Отзывы на книги автора «Валерий Шубинский»

«Меня интересует только “чушь”; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех.»

Надо признать, что я – махровый консерватор и от произведений, к примеру, Ионеско, и вообще от всяческого абсурда, бегу, как от огня. Поэтому с Хармсом я познакомилась как раз благодаря его детским стихотворениям. Дети очаровываются – повторениями, ритмом, образами. Рациональное мышление взрослого парализовано, а ребенок просит прочитать еще раз. Мой, в то время четырехлетний, сын не был исключением.

... — А вы знаете, что НА?
А вы знаете, что НЕ?
А вы знаете, что БЕ?
Что на небе
Вместо солнца
Скоро будет колесо?
Скоро будет золотое —
Не тарелка,
Не лепешка,-
А большое колесо!

— Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, тарелка,
Ну, лепешка,
Ну ещё туда-сюда,
А уж если колесо —
Это просто ерунда!...

И вдруг, и ты понимаешь, что «совы – не то, чем кажутся», и угол восприятия меняется, и тебе становится интересно. И ты готов к несерьезности, к тому самому «равновесию с небольшой погрешностью», о котором говорит Хармс. К тому внутреннему состоянию, в котором как раз только и возможны чудеса.

Биография Шубинского очень хороша. Судьбы, мировоззрения, перемены не только внешние, но и внутренние не одного лишь Хармса, но и всего его окружения составляют целостную картину. Я не люблю читать биографии, где не главные герои проходят по еле заметной касательной и превращаются в тени, наброски, теряя очертания живых людей. Как всякая хорошая биография, это в том числе общий срез времени. Как всякий рассказ о начале двадцатого века, он полон чудаков и сумасшедших, который Хармс целенаправленно «коллекционировал». И, как всякая история, о человеке начала века, это трагедия.

Хармс, кстати, неразделим с Петербургом, он почти его не покидал (не считая ссылки). И погиб в самое страшное для города время. Погиб, когда закончился, видимо, его персональный запас чудес, которых прежде так много было на жизненном пути. Потому что не быть случайно убитым на улице, не погибнуть от голода или тифа, не быть призванным на очередную войну, просочиться сквозь решето чисток и продолжать просачиваться раз за разом – на все это человеку в России начала двадцатого века требовался запас невероятного, девять кошачих жизней, неусыпной бдительности и силы ангел-хранитель.

«Он считал, что ожидание чуда составляет содержание и смысл человеческой жизни…
Чуда не было год назад и не было вчера. Оно не произошло и сегодня. Но, может быть, оно произойдёт завтра, или через год, или через двадцать лет. Пока человек так думает, он живёт.
Но чудо приходит не ко всем. Или, может быть, ни к кому не приходит. Наступает момент, когда человек убеждается, что чуда не будет. Тогда, собственно говоря, жизнь прекращается, и остаётся лишь физическое существование, лишённое духовного содержания и смысла.»

Очень детальная, взвешенная и как выясняется первая полная (в этом варианте теперь уже дополненная и переработанная) книга о жизни и творчестве Николая Гумилева. Возможно, отсутствие таких книг связано с тем, что Гумилев был под запретом до 1986 года. Возможно, потому что написать такую книгу первым (идти по чьим-то стопам всегда легче) - это действительно большой труд.
Сдержанный тон автора, отсутствие явного субъективизма – все идет плюсом. И только в самом конце автор позволяет себе признаться в любви к Гумилеву.

Образ Гумилева воссоздается на фоне эпохи и исторического материала. Автор очень подробно останавливается на этом компоненте. Но при этом все в меру и стилистически так точно, что ни на минуту не дает усомниться читателю в необходимости такого подхода. Очень большое количество фотографий и все они к месту: читаешь о ком-то или о чем-то и видишь это здесь же наглядно.

