Отзывы на книги автора «Валерий Попов»

Валерий Попов - писатель моего советского детства, в младших классах, помнится, с удовольствием читала его  повести и рассказы. С прозой Сергея Довлатова познакомилась совсем недавно и непременно буду возвращаться к ней вновь.

"Довлатов. Биография" - ни в коем разе не научное исследование. Перед нами воспоминания о давнем знакомстве двух писателей, один из которых впоследствии уехал из страны, а другой остался, написанные с изрядной долей профессиональной ревности и без малейшей претензии на объективность.
Безусловно, автор имеет право на собственное мнение о человеке, которого знал лично, каким бы отрицательным оно ни было. Вот только называть это всего лишь дружеской игрой так себе оправдание.

Попову удалось создать на удивление отталкивающий и в то же время трагический образ Довлатова.

Тут, в Нью-Йорке, его действительно ждала прорва работы, надо было «протолкаться» на достойное место, разобраться в хаосе и все выстроить в нужном порядке. Здесь Довлатова интересовали друзья только полезные, а бесполезные, ставшие героями его книг, слава богу, остались за кордоном.

Может, все неприятные качества Довлатова — жестокость, конфликтность, коварство, — как раз и происходили от напрягов и перекосов в личной жизни, а с человеком прямым и веселым все эти ужасы рассеялись бы?

И хотя хитрый Довлатов стремился в любой компании представиться непутевым Шурой Балагановым — «чеканный профиль командора» проступает все четче.

Хитрость, беспринципность, жестокость, конфликтность, коварство... Как-то уж слишком тщательно скрывает автор дружеские чувства за подобными оценочными суждениями.

Впрочем, в главе, рассказывающей о последних днях жизни Довлатова, слышится искреннее сочувствие.

Каждый шедевр оставил рану в сердце, и оно болело все сильней. Ради книг — сколько пролито крови, и своей, и чужой. Кровь — единственные чернила? Но стоят ли книги этого?.. Стоят! Но как вынести такую цену?

И всё бы ничего, авторское видение - дело такое, но пресловутое авторское Я зримо и весомо присутствует чуть ли не на каждой странице сего труда. Вот к чему, скажите, мне сведения о школьных годах писателя Попова, если я читаю биографию писателя Довлатова? Может было бы логичнее написать автобиографию писателя Попова?

Невозможно понять, было ли это просто знакомство или же действительно дружба, пусть и не слишком близкая. Встречались в одной компании, однажды прошлись вместе по улице, сфотографировались на память, в другой раз побывали в гостях у бывшей жены Довлатова. И?

К сожалению, когда приступала к книге, была забанена в гугле не в курсе скандалов более чем десятилетней давности, сопровождавших выход первого издания (в серии ЖЗЛ). Эхо тех скандалов доносится до сих пор. Это как раз тот случай, когда биограф намеренно вытесняет собой своего героя и это говорит о многом.

Примочки алкоголиков мне известны: и обман этот постоянный, поганый воображариум, обещания и болезни, потому как годами наблюдала одного персонажа и тихо радовалась, что не родная кровь, а так, примазался к семье. А если бы родная? Не водица же. Это в кино и других позитивных книжках главный герой берёт в руки себя и спивающуюся родню и всё устаканивает в самом наилучшем свете. А в жизни не так, в жизни обычно нет ни сил, ни воли, ни удачи. Сплошной спад.
Я уже где-то писала вроде бы о том, что абсолютно уверена - несчастье притягательно для других несчастий, бедность - для бедности, неудача - для целой своры других неудач и невезений. Они слетаются как стая воронья, клюют жадно, голодно.
Так вот, в реальной жизни никто не придёт спасать, например, двух знакомых мне молодых, но давно опустившихся братьев-алкоголиков, никто не вытащит из их затхлой стылой берлоги, не оживит одного, которого пырнули ножом в семейном скандале и забыли до утра, а второго, недоуменно вертящего головой в поисках брата, не вытащит из тюрьмы. На снегу останется мусор, который выронила их сожительница, когда протрезвела и поняла, что случилось. Кинематографичный такой мусор - алые обрезки свёклы на снегу. И вот прошло уже много лет, и я, случайный человек в их нелепой недожизни, чувствую вину и ужас, когда вспоминаю, даже я.
А Попов написал о собственной семье. О дочери Насте, которая однажды родилась и однажды умерла, а к своей смерти шла тяжело, больно и грязно. Текст лёгкий, и вроде бы даже бесшабашный, с юмором, но это всего лишь ярко-зелёная травка, под которой чёрная болотная жижа. Можно попробовать проскользнуть на одних пальцах, но куда нам удержаться - опыт, память, собственный груз утянет на дно. Зацепит, затянет, зальёт в горло вонючую воду. Это читателю. А что с писателем делалось, когда он этот кус собственной плоти наружу извлекал и буковками его вписывал в вечность? Страшно и тяжко представлять. Носишься из-за этого всего с автором, словно он хрустальный и очень хрупкий, а он собрался уже давно, ну или натянул внешнюю кожу для выхода, такую, что создаёт видимость нормальности, плотности, тогда как внутри должно быть - жуткое месиво. Собрался, значит, и говорит в интервью:

