Примочки алкоголиков мне известны: и обман этот постоянный, поганый воображариум, обещания и болезни, потому как годами наблюдала одного персонажа и тихо радовалась, что не родная кровь, а так, примазался к семье. А если бы родная? Не водица же. Это в кино и других позитивных книжках главный герой берёт в руки себя и спивающуюся родню и всё устаканивает в самом наилучшем свете. А в жизни не так, в жизни обычно нет ни сил, ни воли, ни удачи. Сплошной спад.
Я уже где-то писала вроде бы о том, что абсолютно уверена - несчастье притягательно для других несчастий, бедность - для бедности, неудача - для целой своры других неудач и невезений. Они слетаются как стая воронья, клюют жадно, голодно.
Так вот, в реальной жизни никто не придёт спасать, например, двух знакомых мне молодых, но давно опустившихся братьев-алкоголиков, никто не вытащит из их затхлой стылой берлоги, не оживит одного, которого пырнули ножом в семейном скандале и забыли до утра, а второго, недоуменно вертящего головой в поисках брата, не вытащит из тюрьмы. На снегу останется мусор, который выронила их сожительница, когда протрезвела и поняла, что случилось. Кинематографичный такой мусор - алые обрезки свёклы на снегу. И вот прошло уже много лет, и я, случайный человек в их нелепой недожизни, чувствую вину и ужас, когда вспоминаю, даже я.
А Попов написал о собственной семье. О дочери Насте, которая однажды родилась и однажды умерла, а к своей смерти шла тяжело, больно и грязно. Текст лёгкий, и вроде бы даже бесшабашный, с юмором, но это всего лишь ярко-зелёная травка, под которой чёрная болотная жижа. Можно попробовать проскользнуть на одних пальцах, но куда нам удержаться - опыт, память, собственный груз утянет на дно. Зацепит, затянет, зальёт в горло вонючую воду. Это читателю. А что с писателем делалось, когда он этот кус собственной плоти наружу извлекал и буковками его вписывал в вечность? Страшно и тяжко представлять. Носишься из-за этого всего с автором, словно он хрустальный и очень хрупкий, а он собрался уже давно, ну или натянул внешнюю кожу для выхода, такую, что создаёт видимость нормальности, плотности, тогда как внутри должно быть - жуткое месиво. Собрался, значит, и говорит в интервью:
Один маститый критик, член многих премиальных жюри, выкинул меня из списка: дескать, такого допускать нельзя. При этом я знаю, что и у него дома беда, но для него главное - респектабельность. По ней, считает он, смотрят, кто важный писатель, а кто нет... А я уверен: писатель обязательно должен нарушать рамки дозволенного, только тогда он расскажет что-то пронзительное. Как я мог написать страшную автобиографическую повесть о гибели дочери "Плясать до смерти"? Да потому что не было в моей жизни ничего важнее! Как там у меня написано в конце: "Только твой крест делает тебя человеком". Завистники (их бы на мое место) обвиняют: "На горе и то нажился!" А я считаю - поставил памятник... Или не прав? Мучаюсь и сейчас. А кто пишет без этого, тратит бумагу.
Памятник, который Попов поставил дочери, думается, и его самого привалил, ну как минимум кожу содрал. Он скрупулёзно вспоминает, выкладывает перед нами свои первые и последние воспоминания, хорошие и плохие, и откровенно скверные, о каких не говорят на людях,и он действительно честен. Никакого идеального детства или заботливых родителей, а единственное дитя внешне и внутренне вовсе не ангелочек, да и с возрастом становится только неказистей и, честно говоря, страшней.
Его рассказ о важном разговоре с двенадцатилетней дочерью - это же просто смертный приговор себе, и никакими доказательствами этой вины не снять и не искупить. Да, отец хотел как лучше, хотел подбодрить, подстегнуть самолюбие, чтобы и учёба давалась и жизнь в целом, но вышло то, что вышло - совершенство наоборот, злое, обиженное, беспомощное. "Во всём мне хочется дойти до самой жути. Дошли."
— Нам это не нужно — «как у всех»! Ты это уже, наверно, заметила?
Кивнула. Самолюбие у нее действительно гигантское — «как все» не согласна.
— Поэтому у нас с тобой только две дороги. Или вверх!..
Полная тишина в квартире.
— Или — вниз. Если не получается выше, то мы выглядим, наоборот, хуже всех! Гибель. Чем занимаются люди обычные, чему радуются — нам это, увы, не дано! И не надо! Понимаешь?
Подумав, кивнула.
И приговор, и исполнение его собственноручно.
Как ему спится ночами? Но мне не хочется этого знать, правда. Писатели, наверное, как-то иначе живут и чувствуют, и вот эта вот личная, болезненная и горькая книга должна была страдание обуздать, изолировать на страницах, снизить градус.
Наверное.
В сборнике есть ещё и вторая повесть - "Комар живет, пока поет", но я её пока не осилю. Мне бы пока с внутренней Настей разобраться. И надо же такому случиться, что в моей жизни это имя поганую роль всегда играло, все знакомые насти вынимали мне или мозги, или вот душу.