На следующее утро они собрали палатки и стройной колонной вошли в Москву. Но на Севастопольском проспекте около первой же станции метро дорогу им преградили бойцы ОМОН. Омоновский офицер вежливо сказал Анпилову, что хотя марш разрешен и митинг в центре города разрешен тоже, но пройти по городу демонстрантам нельзя – это будет мешать уличному движению.
– Поезжайте на метро, – сказал офицер.
Уловка была очевидной: половина участников марша были иногородние, они заблудились бы в метро, опоздали бы на митинг, перепутали бы названия улиц и подземных станций.
– Мы не поедем в метро! – взвизгнул Анпилов. – Мы перекроем движение на Севастопольском проспекте.
С этими словами он сел на асфальт. И остальные демонстранты рассредоточились по проезжей части проспекта и тоже сели. Движение остановилось. Омоновский офицер пожал плечами. Отвернулся и проговорил что-то в рацию. В те времена у ОМОНа не было еще привычки бить демонстрантов. Этот омоновский офицер приказал пригнать две поливальные машины. Не водометы для разгона демонстраций, просто поливальные машины. И они не окатывали демонстрантов водой. Просто лили воду на асфальт, и вода текла по мостовой, потому что Севастопольский проспект в том месте идет под небольшой уклон. И через пять минут все демонстранты встали. И освободили проезд. И многим стало плохо. В буквальном смысле плохо с сердцем от обиды, что так легко удалось разогнать их.
Сергей искал Анпилова. Шел по газону, где тут и там прямо на траве лежали пожилые люди, между которыми бегала медсестричка с нашатырем и нитроглицерином. Анпилову тоже было плохо с сердцем. Сергей нашел его. Он лежал на траве в расстегнутой рубашке, сосал нитроглицерин и всхлипывал:
– Суки! Суки! Водой! Чтобы я был в мокрых штанах! Чтобы как будто я обоссался! Суки! Суки!
И тогда Сергей подумал, что все эти люди слишком пожилые даже для бархатной революции. Слишком немощные, чтобы протестовать.