Один маститый критик, член многих премиальных жюри, выкинул меня из списка: дескать, такого допускать нельзя. При этом я знаю, что и у него дома беда, но для него главное - респектабельность. По ней, считает он, смотрят, кто важный писатель, а кто нет... А я уверен: писатель обязательно должен нарушать рамки дозволенного, только тогда он расскажет что-то пронзительное. Как я мог написать страшную автобиографическую повесть о гибели дочери "Плясать до смерти"? Да потому что не было в моей жизни ничего важнее! Как там у меня написано в конце: "Только твой крест делает тебя человеком". Завистники (их бы на мое место) обвиняют: "На горе и то нажился!" А я считаю - поставил памятник... Или не прав? Мучаюсь и сейчас. А кто пишет без этого, тратит бумагу.

Памятник, который Попов поставил дочери, думается, и его самого привалил, ну как минимум кожу содрал. Он скрупулёзно вспоминает, выкладывает перед нами свои первые и последние воспоминания, хорошие и плохие, и откровенно скверные, о каких не говорят на людях,и он действительно честен. Никакого идеального детства или заботливых родителей, а единственное дитя внешне и внутренне вовсе не ангелочек, да и с возрастом становится только неказистей и, честно говоря, страшней.
Его рассказ о важном разговоре с двенадцатилетней дочерью - это же просто смертный приговор себе, и никакими доказательствами этой вины не снять и не искупить. Да, отец хотел как лучше, хотел подбодрить, подстегнуть самолюбие, чтобы и учёба давалась и жизнь в целом, но вышло то, что вышло - совершенство наоборот, злое, обиженное, беспомощное. "Во всём мне хочется дойти до самой жути. Дошли."

— Нам это не нужно — «как у всех»! Ты это уже, наверно, заметила?
Кивнула. Самолюбие у нее действительно гигантское — «как все» не согласна.
— Поэтому у нас с тобой только две дороги. Или вверх!..
Полная тишина в квартире.
— Или — вниз. Если не получается выше, то мы выглядим, наоборот, хуже всех! Гибель. Чем занимаются люди обычные, чему радуются — нам это, увы, не дано! И не надо! Понимаешь?
Подумав, кивнула.

И приговор, и исполнение его собственноручно.
Как ему спится ночами? Но мне не хочется этого знать, правда. Писатели, наверное, как-то иначе живут и чувствуют, и вот эта вот личная, болезненная и горькая книга должна была страдание обуздать, изолировать на страницах, снизить градус.
Наверное.

В сборнике есть ещё и вторая повесть - "Комар живет, пока поет", но я её пока не осилю. Мне бы пока с внутренней Настей разобраться. И надо же такому случиться, что в моей жизни это имя поганую роль всегда играло, все знакомые насти вынимали мне или мозги, или вот душу.

