© Д. А. Глуховский, 2015

© В. Пылаев, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

Раз герой, два герой
Объяснительная записка Вячеслава Бакулина

Привет, друзья! Не успело закончиться лето (на этот раз – в сентябре), а синоптики уже буквально на днях грозят первым снегом, и все актуальнее с каждым днем кажется девиз Дома Старков. Кто могут – летят в жаркие страны, все прочие запасаются теплыми вещами, вкусняшками и всякими иными приятностями, которые позволят дожить до весны без особых потерь. (У кого-то, может статься, в качестве последних выступят книги нашей «Вселенной».) А я вот в очередной раз размышляю о разном. К примеру, о героях, за приключениями которых мы следим, затаив дыхание.

Для начала – немного столь любимой мною теории.

Итак, сам термин «герой», как и многие-многие другие, пришел к нам из Древней Греции. Поначалу так называли исключительно и только детей, рожденных от связи божества со смертным (Геракла, скажем), обладающих невозможными для простого человека качествами, умениями и даже устремлениями. Именно они делали героя своеобразным посредником между двумя мирами, человеческим и божественным. Герои свершали великие деяния, которые были только им, героям, по плечу, за что простые люди их премного почитали, поклонялись им и возводили им храмы не хуже (а то и лучше), чем у бессмертных родителей. Даже специальный эпитет для них придумали – «богоравный».

Уже во времена Гомера картина поменялась. Героем тогда, если верить словарю Брокгауза и Ефрона, именовался «…почти каждый выдающийся над общей массой своей физической силой, своим умом или другими достоинствами свободный муж». Другими словами – то, что вершит герой, в общем-то, по плечу почти всякому… герою. Так, под Троей, скажем, из героев «старой» формации развлекался только один – неуязвимый Ахилл. Все прочие «шлемоблещущие» вояки с обеих сторон, по сути, мало отличались друг от друга. Да – могучие, да – хитроумные, да – провидцы, и все же – люди. А «богоравный» стало просто вежливым обращением наподобие «глубокоуважаемого».

Еще несколько веков – и новая метаморфоза. Героем отныне и навсегда может быть кто угодно: простолюдин, слуга, раб. Аристотель в своей «Поэтике» вообще припечатал: попал, мол, в трагедию, пережил «ужасное» – всё, герой. Добродетель и справедливость вкупе с прочими достоинствами уходят на второй план. «Попал» (так и хочется уточнить: «круто попал»), «пережил»… Одним словом, движуха задавала тон уже тогда.

Это я все к чему? Понятно, что читать о том, как простой человек ковыряется день изо дня в своей простой жизни, готов не каждый. Во-первых, скучно – я и сам так живу, за все мои… (вставить нужную цифру) лет не завоевав любви ни одной принцессы, не получив ни единого сокровища и не сразив никого, опаснее таракана. И не красавец, и не силач, и не мудрец, и не богач. Такой… обычный. А что может быть интересного – в обычном? Во-вторых… ой, а оно надо вообще, это «во-вторых, в-третьих, в стопицотмильонных»? Ведь скууучно!

Оно, конечно, да. У «прирожденной машины убийства» (именно такие ведь обычно героями-то работают, верно?) жизнь куда насыщеннее. Только два вопроса, друзья:

1) Вы бы сами так хотели? И не просто – так, а только так? Чтоб, например, тянется рука к мольберту или даже к обычному рубанку, а по ней тут же кто-нибудь – хлоп! Ты куда, дескать, болезный? Найдется и без тебя, кому этим заняться. А вот глотки резать и мозги вышибать…

2) Вы бы хотели такого человека рядом? В качестве партнера… да по чему угодно, от воспитания детей до прополки репы? Вот честно? Разумеется, если завтра война, если завтра в поход, и врагов полно, и мутанты острозубые, а я… ну, такой я… в общем… не богоравный…

А если – нет?

Ни войны, ни врагов, ни мутантов. И вы, такой, стоите и гордо произносите, ничуть не кривя душой: «Мой лучший друг – Джон Рэмбо! Если б вы знали, какой он замечательный человек!». И тишина…

В общем, разные они, герои. Не только в книгах, но и в жизни. А уж в нашей жизни – и подавно. С богоравными проблем нет, человекоравных бы побольше. Ведь зима близко…