Я открыла для себя другого Гумилева – не автора, а человека. Я увидела его не тем бравым офицером, георгиевским кавалером, не тем путешественником, изучающим Африку и не тем участником монархического заговора. Не то что бы этого не было в биографии Гумилева. Но он оказался ребенком-романтиком и оставался таким всегда. И как нелепо складывалась многое в личной жизни: долгая прелюдия к его браку с Ахматовой и быстрое его крушение, еще более нелепый несчастный второй брак и особенно нелепа его смерть, загадка которой до сих пор не раскрыта. Архивы ФСБ по делу о контрреволюционной группировке, за участие в которой был расстрелян Гумилев, почему то не рассекречены. Поэтому и его участие/не участие и понимание/не понимание того, во что он ввязался и что это за организация – всего лишь версии.

Ходасевич был из тех поэтов, кто мог не писать. Он создал за жизнь не так уж много стихов. Возможно, он написал бы их больше, если бы не болезнь и ужасная нищета в конце жизни (Ходасевич умер в 53 года). Жизнь его не баловала - ни в личном, ни в материальном плане. Пожалуй, его молодость была счастливее второй части жизни. Ходасевич с самого начала был вхож в круг символистов и на равных общался с Брюсовым, Белым и другими сегодняшними классиками. Официально был женат три раза и десять лет прожил вне брака с Берберовой, которую сильно любил.

Конец жизни принес разочарование - в поэзии, в эмиграции, в России, в любви, во всем. Поэт, желчный на словах, пессимист в стихах, в жизни был, как это часто бывает, ранимым и несчастным. В книге Шубинского особенно основательно и глубоко раскрывается личность Ходасевича-критика. Близкий по творческому методу и восприятию искусства к Набокову, он, однако, весьма превратно постигал идею романов последнего - скажем, в "Приглашении на казнь" он видел чуть ли не противоположное тому, что желал сказать автор.

Что же касается личности Ходасевича-поэта, Ходасевича-влюбленного, она от нас ускользает. И этот тот предел, до которого мы можем дойти в понимании Ходасевича.

Очень добросовестная работа от самого начала и до самого конца - начиная от отбора и анализа источников и заканчивая размышлениями В. Шубинского о делах и мыслях Гумилёва, документальных свидетельств которым не сохранилось.
Одна из лучших биографий (кого бы то ни было), которые вообще мне попадались.

Самая подробная книга про жизнь Д. Х.
В своем роде собрала в себе весь опыт предыдущих исследователей. Большое количество фотографий, сканов документов и автографов. Подробно описывается жизнь не только Даниила Ивановича, но и всей обэриутской тусовки. Узнал очень много нового, хотя знал немало до этого. Приятно, что книга меня удивила.
Разумеется, по отдельным фактам жизни Хармса есть и более подробные исследования, но такая шикарная работа покрывает, в общем, все запросы любопытного читателя, глубже — только не обнародованные архивы.
Как кто-то мудро написал в одной из рецензий, что я видел в интернете, сама жизнь и творчество Д. Х. — это плевок в чекистскую рожу. Прочитав эту книгу, убеждаешься в этом лишний раз.