Примочки алкоголиков мне известны: и обман этот постоянный, поганый воображариум, обещания и болезни, потому как годами наблюдала одного персонажа и тихо радовалась, что не родная кровь, а так, примазался к семье. А если бы родная? Не водица же. Это в кино и других позитивных книжках главный герой берёт в руки себя и спивающуюся родню и всё устаканивает в самом наилучшем свете. А в жизни не так, в жизни обычно нет ни сил, ни воли, ни удачи. Сплошной спад.
Я уже где-то писала вроде бы о том, что абсолютно уверена - несчастье притягательно для других несчастий, бедность - для бедности, неудача - для целой своры других неудач и невезений. Они слетаются как стая воронья, клюют жадно, голодно.
Так вот, в реальной жизни никто не придёт спасать, например, двух знакомых мне молодых, но давно опустившихся братьев-алкоголиков, никто не вытащит из их затхлой стылой берлоги, не оживит одного, которого пырнули ножом в семейном скандале и забыли до утра, а второго, недоуменно вертящего головой в поисках брата, не вытащит из тюрьмы. На снегу останется мусор, который выронила их сожительница, когда протрезвела и поняла, что случилось. Кинематографичный такой мусор - алые обрезки свёклы на снегу. И вот прошло уже много лет, и я, случайный человек в их нелепой недожизни, чувствую вину и ужас, когда вспоминаю, даже я.
А Попов написал о собственной семье. О дочери Насте, которая однажды родилась и однажды умерла, а к своей смерти шла тяжело, больно и грязно. Текст лёгкий, и вроде бы даже бесшабашный, с юмором, но это всего лишь ярко-зелёная травка, под которой чёрная болотная жижа. Можно попробовать проскользнуть на одних пальцах, но куда нам удержаться - опыт, память, собственный груз утянет на дно. Зацепит, затянет, зальёт в горло вонючую воду. Это читателю. А что с писателем делалось, когда он этот кус собственной плоти наружу извлекал и буковками его вписывал в вечность? Страшно и тяжко представлять. Носишься из-за этого всего с автором, словно он хрустальный и очень хрупкий, а он собрался уже давно, ну или натянул внешнюю кожу для выхода, такую, что создаёт видимость нормальности, плотности, тогда как внутри должно быть - жуткое месиво. Собрался, значит, и говорит в интервью:

Один маститый критик, член многих премиальных жюри, выкинул меня из списка: дескать, такого допускать нельзя. При этом я знаю, что и у него дома беда, но для него главное - респектабельность. По ней, считает он, смотрят, кто важный писатель, а кто нет... А я уверен: писатель обязательно должен нарушать рамки дозволенного, только тогда он расскажет что-то пронзительное. Как я мог написать страшную автобиографическую повесть о гибели дочери "Плясать до смерти"? Да потому что не было в моей жизни ничего важнее! Как там у меня написано в конце: "Только твой крест делает тебя человеком". Завистники (их бы на мое место) обвиняют: "На горе и то нажился!" А я считаю - поставил памятник... Или не прав? Мучаюсь и сейчас. А кто пишет без этого, тратит бумагу.

Памятник, который Попов поставил дочери, думается, и его самого привалил, ну как минимум кожу содрал. Он скрупулёзно вспоминает, выкладывает перед нами свои первые и последние воспоминания, хорошие и плохие, и откровенно скверные, о каких не говорят на людях,и он действительно честен. Никакого идеального детства или заботливых родителей, а единственное дитя внешне и внутренне вовсе не ангелочек, да и с возрастом становится только неказистей и, честно говоря, страшней.
Его рассказ о важном разговоре с двенадцатилетней дочерью - это же просто смертный приговор себе, и никакими доказательствами этой вины не снять и не искупить. Да, отец хотел как лучше, хотел подбодрить, подстегнуть самолюбие, чтобы и учёба давалась и жизнь в целом, но вышло то, что вышло - совершенство наоборот, злое, обиженное, беспомощное. "Во всём мне хочется дойти до самой жути. Дошли."

— Нам это не нужно — «как у всех»! Ты это уже, наверно, заметила?
Кивнула. Самолюбие у нее действительно гигантское — «как все» не согласна.
— Поэтому у нас с тобой только две дороги. Или вверх!..
Полная тишина в квартире.
— Или — вниз. Если не получается выше, то мы выглядим, наоборот, хуже всех! Гибель. Чем занимаются люди обычные, чему радуются — нам это, увы, не дано! И не надо! Понимаешь?
Подумав, кивнула.

И приговор, и исполнение его собственноручно.
Как ему спится ночами? Но мне не хочется этого знать, правда. Писатели, наверное, как-то иначе живут и чувствуют, и вот эта вот личная, болезненная и горькая книга должна была страдание обуздать, изолировать на страницах, снизить градус.
Наверное.

В сборнике есть ещё и вторая повесть - "Комар живет, пока поет", но я её пока не осилю. Мне бы пока с внутренней Настей разобраться. И надо же такому случиться, что в моей жизни это имя поганую роль всегда играло, все знакомые насти вынимали мне или мозги, или вот душу.

