«Меня интересует только “чушь”; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех.»
Надо признать, что я – махровый консерватор и от произведений, к примеру, Ионеско, и вообще от всяческого абсурда, бегу, как от огня. Поэтому с Хармсом я познакомилась как раз благодаря его детским стихотворениям. Дети очаровываются – повторениями, ритмом, образами. Рациональное мышление взрослого парализовано, а ребенок просит прочитать еще раз. Мой, в то время четырехлетний, сын не был исключением.
... — А вы знаете, что НА?
А вы знаете, что НЕ?
А вы знаете, что БЕ?
Что на небе
Вместо солнца
Скоро будет колесо?
Скоро будет золотое —
Не тарелка,
Не лепешка,-
А большое колесо!— Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, тарелка,
Ну, лепешка,
Ну ещё туда-сюда,
А уж если колесо —
Это просто ерунда!...
И вдруг, и ты понимаешь, что «совы – не то, чем кажутся», и угол восприятия меняется, и тебе становится интересно. И ты готов к несерьезности, к тому самому «равновесию с небольшой погрешностью», о котором говорит Хармс. К тому внутреннему состоянию, в котором как раз только и возможны чудеса.
Биография Шубинского очень хороша. Судьбы, мировоззрения, перемены не только внешние, но и внутренние не одного лишь Хармса, но и всего его окружения составляют целостную картину. Я не люблю читать биографии, где не главные герои проходят по еле заметной касательной и превращаются в тени, наброски, теряя очертания живых людей. Как всякая хорошая биография, это в том числе общий срез времени. Как всякий рассказ о начале двадцатого века, он полон чудаков и сумасшедших, который Хармс целенаправленно «коллекционировал». И, как всякая история, о человеке начала века, это трагедия.
Хармс, кстати, неразделим с Петербургом, он почти его не покидал (не считая ссылки). И погиб в самое страшное для города время. Погиб, когда закончился, видимо, его персональный запас чудес, которых прежде так много было на жизненном пути. Потому что не быть случайно убитым на улице, не погибнуть от голода или тифа, не быть призванным на очередную войну, просочиться сквозь решето чисток и продолжать просачиваться раз за разом – на все это человеку в России начала двадцатого века требовался запас невероятного, девять кошачих жизней, неусыпной бдительности и силы ангел-хранитель.
«Он считал, что ожидание чуда составляет содержание и смысл человеческой жизни…
Чуда не было год назад и не было вчера. Оно не произошло и сегодня. Но, может быть, оно произойдёт завтра, или через год, или через двадцать лет. Пока человек так думает, он живёт.
Но чудо приходит не ко всем. Или, может быть, ни к кому не приходит. Наступает момент, когда человек убеждается, что чуда не будет. Тогда, собственно говоря, жизнь прекращается, и остаётся лишь физическое существование, лишённое духовного содержания и смысла.»