Не каждому дано

И снова, снова до душевной боли,

До трепета и страха быть не с ней…

Эх, фантазёр, да успокойся, что ли,

Пока не поздно, разлюби скорей!..

Алла Челядина

– Никита, выручай, – слезливо скулила Вика Гурина, подруга детства, работающая после недавнего конфликта на прежнем месте в его консалтинговом агентстве ассистентом делопроизводителем, – понимаешь, я втрескалась… я очарована им до потери пульса, до психотравмы с сотрясением мозга. Северьян такой милашка. Представляешь, у него фамилия Барышников, как у великого танцора. И вообще…

Последнюю фразу женщина произнесла с придыханием, с мольбой прикладывая руки к груди, вывалив скороговоркой кучу ненужной романтической информации.

На зону декольте и грустные оленьи глаза сотрудницы Никита Данилович не мог смотреть равнодушно никогда: он был безнадёжно влюблён в эту удивительную малышку с тринадцати лет. Ему ли было не понять муки неодолимой страсти.

– Вика Леонидовна, вы не заметили, это служебный кабинет. Личные вопросы в нерабочее время. В половине шестого приглашаю вас на ужин. Там и обсудим.

– Не понимаешь, да… не хочешь услышать! У меня шторм в голове, мерцающие точки перед глазами, шелест осенних листьев под ногами, музыка летнего дождя в брызгах радуги. Ты влюблялся когда-нибудь? Хотя, о чём я. У тебя мозг заточен на аналитику, на финансы, на инвестиции. Вы же, мужчины, ненормальные: ничего кроме бизнеса не видите.

– Не скажи… те, Вика Леонидовна. У меня тоже есть нереализованная мечта, я тоже сентиментален. Да, у меня есть тайна. Пытался запереть её в пещере грёз, но увы… неудачно. Освободите кабинет, мне нужно работать. Вам тоже.

– Так, да! Разве тебе, бездушному цинику, понять, что чувствует сентиментальная женщина, потрясённая энергией романтической страсти? Помнишь, как звучит, чем пахнет летняя ночь? А вкус черешни? Я околдована трепетными благоговением, ожиданием чуда, эмоциями особенного, восторженного состояния, а ты меня на “вы”! Вот уже неделю я бегаю во сне босиком по росе, ловлю ртом хрустальные дождинки, слушаю волшебное пение соловья, наблюдаю за полётом шмелей, мотыльков и стрекоз, боясь спугнуть очарование момента. Я так счастлива, так люблю жизнь… что хочется умереть.

– Замечательно. О похоронных мероприятиях, закатах и рассветах поговорим позднее. В семнадцать тридцать, в кафе.

– Не изображай из себя дерево дубину. Я сама приглашу тебя, когда выполнишь мою просьбу.

– Хорошо! Излагай, конспективно, кратенько. Только суть.

– Вот. Ты же знаешь, я живу с мамой. У неё радикально консервативные взгляды на всё, что связано с отношениями мужчины и женщины. Привести Северьяна домой я не могу в принципе. Она не поймёт. Мне необходимо поговорить с ним в волнующей интимной обстановке: он, я, тихая трогательная музыка, свет оплывшей свечи, щекочущая нервы пульсация сближения в ритмичном танце, дрожащие руки на моей талии, влажные губы…

– Вика, зачем пересказывать мне сюжет дамского романа? Я просил – коротко и ясно.

– Мне нужны ключи… от твоей холостяцкой берлоги. На один единственный вечер.

– Плавно перетекающий в ночь, где кто-то с кем-то будет ходить нагишом, шелестеть новенькими простынями и разводить бабочек… в животе. Забавно. Почему я? И ещё два вопроса к тебе. Первый – он бомж, не может пригласить в более интимное место? И второй – где буду в этот волнительный момент созерцать звёздное небо я?

– Не представляю. У меня голова идёт кругом. Ты же мужчина. Придумай что-нибудь. Сними номер в гостинице. Переночуй у любовницы.

– Я всю жизнь люблю только одну женщину.

– Познакомишь? Пойми, это же моя мечта, моя инициатива. Как я могу его напрягать?

– То есть, ужин со мной отменяется. Слушать в сумерках соловья, наблюдать за мерцанием светляков, за шумом прибоя в ночной тишине ты мечтаешь отнюдь не со мной.

– Верещагин, не будь букой. У нас с тобой было детство, полное приключений, юность с песнями у костра. Помнишь, как мы угнали у сторожа лошадь, как катались на ней без седла до самого утра? А наводнение в чужой лодке. Мы утащили три рыбины из чьей-то сети, уплыли на остров, варили уху, наелись до отвала, заснули в обнимку, замёрзли как цуцики, согревали друг друга, потом гребли домой в полной темноте. Было так здорово… так романтично, так страшно. Да у нас столько всего было, столько.

– Мы целовались на том острове.

– Скажешь тоже. Просто баловались. Потом на выпускном.

– Я бы и сейчас не прочь повторить подобную шалость.

– Ха! Целуй, сколько влезет… потом когда-нибудь. Сначала ключи.

– Ладно, подумаю.