Пролог

Крохотные огоньки керосиновых ламп, закрепленных на древних стенах через каждые полтора десятка шагов, тускло мерцали в темноте подобно глазам каких-то невиданных чудовищ. Страшно? Конечно, страшно! Замок и днем-то сложно было назвать приятным местом, а ночью он и вовсе превращался… Превращался во что-то жутковатое. Странно, что кроме Лёшки этого будто бы никто и никогда не замечал. Камень под ногами, камень по сторонам и даже сверху – камень, безжизненный, темный и холодный. Дозорная башня, казалось, склонялась над Лёшкой, грозя раздавить его, жалкого маленького человечка, осмелившегося бросить вызов немому могуществу Замка. Почти ничего не видно, но это даже хорошо. Лёшка едва мог разглядеть на фоне ночного неба высокую фигуру дозорного наверху, а это значило, что и дозорный не заметит его, тихо скользящего вдоль стены. Скорее всего – не заметит. Если Лёшка не споткнется, если не заденет камни стволом автомата или просто не свалится под весом тяжелого рюкзака. Если девчонка не вздумает подать голос.

Но пока все шло хорошо – настолько хорошо, насколько вообще могло. Лёшка осторожно привалился боком к стене, давая себе отдохнуть хотя бы несколько секунд. Непривычное к таким нагрузкам тело ныло, хотя в сумме он преодолел едва ли больше трех сотен метров. Ночь была холодной, но лицо уже успело покрыться испариной. Тяжело. Тяжело и жарко. И еще несколько быстрых рывков впереди – по одному на каждую лампу. Керосинки дают совсем немного света, но и этого достаточно, чтобы разглядеть двух человек у стены даже с такого расстояния. Поэтому места, где они висели, приходилось перебегать. Аккуратно, на цыпочках, успевая не только смотреть себе под ноги, но и оглядываться на дозорного. И на девочку – следить, чтобы она не споткнулась и не упала. Лёшка мысленно поблагодарил ее – молодцом держится, даром, что ничего не понимает. Или все-таки понимает? С тех пор, как Волки притащили ее в Замок несколько дней назад, Лёшка слышал от нее всего несколько слов – «есть», «пить», «холодно» и, пожалуй, все.

Странная она все-таки. На вид лет двенадцать, а ума как у младенца. И глаза. Сейчас, в темноте, они огромные, круглые, но при свете превращаются в узенькие щелочки. Совсем как у кошки. У людей таких глаз не бывает. И ладно бы только глаза, она вся какая-то… необычная. Все время вертит головой, раздувает ноздри, как будто принюхивается. Двигается чуть слышно – и не потому, что сейчас их могут заметить – она вообще всегда так ходит. Мягко, аккуратно, перекатываясь с пятки на носок. Крохотная, но неожиданно сильная – Лёшке так и не удалось затолкать дикую девчонку в ванную, чтобы хоть как-то отмыть грязь, сплошным слоем покрывавшую ее худенькое тело. В общем, странная она, по-другому и не скажешь.

Но это уж точно не повод сделать с ней то, что собирался сделать Фенрир. И он, Лёшка, этого сделать не даст. Хрен им всем. Хватит, потерпели. Уроды.

– Тихо, маленькая, тихо, – прошептал он, подтягивая девочку поближе к себе. – Сейчас идем, быстро-быстро, но не шумим, ладно? Молодец.

Еще одна короткая перебежка через пятно света, и вновь спасительная темнота. Сердце бешено колотилось в ушах, настолько громко, что Лёшка удивился, как это дозорный не слышит его со стены. Бросить бы этот чертов рюкзак. Быть бы сейчас посильнее и постарше – хотя бы лет на пять. Тогда бы он смог все изменить… наверное. А может, и не смог бы. Отец был взрослым, умным и сильным, но даже у него не получилось.

А у него, у Лёшки, получится! И плевать, что ему всего пятнадцать. Пусть ему не под силу схватиться с Фенриром и Варгом, но девочку он им не отдаст. Выведет наружу и спрячет, а потом они дождутся утра и двинут подальше отсюда, туда, где их не найдут. Живут же как-то люди за стенами Замка – значит, и Лёшка жить сможет. И все будет хорошо. Надо только пробежать за следующую лампу. А потом – за следующую после следующей. И все, караулка и ворота. О том, что ждет ЗА воротами, Лёшке пока даже думать не хотелось.

– Ну, давай, еще разок, – прошептал он, подбадривая скорее самого себя, чем девочку. – Пошли!

Рывок. Пауза. Отдых. Так же – боком к стене. Безумно захотелось сесть на заросшие жиденькой травой камни. Нельзя! Это не усталость – вернее, не только усталость. Замок, молчаливой холодной громадой возвышавшийся в темноте, не хотел отпускать Лёшку, отбирая последние силы. Не Фенрир, не дозорные – сам Замок крепко держал свою жертву, обманчиво убаюкивая волю, упрашивая скинуть рюкзак и передохнуть хотя бы несколько минут. Но если сядешь – будет уже не встать. Надо двигаться дальше.