Офигительная книжка!
Офигительная!
Мнения о том, что биография Довлатова превратилась в автобиографию Попова - отвергаю и порицаю! Мне отнюдь не мешало, что некоторые главы были о Попове - ровесник, ленинградец, писатель - почему нет. Кроме того, люблю Попова, а Довлатов нравиться не фанатично. Так что собираюсь быть до крайности, до безрассудства субъективной!
Мне очень понравилась эта биография - она живая. Некоторые ЖЗЛ-ки читаешь - всё выверено, каждая цитаточка подобрана, шея у ей (у цитаточки - поясняю свою замысловатую метафору) аж затянута перекрестной ссылкой, автор так объективен, что чуть глаза не лопаются от натуги - а скучно, мертво, стерильно.

И "Довлатов" - расхристанный, непричесанный, но живой, неприятный, с усмешечкой - но живой, не лакирует, пишет, как было - о живом человеке, а не бронзовом памятнике.

Очень понравились отсылки автора к другим писателям - рассказы о Бродском, Битове, Аксенове и множестве других.
Описание жизни и атмосферы - послевоенный Ленинград, почти заграничный Таллинн, суетный и дикий для нашего человека Нью-Йорк.
Литературная кухня - как пишет Довлатов, о чем пишет, как жизнь превращается в литературу, советы маститых метров (например, Володина - "Было зимой - в книжке пиши, что летом. Если в жизни была блондинка - в книжке пиши о брюнетке")
С искренним любопытством Попов расследует историю успеха своего героя, расследует из чего складывался миф о Довлатове.

Короче, мне очень и очень понравилось. Хоть в книге не было ни одной фотографии, Сергея Довлатова видела как наяву. И в этом - заслуга Попова!

– Папа! Папа! Тебя к завучу вызывают, я твое произведение на литературном вечере короткого рассказа прочла.
– …Какое же?
– «Пчелу пучило. Вечерело»

"Выдумщик" Валерия Попова номинант "Ясной поляны", моя 44/48 и "Большой книги" 29/50. Я ничего не слышала об авторе прежде и сомневаюсь, что услышу в дальнейшем, все-таки 85 лет. Когда человек в возрасте патриарха выпускает милую забавную книгу, это как минимум заслуживает уважения, но и только. Читая наших вольнодумцев шестидесятников, которые недурно устроились при Союзе писателей, пользовались льготами и привилегиями даруемыми Империей зла работникам идеологического фронта, писали благонамеренное, держа в кармане фигу, пьянствовали и вытворяли непотребства, всякий раз задаюсь вопросом: за какие заслуги должна перед ними благоговеть?

То есть, я понимаю, почему перед Домбровским, например, пусть не самая большая поклонница прозы, но стихи у него волшебные, и переводы, и литературоведческое, это уж не говоря о биографии. Но функционер, член Союза писателей с 1969, который по заграницам ездил с 1974, пил с друзьями в писательских резиденциях и ЦДЛ, не написав за полвека ни одной сколько-нибудь заметной книги. Нехорошо это, воля ваша.

Единственный эпизод, который по-настоящему понравился: автор на улице столкнулся с беременной женщиной, которая читала его книгу, она тотчас узнала, обрадовалась, сообщила, что направляется в роддом. А спустя тридцать лет, во время выступления на читательской встрече в Париже, к нему подошла очаровательная француженка. которая оказалось той самой девушкой и сообщила: ее тридцатилетний успешный сын постоянно повторяет, что познакомился с Валерием Поповым еще в животе. Уж и не знаю, насколько правдивая история, но очень симпатичная.

Однако в целом я не понимаю практики издания книг, сделанных по принципу солянки сборной: немного мемуаристики, немного сетевых постов, пара-тройка свежих текстов. Совершенно не премиальный уровень. И еще одно, аудиокнига - мой анти-топ, самое кошмарное чтение, с каким доводилось сталкиваться.

О Валерии Попове узнала из рецензии на написанную им биографию Довлатова. Крайне неодобрительную, полную возмущения, как только посмел в книге об одном человеке написать столько о себе. Встречались так же сравнения не в пользу Попова в стиле "кто он такой, никому не известный, замахнулся на гения".

К своему стыду до той встречи на книжном сообществе о Попове ничего не знала, но горячо захотелось прочитать какую нибудь его книгу. Тоже о нем.