Открывать в науке до сих пор почти не початую тему - дело трудное. Столь же трудно, впрочем, и содержательно высказаться на тему уже разработанную. Серия "ЖЗЛ" в обоих случаях в последние годы знает удачи и провалы. Жизнеописание Ходасевича - несомненная удача и одновременно первая попытка такого рода в отечественном литературоведении (впрочем, и в мировом - поскольку три предыдущих монографии о Владиславе Фелициановиче, написанные зарубежными исследователями, сосредотачивали своё внимание на его творчестве).
Автор её по изначальному роду занятий поэт, а не специалист-филолог. И в то же время к своей задаче он подошёл всерьёз, не просто изложив вехи жизни и впечатления от творчества своего героя (как, к сожалению, в последнее время написано немало ЖЗЛ), а собрав немалое количество редкого материала в старинных журналах, малотиражных книгах, прошерстив немало архивных документов, попытавшись установить и какие-то спорные биографические вопросы, и литературные связи поэзии Ходасевича с предшественниками и современниками не только знаменитыми, но и малоизвестными, но образовывавшими ту питательную среду, в которой и росли крупнейшие таланты Серебряного века. Но одновременно знание литературного ремесла изнутри помогает ему разобраться и в эстетико-философской системе Владислава Фелициановича, столь тесно (как показывает Шубинский) завязанной именно на рефлексию о миссии поэта, его восприятии собственного творчества. И, пожалуй, можно сказать, что Шубинскому удалось построить убедительную систему эволюции взглядов Ходасевича, опираясь именно на его стихи и уже только подтвердив письмами и литературно-критическими высказываниями, столь зависимыми порой от хода полемики. Здесь он, пожалуй, следует по стопам своего героя, чьему уму была столь мила идея о преображении в пушкинском творчестве пушкинской же биографии при неразрывном их слиянии.
Писать о человеке творческом, находившемся к тому же в центре сразу двух важнейших эпох русской литературной жизни и оставившем колоссальный биографический материал о современниках и себе, промелькнувшем и в изрядном количестве мемуаров своих современников - дело сложное. Нельзя, конечно, сказать, что в этой книге использован весь массив свидетельств чужих, тому ограничением служат и самые рамки книги, долженствующей все-таки дать общий обзор ходасевичевой жизни для широкой аудитории. Однако данные самого Ходасевича проанализированы со всем тщанием. Тут-то биографа обычно и подстерегает главная опасность - чрезмерно довериться своему герою, особенно значительная с таким человеком, как Ходасевич, благородным и принципиальным, но вспыльчивым, злопамятным и, в общем-то, тяжёлым. Здесь и проявляется исследовательская честность Шубинского, не пытающегося спрятать неблаговидных порой поступков Ходасевича или попытаться максимально комплиментарно их объяснить. Герой книги становится живым человеком, со всеми достоинствами и недостатками. Автор же не углубляется в скандальные истории, но и не игнорирует их целенаправленно, не стремится детально реконструировать те эпизоды, где данных недостаточно, и сам признаёт свою скованность в этих случаях. Сложнее с восприятием окружения Ходасевича, на которое неизбежно накладываются не только высказывания самого Владислава Фелициановича (от которых Шубинский стремится дистанцироваться), но и личные симпатии и антипатии, которых не чужд, в общем-то, каждый читатель. Возможно, отсюда порой поспешные личностные оценки тех или иных коллег Ходасевича по перу, отсюда и попытка сопоставить его именно с теми литераторами, кто особенно интересен самому Шубинскому, например, с Николаем Гумилёвым. Вообще порой параллели, стремление сопоставить Ходасевича с теми или иными современниками или героями пушкинского времени, немного лишку заметны, но они находят себе аналогии в критике собственно современников Ходасевича, также любившими сопоставлять друг друга между собой и с предшественниками. Точно так же в общей концепции книги находит свое место и анализ всегдашней антитезы Москва - Петербург и её отражения в жизни Ходасевича, успевшего пожить в обоих городах.
В конечном счёте цепь рассуждений Шубинского, изящно перемежающего биографические главы анализом стихотворений и критических статей Ходасевича, складывается в чёткую инженерную конструкцию, а претензии, которые хочется предъявить по ходу чтения, снимаются сами собой. Книг без недостатков нет. Рецензенты отмечали в труде Шубинского отдельные фактические неточности. Безусловно, дальнейшими специальными исследованиями будут уточнены отдельные биографические моменты. Вполне возможно, появятся и другие концепции творческой эволюции поэта.
Однако для научной дискуссии всегда нужен почин. Вызов коллегам. И этот почин теперь сделан, причём оставляющий своим преемникам не так уж много шансов себя дополнить, написанный изящным языком, нашедший баланс между увлекательным повествованием и серьёзным научным исследованием, историко-биографической и литературоведческой сторонами, личным отношением и исследовательской объективностью автора.