Кое-как оттерев рукавом пот со лба, Лёшка расстегнул ворот куртки, запустил руку за пазуху и нашарил на груди крохотный кусочек металла. Простенький серебряный крестик, немного погнутый и потемневший от времени. Отец всегда носил его сам, но тогда, перед уходом, отдал Лёшке. Вот так, просто взял и отдал, даже ничего не сказав. Как будто чувствовал, что не вернется. Десять лет назад…

– Помоги, – тихо попросил Лёшка. – Не мне, девочке помоги. Нам только бы выбраться, а дальше мы сами. Тебе ведь несложно, да?

Отец всегда учил: проси не для себя, а для других. Никогда не проси много, никогда не проси понапрасну – и тогда Он обязательно поможет. Были еще специальные слова – особенные, более сильные, но их Лёшка давно забыл. Да и нужны ли они на самом деле? Ему всегда казалось, что тому, наверху, все равно, как ты к нему обращаешься. Лёшка всегда представлял Его похожим на отца – высоким, широкоплечим, с ласковой улыбкой и мудрыми глазами. Ну разве такому есть дело до того, что именно ты говоришь, чтобы Он тебя услышал?

Нагретый теплом Лёшкиной ладони металл отозвался легкой вибрацией, и свинцовая тяжесть, давящая на плечи, отступила – не ушла насовсем, но все же дышать стало немного легче. Или это только показалось? Неважно, главное – что помогает. Ведь сейчас ему предстоит совершить то, о чем еще пару дней назад он боялся даже подумать. Последняя пробежка далась безумно тяжело. Пот уже заливал глаза, ноги подгибались под весом рюкзака, а ремень автомата резал плечо, но Лёшка боялся выпустить руку девочки, чтобы поправить его. Кто знает, что может взбрести ей в голову. Если она выдаст себя голосом или неосторожным движением, все закончится очень быстро. У дозорного хороший фонарь, и стрелять он умеет уж точно получше Лёшки. Осталось совсем немного – но самое сложное. Лёшка выдохнул, толкнул дверь и вошел в караулку.

– Кто и..? – дозорный задергался на стуле, скинул со стола ноги и вскочил, бессмысленно хлопая сонными глазами. – Лёха? Твою мать, ты-то что здесь забыл?

Этой ночью ворота охранял Саня. Щербатый, высоченный и нескладный, всего на три года старше самого Лёшки, но уже начавший лысеть. Неплохой, в общем-то, парень – если сравнивать с остальными. От большинства Волков Лёшка за всю свою жизнь ничего, кроме пинков и подзатыльников, не видел, но Саня, или, как его теперь звали, Гарт, прошел Посвящение совсем недавно и еще не успел набраться наглости.

– А эту ты куда тащишь? – поинтересовался дозорный, лениво опускаясь обратно на стул. – Блин, ну ты на меня и страху нагнал. Я думал, это Варг решил ночью посты проверить. Увидел бы, что я сплю… Сам знаешь, у него разговор короткий – по зубам, и все дела. Не расскажешь?

– Могила, – улыбнулся Лёшка.

Неужели получится? Вот так, легко. Но нет. Виноватое выражение уже полностью сошло с лица Сани, и теперь на нем начало проступать другое – настороженное и злое. В самом деле, кто такой Лёшка, заставший его за сном на посту? Отщепенец, мальчишка, сирота, да еще и из пришлых. Слишком тощий и слабый для того, чтобы держать в руках оружие. И какого черта он, молодой Волк, должен что-то просить у этого задохлика?

– Кому сболтнешь – зубы повышибаю, – грубо бросил Саня, сложив руки на груди. – Усек?

– Усек, – хмуро ответил Лёшка. – Будто бы оно мне надо. Открой ворота, мне выйти надо. Варг приказал.

– Что приказал? – Саня было приподнялся, чтобы достать ключ, но тут же сел обратно, подозрительно разглядывая Лёшку с девочкой. – И с чего это вдруг он тебя отправил?

– Надо, – Лёшка постарался придать голосу как можно большую твердость. – Девку эту… В общем, я вернусь один. Уже скоро. Это мое Испытание.

– Гонишь? – недоверчиво прищурился Саня. – До восемнадцати один Гром Посвящение прошел, и то потому, что он здоровый, как кабан. А ты?