– Слушай, Верещагин, а что ты там про мечту говорил, про тайну, которую куда-то там прятал?

– Так, блажь. Может, я лучше номер в гостинице тебе сниму.

– Ещё чего! Сева может подумать, что я… женщина лёгкого поведения.

– Думаю, сумеешь в любой обстановке дать понять, что характер у тебя, как и моральный кодекс, которому следуешь, назвать экстравагантным и легкомысленным не выйдет. Ты у нас кремень. Вика, что-то в твоей просьбе смущает меня, настораживает. Выходит, что ты как бы мягче выразиться, напрашиваешься. Провоцируешь. Скажи честно, ведь ты придумала своего Северьяна, ты совсем его не знаешь. Давай лучше поужинаем, обсудим. Ошибки – это ненужная боль.

– Никита Данилович, мы с тобой друг о друге всё знаем. Скучное это занятие – ужинать просто так, когда судьба предлагает сыграть на божественной скрипке. Обещаю – следующая очередь твоя.

– Что ты имеешь в виду, что мой номер шестнадцатый?

– За те полгода, что мы не виделись, я написала целый том стихов, два десятка песен. Буду петь одному тебе, хоть до самого утра. Ключи…

Никита смотрел на женщину, которую любил больше всех на свете, только признаться в этом, не смел, с надеждой, что это нелепый розыгрыш, что сейчас она передумает, скажет, что пошутила.

Неужели Вика не видит, как он смотрит на неё, как из кожи вон лезет, желая быть рядом?

Его основательно трясло, но отказать любимой в просьбе не было сил. Она могла понять  признание в чувствах превратно.

В служебном сейфе лежал дубликат ключей, но отдать их Вике – обокрасть себя, предать своё светлое чувство. Это по большому счёту сводничество.

– Во сколько я должен уйти?

– Не знаю точно. Это будет экспромт. Немного попасёмся в парке, нагуляем всякий разный аппетит, проникнемся очарованием момента, почувствуем неодолимое желание поделиться друг с другом тайной и… Да, обещай открыть то сокровенное, что безуспешно пытаешься от себя спрятать. Вместе мы справимся. Так вот… мне необходимо сначала почувствовать необходимость остаться наедине, делиться по-настоящему личным, желание доверять и довериться. Ты же знаешь – я неисправимый романтик. Самое важное для творческой личности – композиция, сюжет, исполнение. Когда всё-всё начинается с любви… мелодия, атмосфера, темп, эффектные детали. Интрига, фантазии, краски, антураж. Самая лакомая составляющая любовного приключения – предвкушение наслаждения, объёмная эмоциональная картинка, сладкий трепет томления, связанный с неизвестностью, с открытием, с новизной. Секс – награда для мужчины.

– Получается, ты неуверенна, так ли Сева хорош, готов ли он сделать тебя счастливой?

– Ну-у-у… где-то что-то… скорее просто осторожничаю. Ты же знаешь: я дважды была замужем. Оба брака начинались с любви неземной, со сказки о вечном и бесконечном счастье. Любовь питается безграничным доверием, магнетизмом единения, внутренней магией, а брак… брак,  семейное долголетие – это социальные роли, которые держатся на ритуалах, на лицемерной морали, умении подчиняться и угождать. В замкнутом пространстве, лишённом кислорода свободы, под гнётом гравитации, я задыхаюсь. Когда пойму, что выбирать больше не из кого и незачем – отдамся без каких либо условий только тебе.

Никита покраснел, отвернулся. Вика была так увлечена новым романом, что не заметила его волнение.

– Мне показалось, нет, я почти уверена, Северьян лучший.

– Показалось, почти. Кто он?

– Не знаю. Никто. Просто мужчина. Но такой…

– Ладно, оставим эту опасную тему. Отзвонишься минут за двадцать до визита, я уйду. Продукты купить?

– Закажу доставку.

– Ты закажешь?

– Ну да, кто же ещё. Держи за меня пальцы крестиком. Так хочется, чтобы получилось, срослось.

– Что именно?

– Счастье конечно. Любовь.

Виктория прижалась к Никите, пустила слезу.

– Почему мне всю жизнь не везёт?

– Мне так не кажется. И да, – слишком смело, чтобы принять за правду сказал он, – буду ждать, когда кроме меня тебе некому будет довериться. И отдаться.

– Какой же ты глупый, Верещагин. Мы друзья – это больше чем любовь. Знаешь, сама не понимаю, что со мной не так. Короче, нет наверно любви после секса. Во всяком случае, у меня так.

– Зачем торопить события? Насладись изысканным лакомством конфетно-букетной аномалии, напейся досыта пьянящего зелья романтического периода. Гурманы утверждают, что смысл наслаждения не в самом блюде, в ярком послевкусии.

– Проверить хочу. Себя, прежде всего, проверить. Есть ли жизнь на Марсе. Сомневаться начинаю, что любовь существует. Влюбляюсь, влюбляюсь… каждый раз невпопад.