Очень академичная, точная биография. Мне лично хочется какой-то эмоциональности. Вот Быкова ругают за излишнюю субъективность и предвзятость. Шубинский - прямая противоположность. Здесь только объективность и факты, полное отсутствие личности биографа, оценок и домыслов (зато оценок современников достаточно). И, конечно, в своем жанре и в его правилах это книга на пятерку.
В списке к "хочу прочитать" у меня все-все книги автора.
Читая биографии персонажей Серебряного века, всегда чувствую уныние, как только дело доходит до эмиграции. Все эти склоки и копошение в тот момент, когда они по сути стали ненужными без своей страны. С Ходасевичем особенно. Интересно, как бы все сложилось в творчестве, останься он каким-то чудом здесь. Хотя, понятное дело, оставаться было нельзя и это чисто теоретический вопрос.

Биография Даниила Хармса в книге Валерия Шубинского — попытка осмыслить личность поэта на фоне эпохи, которая не оставила шансов для тех, кто не хотел жить по ее законам.

Жизнь Даниила Хармса, как и его творчество, — это непрерывное сопротивление абсурду. В книге Валерия Шубинского «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру» автор предлагает уникальный взгляд на поэта, у которого было две жизни: внешняя — в мрачных реалиях советской эпохи, и внутренняя — в мире сюрреализма и мистификаций.

Две эпохи — два Даниила
Есть ли в истории русской литературы фигура более эксцентричная и парадоксальная, чем Даниил Хармс? На страницах книги Валерия Шубинского поэт и прозаик предстает во всей своей сложности. Это персонаж, который в своих действиях был то провокатором, то наивным ребенком, то циником, но всегда оставался бескомпромиссным в своей независимости от официальных норм. Это не просто биография, это глубокий анализ судьбы человека, чья жизнь стала символом крушения человеческой индивидуальности в тоталитарной системе.

Книга Шубинского полна деталей, которые не только оживляют Хармса, но и погружают читателя в эпоху, где для художников уже не было места. Шубинский бережно собирает факты, документы и дневники. Они не просто рассказывают о человеке, но и показывают, как он отражал время, в которое жил. Этой цели автор достигает без излишнего теоретизирования. Он предлагает читателю самому сопоставить фрагменты жизни Хармса и исторический контекст.

Ключевая особенность биографии Шубинского — то, что он не пытается свести фигуру Хармса к одному определению. Поэт и прозаик жил в двух совершенно разных эпохах. Это авангардные, бурлящие 1920-е, когда новые формы и идеи захлестывали культурную сцену. И одновременно с этим тяжелые 1930-е, которые стали временем затухания творческой свободы. Шубинский отмечает, что, хотя Хармс и пытался адаптироваться, его внутренний мир остался в той эпохе, где была возможна свобода выражения. В одном из писем поэт признается: «Я продолжаю жить так, как будто 1920-е не закончились». Эта внутренняя непримиримость стала роковой для Хармса.

Шубинский демонстрирует, как эта двойственность влияет на творчество и личность Хармса. С одной стороны, поэт остается неизменным абсурдистом, с другой — вынужден приспосабливаться к новым, жестким условиям советской действительности. Смешение стихийного творчества с репрессивной реальностью и делает эту биографию особенно интересной для понимания художника и его трагической судьбы.

Сломанная система — сломанный человек
Одно из главных достоинств книги — ее внимание к деталям, которые формируют яркий, живой образ Хармса. Шубинский подробно описывает эксцентричные выходки поэта, которые сегодня назвали бы акционизмом. Прогулки Хармса по Невскому с разрисованным лицом, публичные чтения с ножкой от стола в руках или же эпатажные поступки в повседневной жизни создают образ человека, который не боится быть иным. Хармс любил ходить по улице в шортах и огромных ботинках, что вызывало недоумение и осуждение прохожих. Его внешность была частью его перформанса. Все, что он делал, было осмысленно и направлено на разрушение обыденных норм.

