя попечительского школьного совета утвердили, – вспомнил вдруг Федор.

– Эка, – обернулся и скептически хмыкнул Иван. – Ну ежели теперь тебе станут давать хорошие подряды и ордена, то я тебя поздравлю. А если нет? А по мне так все законы и должности придуманы, чтобы нашего брата как-нибудь подвести и обобрать. К тебе теперь всякий чиновник как пиявка может присосаться и деньги вытягивать. Неужели не мог откупиться, с твоими-то связями?

Федор Кузьмич встал, потянулся и зевнул:

– Что-то меня разморило с дороги. А я тебе не рассказывал, как сиротский суд попытался всучить мне опеку над большим состоянием с тяжбой?

– Нет. Расскажи.

– Я тогда едва отвязался, пришлось заплатить хорошую взятку. Придумают законов, а потом навязывают нам всякие должности и опеки. А у нас голова должна болеть из-за них. Молись, Иван, чтобы не дай бог, не выбрали куда. А то ведь свяжут по рукам и ногам чужими тяжбами и долгами. Только обещают, дескать, вам-то никаких дел и не будет, всё за вас сами сделаем, всё соблюдем в наилучшем виде и не пропустим сроков. А вам только и дел-то, что отчет подписать. Я их спрашиваю: «Сколько же надо?» – «Три тысячи…» – «Помилуйте! Это же чистое разоренье! Нельзя ли поменьше?» – «Никак нет-с, нельзя. Сами знаете, дело большое, ответственность. А если невнимательно относиться, то и в Сибирь можно угодить». –«Какую- такую Сибирь, – спрашиваю. – Господи помилуй! Не погубите, отцы родные. Берите, сколько нужно!» – «Помилуйте, ваше степенство. Нам не расчет вас губить». У меня-то, сам знаешь, и своих дел видимо-невидимо, а тут еще и чужие дела подсовывают за ненадобностью. Кровопийцы, одним словом. Пришлось отдать, лишь бы отвязались, – обреченно пожал плечами Федор Кузьмич.

– Да, братец, опека – это беда. Не знаешь, как отвязаться. Сегодня же поставлю свечку перед иконой, чтобы, не дай бог, и ко мне не обратились с опекой, – с шутливым испугом пробормотал и тут же перекрестился Иван Кузьмич.

– И я всякий раз ставлю, лишь бы отвязаться. Да только, видишь как, – и не помогло, – вздохнул Федор Кузьмич.

– Сочувствую тебе, братец, ох, как сочувствую. Да ты не горюй. А что за дело-то, о котором хотел рассказать?

– Потом расскажу, – ответил Федор Кузьмич и легонько подтолкнул брата к двери.

3

– Ну, здравствуй, душенька моя Ольга Андреевна. Дай же я тебя рассмотрю, как следует, пощупаю. Хороша ты, матушка. Где твоя щечка, я её расцелую, лапушка, – бархатным баритоном рассыпался гость, приближаясь к хозяйке с шутливыми объятиями.

– Ох, – только и успела выдохнуть Ольга, оказавшись в крепкой медвежьей хватке. Она рассмеялась и подставила щеку для поцелуя. – Что же ты, Иван, дорогого гостя только разговорами кормишь? Заждалась уже!

– Да он меня заговорил, знаешь как, – оправдывался Иван.

– Не слушай его, врет! Меня слушай. Дай-ка я тебя еще разочек поцелую. Пускай завидует, – и не успела хозяйка опомниться, как Федор лихо сгреб ее в охапку и припечатал губами теперь уже в другую щеку.

– Да что же это! – жалобно пискнула та, оказавшись в могучих объятьях деверя.

– Эх, если бы не Аннушка, я бы давно увел тебя у этого увальня и медведя косолапого, – Федор лукаво подмигнул невестке.

– Гляди, как бы этот увалень не осерчал, да на дыбы не поднялся, – поддержала его шутливый тон Ольга Андреевна, задорно блестя глазами.

– И часто он такой? – расспрашивал Федор.

– Бывает…

– Ну тогда мы ему ничего не расскажем, – хохотнул Федор. Потом вопросительно поглядел на брата, но тот с улыбкой отмахнулся от обоих:

– Да ну вас! Истинно дети…

Они уже сидели за столом и разговаривали, когда скрипнула дверь, и в столовую вошли девочки. Федор Кузьмич отложил ложку и поднялся.

Подбежав к дяде, они повисли на его руках, как груши на ветках. От неожиданности Федору Кузьмичу пришлось присесть на стул. Он прижал к себе две русоволосые девичьи головы и ласково произнес:

– Касатушки мои. Вижу, что соскучились по своему дяде! Дайте же я на вас погляжу, как же вы выросли. Наташенька такая красавица, вылитая мать. Чаю, скоро от женихов не будет отбоя. Чего же ты покраснела, доченька? Не смущайся. Это я так, в шутку брякнул. А Танечка-то как выросла! Ох, ты ж господи! И дядя скучал, и Сережа. Жаль, заболел милок. А я вам от него и тети Ани подарки привез. После завтрака покажу.

Вокруг глаз у Федора когда он улыбался, появлялись крошечные лучики морщинок, как у отца. Его пушистые усы смешно шевелились, и Тане захотелось прижать их пальцами.

– Еще как любим! А тебя , дядечка, любим больше всех! – звонко воскликнула она и засмеялась.

Взрослые переглянулись и тоже засмеялись.

– Ну спасибо, Танюшка. Утешила меня.

Наконец стихли восклицания, и хозяйка велела Тимофею принести обед.

Все перекрестились и приступили к трапезе.

На первое подали борщ на бульоне из свежей говяжьей грудинки, а на второе – запеченное мясо, фаршированную осетрину и кулебяку с большим количеством начинки, которая мгновенно распространила по столовой неповторимый аромат свежей выпечки.

– Хотите, расскажу, что я задумал? – спросил Федор Кузьмич, когда осоловев от сытной еды, все лениво молчали, ожидая следующей перемены блюд.

– Валяй, – сказал Иван и незаметно подмигнул жене, мол, тоже послушай.

– Хочу, Иван, открыть в вашем уезде начальную школу для крестьянских детей. Деньгами и книгами обеспечу. И хочу попросить, чтобы ты списался с губернатором для поиска пустующего здания. В планах распространить подобные школы по всем губерниям и волостям. Я уже и в Думе получил одобрение, и от министерства просвещения.