– Это мое Испытание, – упрямо повторил Лёшка, незаметно перетягивая ремень автомата. – Открывай. Не веришь – пойдем к Варгу и спросим. Только будить сам будешь.

– Ты меня Варгом-то не пугай, я уже и так пуганый, – проворчал Саня, ощерился, но тут же его лицо расплылось в широченной щербатой улыбке. – Ну ты и жук, Лёха. Жуча-а-а-ра!

– Чего? – Лёшка на всякий случай сделал шаг назад.

– Да ладно тебе заливать, – насмешливо оскалился дозорный. – Испытание, блин. Девку ты зажать решил, вот чего. По глазам вижу. Понятное дело, визгу будет – весь Замок на уши поставишь. Но наружу переться – это ты, конечно, зря. Ночь на дворе, сожрут и не заметят.

– Я ничего… – начал было Лёшка.

– Да понимаю я все, понимаю, – Саня заговорщицки подмигнул и поднялся со стула. – Дело молодое. И правильно – все равно девке хана, чего добру пропадать. Страшная она, конечно, как моя жизнь, но нам-то что? – глаза дозорного жадно заблестели. – Не ходи никуда, давай ее прямо тут, на столе. Только, Лёх, делиться надо. Чур, я первый – так сказать, по старшинству. Ты ей, главное, рот чем-нибудь заткни, чтобы сильно не орала, Варг услышит – обоим яйца поотрывает. Ну?

Все-таки по-хорошему не получится. Саня тупо уставился на ствол автомата, смотревший ему прямо в живот.

– Ворота, – приказал Лёшка, стараясь унять дрожь в голосе. – Быстро.

Дозорный не двигался, взглядом оценивая разделявшее их расстояние. Его собственное оружие лежало на столе – слишком далеко, чтобы попытаться до него допрыгнуть – до Лёшки почти вдвое ближе.

– Слушай, недоносок… – глухо зарычал Саня, избегая, впрочем, резких движений.

Только чуть скользнул вперед по полу караулки, слегка переставив ноги, – почти незаметно, но сейчас все чувства Лёшки были обострены до предела. Дозорный явно собирался напасть. Уйти с линии огня, броситься в ноги, свалить невысокого и хрупкого противника, выбить автомат и измолотить до кровавых ошметков. Вот только для того, чтобы броситься на вооруженного человека – пусть даже он куда легче и слабее тебя, – нужно мужество и подходящее расстояние. Ни того, ни другого у Сани не было – пока не было, и он медленно наступал на Лёшку, накручивая себя руганью.

– Ты чего это задумал, сучонок? – еще один шаг вперед. – Да у тебя ж и патронов-то нет. Ты хоть понимаешь, что я с тобой сделаю? А ну быстро…

Момент, когда Саня рванулся вперед, Лёшка все-таки пропустил. Автомат запрыгал в руках, выплевывая смерть, ствол тут же задрало вверх, и большая часть пуль ушла в стену караулки, высекая искры из камней. Но и тех, что достигли цели, оказалось достаточно. Очередь поймала дозорного уже в прыжке. Голова Сани резко дернулась назад, как от удара, он уже начал заваливаться, но Лёшка не мог перестать стрелять. Палец словно окоченел, вдавливая спусковой крючок в рукоять «ксюхи», и автомат грохотал, вырываясь из рук, пока курок не щелкнул вхолостую. «Патроны кончились, – рассеянно подумал Лёшка, – а больше нету…»

Из оцепенения его вырвало только всхлипывание девочки. Она не кричала, даже когда в караулке загрохотали выстрелы – только вжалась в угол и, закрыв голову руками, тихо плакала. Больше всего на свете Лёшке хотелось усесться рядом с ней. И заснуть. А потом проснуться от шагов отца.

– Нет. Нельзя! – скомандовал он сам себе, отгоняя соблазнительное наваждение. – Надо идти.

Отца нет уже десять лет, и теперь все зависит только от него, от Лёшки. И если он сейчас будет распускать сопли, то умрет. И девочка тоже умрет.

– Вставай, маленькая, побежали, – Лёшка аккуратно потянул ее за рукав. – Скоро сюда придут.

Очень скоро. Ближе всех – дозорный на стене. Еще один Волк дежурит на смотровой башне, и еще двое – на крыше со стороны Набережной Комсомола, но их можно пока не бояться – слишком далеко. Рюкзак теперь придется бросить, нечего и думать пытаться убежать с такой махиной. Магазин от автомата Сани – в карман, ключ от ворот… где же он? А, вот тут, на стене. Все.