Одна из историй, приведенных Шубинским, ярко иллюстрирует характер Хармса. Однажды он разбудил жену посреди ночи и предложил покрасить печку в розовый цвет. И они действительно сделали это. В этом эпизоде перед нами предстает Хармс, не знающий границ между жизнью и искусством. Это не просто бытовая ситуация, это символ его внутренней свободы, которая в итоге и стала причиной трагического конца.

Шубинский очень точно подмечает, что судьба Хармса была предопределена его несоответствием системе. Поэт, не желавший принимать правил советской жизни, стал изгоем в своем же обществе. В книге автор приводит фрагменты из протоколов допросов, ордер на арест и различные документы. Они показывают, как доносы знакомых стали основой для его обвинений в «антисоветской деятельности». Шубинский подчеркивает: Хармс не был антисоветчиком в прямом смысле этого слова. Он не участвовал в политических заговорах, не устраивал открытых акций протеста. Но его независимость, странности, яркий внешний облик и нежелание жить по стандартам сделали поэта мишенью для репрессивной машины.

Особенно пронзительными становятся последние страницы книги, посвященные аресту и заключению Хармса в психиатрической больнице. Шубинский использует реальные документы, чтобы показать: поэт не выжил в условиях блокадного Ленинграда. Хармс был слишком хрупок для тех реалий, в которых оказался. Здесь автор подчеркивает, что блокада, как и вся советская система, не оставила места для тех, кто отличался от серой массы.

«Жизнь человека на ветру» — метафора времени
Шубинский использует яркую метафору «жизнь на ветру», которая на сто процентов характеризует Хармса. Его жизнь была подобна ветру, который то подхватывал его, даря вдохновение и свободу, то безжалостно сбивал с ног, уничтожая все, что было дорого. Хармс, по мнению Шубинского, — это человек, который всю жизнь пытался сопротивляться, но оказался не в силах противостоять давлению внешних сил.

Эта метафора становится особенно значимой в контексте современной реальности. Шубинский поднимает важные общественные вопросы: что происходит с творческими личностями в репрессивных системах? Как независимое мышление сталкивается с тоталитаризмом? И как история может повторяться и повторяться, уничтожая тех, кто не вписывается в ее жесткие рамки?

Книга Шубинского — это не просто биография. Это попытка осмыслить творчество человека, который до сих пор остается загадкой для многих. Хармс — фигура, которая, несмотря на свою трагическую судьбу, продолжает вдохновлять художников, писателей и поэтов по всему миру. Шубинский задает вопрос: что осталось бы от Хармса, если бы его не сломала система? И находит ответ: именно эта борьба, это сопротивление сделали Хармса тем, кем мы его знаем — символом независимости, абсурда и трагедии. Книга «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру» — это ода тому, кто осмелился быть собой в мире, который не оставил для этого места.

Николай Гумилев удивительный человек, чем-то он похож на Юкио Мисиму. Придумал образ «конквистадора» и отправился к далеким берегам Африки, дожуанил и геройствовал. Словом легенда.

Моя любовь к тебе сейчас - слоненок,
Родившийся в Берлине иль Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца.

Стихи Гумилева всегда казались мне нежными, ранимыми существами, временами бравирующие своей напускной сложностью, но внутри тонкие, хрупкие. Валерий Шубинский эту тонкость, нежность и детскость гумилевского характера уловил, и книга его, помимо фактов биографии, рассказывает что-то еще, то, что в словах превращается в ложь.

Шубинский опять порадовал (как и биографией Гумилёва). Всё по делу, без подтасовок и выдумок (я, по крайней мере, не заподозрил ничего такого), как надо. Жизнеописание Д. Х., исполненное Кобринским (в серии ЖЗЛ), помню, читать не мог (не помню только, из-за чего) и не дочитал, - потом думал, что о Хармсе вообще написать ничего нельзя - ногу сломишь, да и поди пойми, где там правда, где домыслы, где материалы следствия (достоверность которых сомнительна), где придумки Глоцера...
Но нет, оказалось, что можно написать вполне вменяемую и достоверную книжку - пусть и со всеми вышеозначенными оговорками.