– Тебя интересует факт функционального феномена этого состояния или определённая форма интимной коммуникации? Проблема в том, что мужчина и женщина одними и теми же словами называют несопоставимые понятия. Для женщины важнее эмоции, для мужчины ощущения. Он стремится, как можно дольше пребывать в невесомости, она – приземлить партнёра с предельно допустимыми значениями гравитации. Как думаешь, природа может одновременно удовлетворить запросы одного и другого? Неземная любовь – миф. Сама сказала, что азарт, предвкушение чуда, увлечённая игра в поддавки гораздо важнее физической реализации гормональных атак. Причина неудач в любви – в непомерном ожидании возможного вознаграждения, в комплексном эгоизме.

– Верещагин, зачем ты читаешь мне лекцию по психологии? Не учи жить, помоги материально.

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько тебе нужно для полного счастья?

– Не в этом смысле. В настоящий момент мне достаточно ключей и доброго слова.

– От квартиры, где деньги лежат. Пользуйся моей добротой. Но учти – я ревную.

– У тебя сейчас было такое странное выражение лица. Если бы я тебя не знала столько лет, подумала бы, что влюбился.

– Так и есть. Думаешь, я не способен любить?

– Это обсудим позже.

Вика смачно чмокнула Никиту в щёку, – я побежала. Ты – настоящий друг.

Верещагин убежал с работы почти за час, заверив секретаря, что отправляется на встречу с потенциальным клиентом, договорившись с соседкой Марией Егоровной помочь прибраться.

В суете приготовления, чтобы не отвлекаться, Никита перевёл смартфон в беззвучный режим.

Оставалось проветрить квартиру, дождаться сигнала к эвакуации и исчезнуть с чувством унижения и беспомощности.

Телефон молчал. Точнее, Никита не услышал зуммер.

Он переживал, нервничал, даже закурил, отправившись лечить приступ меланхолии на лоджию, хотя больше года как избавился от пагубной привычки.

Скажи кому, что собственноручно устроил романтическое гнёздышко для любимой, у которой будет свидание с кем-то другим, возможно в собственной постели, любой покрутил бы у виска.

На столе, застеленном льняной скатертью, стояла бутылка вина, бокалы, виноград и тарелка с сыром. Горели две свечи. В вазе стояли срезанные цветы.

Притворяться недотрогой Вика не планировала, старания друга оценила сполна.

Лоджия оказалась открытой, что говорило о том, что Никита торопился покинуть помещение.

– Наверно увидел в окно. Какой же Никита заботливый, – подумала Вика, запирая дверь балкона.

Верещагин дёрнулся было выйти, но посчитал, что обнаруживать себя неловко, тем более, что у любимой женщины были определённые, возможно не совсем скромные интимные планы. Проблема в том, что в октябре холодные вечера, а он не одет.

Хорошо хоть телефон с собой. В случае чего можно позвать на помощь.

Подглядывать и подслушивать было стыдно, дрожать с закрытыми ушами и глазами – неудобно. Взор то и дело соблазняли откровенные кадры свидания.

Никита всё слышал, кое-что видел.

Несмотря на то, что сценарий откровенного спектакля разворачивался в довольно целомудренных рамках, его терзала душевная боль.

Самодовольный хлыщ, которого Вика даже разглядеть, как следует, не успела, нагло нарушал  правила этики: прикасался к её груди, целовал, где вздумается, стремительно приближая финальный момент трагедии.

Форточка оставалась открытой, потому слышно было всё.

Никита всматривался в сумерки, желая понять, есть ли хоть малая возможность беззвучно исчезнуть с балкона.

Цифра тринадцать и сорок метров пустоты под ногами ясно давали понять безнадёжность подобного предприятия.

Ирония положения усугублялась настойчивостью кавалера, которого теперь, когда женщина дала  понять, что готова, хоть и не сразу, уступать, неудержимо расширял зону влияния, о чём свидетельствовала кокетливая возня, звуки борьбы, пока шутливой, но нетерпеливой и всё более бесстыдной.

Было слышно, как Вика отбивается, остужая атаки неудобными вопросами, заставляя темпераментного поклонника торопливо, невпопад отвечать.

Никита слышал едва ли не каждое слово опасной игры, финал которой был предрешён.

Северьян наступал, Вика всё менее активно защищалась.

Одежды на ней оставалось всё меньше, сопротивление практически прекратилось.

В этот момент настойчиво зазвонил телефон.

– Тебя, – учащённо дыша, сказала Вика, – ответь.

– Не хочу.

– Вдруг что-то важное.

– Плевать.

– Дело твоё. Давай выпьем.

Интонация свидетельствовала о том, что страсть остывает. Никита чувствовал – что-то пошло не так.

– Ответь.

– Барышников слушает.

– Работаю. Да, тот самый проект.

– Какого чёрта! Мне некогда.

– Кто она, – почти равнодушно спросила Вика, – жена, любовница?

– Начальство… ну, жена… и что?

– Я про себя всё рассказала, ты соврал. Уходи.

– Динамо решила крутить?

– За кого ты меня принимаешь?

– За девку, которая хочет трахаться.

– Браво. Будешь насиловать? Рискни.

Никита набрал её номер.