Прочитала, но совсем не знаю как можно это оценить. Можно ли давать оценку жизни реального человека и его близких, измерять его счастье при рождении ребенка или боль при потере?! Книга будто написанна кровью, откровенность и открытость миру пугает, человек полностью обнажает душу, что тут можно сказать? В тоже время написанно это так самобытно, с иронией, без всякой чернухи, и это тоже поражает.

О Валерии Попове узнала из рецензии на написанную им биографию Довлатова. Крайне неодобрительную, полную возмущения, как только посмел в книге об одном человеке написать столько о себе. Встречались так же сравнения не в пользу Попова в стиле "кто он такой, никому не известный, замахнулся на гения".

К своему стыду до той встречи на книжном сообществе о Попове ничего не знала, но горячо захотелось прочитать какую нибудь его книгу. Тоже о нем.

Прочитала, но совсем не знаю как можно это оценить. Можно ли давать оценку жизни реального человека и его близких, измерять его счастье при рождении ребенка или боль при потере?! Книга будто написанна кровью, откровенность и открытость миру пугает, человек полностью обнажает душу, что тут можно сказать? В тоже время написанно это так самобытно, с иронией, без всякой чернухи, и это тоже поражает.

Рождение ребёнка – это всегда начало новой жизни. Для родителей. Отныне всё будет вдвойне. Счастье и радость – никакая гордость от собственных достижений не сравнится по силе с той, что испытываешь за успехи ребёнка. Болезни и горе - да, будешь просить (кого?), пусть лучше я пострадаю, пусть меня постигнет неудача, меня, но не ребёнка, но… никто не услышит.

Настя. Такая маленькая и беззащитная, застенчивая, некрасивая, одинокая. И несчастная. С самого начала мир отнёсся к ней враждебно. И Настя приняла вызов... Но как приняла! С детства было нехорошее предчувствие, но - семья интеллигентная, либеральных взглядов. Воспитание – только словом и личным примером. Разум. Свобода воли. Неприкосновенность личности. Принципы. А жизнь – она, как известно, сложнее всяких принципов…

Думали, с возрастом пройдёт. Ну протест, бунт, поиски правды. У всех бывает, и к двадцати годам заканчивается неизбежным компромиссом. Школу ведь не бросила – уговорили. Даже в университет удалось «пропихнуть». Стараешься помочь, удержать на краю, чтобы жизнь… удалась? А она – «что ты знаешь о жизни вообще?» А ещё писатель! И показала. Жизнь. Во всей её полноте. Жи-зень… Мопассан, оказывается, тоже ничего не знал о жизни: чтобы он там ни говорил, vie гораздо хуже, чем о ней думают. Утешает? Нисколько.

Но Настя - умная, умная же… Выкарабкается. Но не ум победил, душа. Когда сам понимаешь безнадёжность борьбы с ветряными мельницами (опыт был), можно ли равнодушно смотреть, как балуется ребёнок? Молча наблюдать, как родная дочь, решив из-за нелепой страсти к героизму, спасти мужа-наркомана, уничтожает себя другим, более популярным способом? Оказывается – можно. «Иначе пропадёшь. Разорвёшься без всякого толку!» Досмотреть пришлось до конца...

Безумие это было или святость? Ведь не бросила, спасла Кольку. Жизни не пожалела. (Возможно ли? Допустим, что нет, и Настя потерпела поражение и тут, но сама попытка была подвигом). И что может сделать отец-писатель, который любил свою непутёвую дочь, пытался её спасти, но не спас? Подарить ей бессмертие. Эту книгу. Как отец, он рассказал о дочери и о себе, записал то, что всегда помнил; как писатель - превратил бытовой случай в произведение искусства, в Трагедию. Потому что «Плясать до смерти» не воспоминания и не автобиография, это роман, и художественного здесь не меньше, чем жизненного, но именно сочетание этих двух элементов производит столь сильное впечатление на читателя. Сильное? Невыразимое.

Рождение ребёнка – это всегда начало новой жизни. Для родителей. Отныне всё будет вдвойне. Счастье и радость – никакая гордость от собственных достижений не сравнится по силе с той, что испытываешь за успехи ребёнка. Болезни и горе - да, будешь просить (кого?), пусть лучше я пострадаю, пусть меня постигнет неудача, меня, но не ребёнка, но… никто не услышит.

Настя. Такая маленькая и беззащитная, застенчивая, некрасивая, одинокая. И несчастная. С самого начала мир отнёсся к ней враждебно. И Настя приняла вызов... Но как приняла! С детства было нехорошее предчувствие, но - семья интеллигентная, либеральных взглядов. Воспитание – только словом и личным примером. Разум. Свобода воли. Неприкосновенность личности. Принципы. А жизнь – она, как известно, сложнее всяких принципов…

Думали, с возрастом пройдёт. Ну протест, бунт, поиски правды. У всех бывает, и к двадцати годам заканчивается неизбежным компромиссом. Школу ведь не бросила – уговорили. Даже в университет удалось «пропихнуть». Стараешься помочь, удержать на краю, чтобы жизнь… удалась? А она – «что ты знаешь о жизни вообще?» А ещё писатель! И показала. Жизнь. Во всей её полноте. Жи-зень… Мопассан, оказывается, тоже ничего не знал о жизни: чтобы он там ни говорил, vie гораздо хуже, чем о ней думают. Утешает? Нисколько.

Но Настя - умная, умная же… Выкарабкается. Но не ум победил, душа. Когда сам понимаешь безнадёжность борьбы с ветряными мельницами (опыт был), можно ли равнодушно смотреть, как балуется ребёнок? Молча наблюдать, как родная дочь, решив из-за нелепой страсти к героизму, спасти мужа-наркомана, уничтожает себя другим, более популярным способом? Оказывается – можно. «Иначе пропадёшь. Разорвёшься без всякого толку!» Досмотреть пришлось до конца...

Безумие это было или святость? Ведь не бросила, спасла Кольку. Жизни не пожалела. (Возможно ли? Допустим, что нет, и Настя потерпела поражение и тут, но сама попытка была подвигом). И что может сделать отец-писатель, который любил свою непутёвую дочь, пытался её спасти, но не спас? Подарить ей бессмертие. Эту книгу. Как отец, он рассказал о дочери и о себе, записал то, что всегда помнил; как писатель - превратил бытовой случай в произведение искусства, в Трагедию. Потому что «Плясать до смерти» не воспоминания и не автобиография, это роман, и художественного здесь не меньше, чем жизненного, но именно сочетание этих двух элементов производит столь сильное впечатление на читателя. Сильное? Невыразимое.

Старый вопрос о том, следует ли оценивать литературное произведение вне зависимости от личности автора, или же, наоборот, в тесной связи со свойствами его натуры и особенностями биографии, в отношении Валерия Попова, в последнее время, становится вопиюще бессмысленным. Да, он и раньше делал прозу из подручного материала своей частной жизни — чего стоило «Третье дыхание», шокировавшее своей откровенностью еще десять лет назад. Но нынешнее «Плясать до смерти», это, знаете ли, как-то уж совсем..

В книге две повести. Первая, заглавная, рассказывает о том, как у молодого писателя Валерия Попова родилась дочь Настя Попова. Как она взрослела, хотела быть не такой, как все, отбивалась от рук, делала глупости, начала употреблять спиртное, вышла замуж за соседского парня, такого же балбеса, как и она сама, стала неуправляемой и невыносимой, опустилась, спилась и в конце концов умерла.

Вторая, «Комар живет, пока поет», рассказывая о том, как у пожилого писателя Валерия Попова был 94-летний отец Георгий Попов. Как он, некогда выдающийся ученый-агроном и человек исключительной силы духа и тела, постепенно впадал в маразм и немощь, заговаривался, падал на лестницах, ходил под себя, превращался в обузу для близких и в конце концов умер.

Чтобы так рассказать о своих самых близких людях, нужно иметь немалое.. мужество? а может, бесстыдство? или вообще отчаяние? О чем свидетельствуют подобные тексты — о патологической черствости их автора или, наоборот, об уязвимости его души? Честно скажу: не знаю. Ясно одно: Валерий Попов отличается фантастической витальностью, и преобразование жизненных трагедий в литературное творчество эту витальность определенно подпитывает.

Самый жуткий эпизод в книге - это когда писатель Валерий Попов со своей женой-алкоголичкой и зятем-наркоманом собираются в больницу к дочери и думают, зайти ли по дороге в булочную, что-то ей купить. А в больнице им буднично так сообщают: ваша дочь умерла.

Читать это страшно. Писать это, наверное, было еще страшнее. По крайней мере, мне так хочется думать.

Оценка: 5 / 7