Бог всегда воздает по справедливости людям наполненным Верой и Праведностью, совершающим Милосердие и Благотворительность, служащим Отечеству и ближним честно и неподкупно. Народы уважают людей, показывающих образцы исполнения долга, людей добросовестно исполняющих свое дело, уверенных в своем призвании, людей занимающих свое место с достоинством, людей правдивых, неспособных блюдолизничать и лукавить, людей, которые не ленятся работать, не боятся энергично сказать «нет», не стыдятся сказать «не могу», людей вдохновенных, способных творчески мыслить, людей, которые беззаветно служат Богу, народу и Отечеству, людей, которых любят люди. Таким был Ушаков…

30 ноября 2000 года Синодальная комиссия по канонизации святых Русской Православной Церкви, рассмотрев на своем заседании подвижнические труды в служении Отечеству и народу Божию, благочестивую жизнь, праведность, милосердие и самоотверженный подвиг благотворительности адмирала Российского флота Федора Ушакова, приняла решение о причислении его к лику праведных местночтимых святых Саранской епархии. Российский флот, боголюбивое российское воинство обрели небесного предстателя и ходатая перед престолом Божиим о многострадальном Отечестве нашем.

17 год

На берегу реки Мокши сидел старый человек в морском мундире. Последние предосенние прозрачнокрылые стрекозы трепетали над ним, некоторые садились на потертые эполеты, передыхали и вспархивали, когда человек шевелился. Ему было душно, он расслаблял рукой расстегнутый воротник и, глубоко вздохнув, замирал, вглядывался слезящимися глазами в ладошки небольших волн, похлопывающих речку. Что виделось ему в этом мелководье? Что прозревал он сквозь наплывавшую влагу? О чем думал? Может быть, и ни о чем. Казалось, его мысли не нужны были никому. Ни этим густобородым монахам из Санаксарского монастыря, ни улыбчивым робким крестьянам, ни плотным соседским помещикам, с почтением раскланивающимся с неразговорчивым стариком. Им были далеки его думы. А он и не выстраивал их в ряд, не готовил к передаче потомкам, не хранил откровения в потаенных уголках, постепенно растворяя во времени драгоценные и неповторимые открытия, стирая в памяти известные только ему пути и ходы в сложной шахматной игре воинской морской жизни.

До недавнего времени он еще знал, что одержал великие победы, что сумел вырваться из плена старых теорий и открыл новые законы морского боя, что создал не одну непобедимую эскадру, воспитал немало славных командиров и экипажей боевых кораблей. Сейчас же все это казалось ему миражем, призрачной стрекозой, трепетавшей над плечом; небольшое движение – и нет ничего, все исчезло в мареве летнего зноя.

…Современники часто не замечают гения, таланта, пророка в своем окружении. Они не могут, а если вспомнить историю, то зачастую и не хотят выделять выдающиеся, превосходящие их способности ближнего. С раздражением говорят о таком выдающемся человеке, возводя его в лучшем случае в разряд чудаков и везучих людей.

Выдающейся личности не могут простить ее величия, не могут признать ее достижений. Ординарная натура не соглашается, что рядом человек необычный, особенный. Ну и, конечно, богатство, капитал, привилегия, неправедная власть не могут допустить, чтобы кто-то превосходил их своим истинным блеском, значением, смыслом. Во многие века, да и поныне, они пытаются поставить все в услужение себе – попирая ум, честь, гордость, порядочность. Победы и достижения гениев и талантов, конечно, нужны неправедной власти и капиталу – они защищают, укрепляют, возвеличивают, да, кроме того, по прошествии времени, многое из достигнутого можно выдать за результаты «разумного и мудрого» руководства властей предержащих. Те же победы, которые нельзя присвоить себе, следует преуменьшить, а то и забыть их, пренебречь ими.

В отечественной истории не раз бывало, что подлинные таланты и истинные победители отодвигались на обочину, а лавры и рукоплескания доставались или напыщенным фаворитам, или второстепенным фигурам, или иностранным союзникам, чье первородство умело подтверждалось их дипломированными соотечественниками да нашими тугодумами и низкопоклонниками. Ратная слава испокон веков ведет к почестям, и эти почести чтут и уважают люди военные. Но было в народе сдержанное отношение, недоверие, а то и презрение к высоким словам, пышным наградам и званиям, что сыпались иногда на не нюхавшего пороха полководца, на не водившего в дальний поход эскадры флотоводца, на глупого, но способного к интриге царедворца. Сколько их, военных и других «гениев», пытались слепить «верхи» и тайные круги, беспринципные приближенные, стоящие у трона, владетели явных и скрытых богатств, каким только пустоцветам не поклонялось общество и высший свет, каким средним, невыразительным, в лучшем случае ординарным начальникам не подчинялись армия и флот. Как звучно и торжественно произносились в XVIII и начале следующего века имена: «адмирал Войнович, контрадмирал Мазини, адмирал фон Дезин, адмирал Чичагов, вице-адмирал Кушелев, адмирал Траверсе!»… Кто помнит их ныне? Были ли за ними выдающиеся победы, судьбоносные преобразования флота, надолго поднимавшие морское дело порядки? Нет, не были… А ведь это – «командиры» флота разных мастей, вершители судеб многих кораблей и их экипажей да и всей морской судьбы России.

Казалось, самой выдающейся фигурой в отечественном флоте конца XVIII века был подлинный флотоводец русских эскадр адмирал Ушаков. Но прошло едва ли десять лет после его отставки, и о нем постарались забыть в императорском дворце и Адмиралтейств-коллегий, в штабах флотов и морских училищ. Вот и заканчивал свой век забытый властью и флотскими командирами здесь, в центре России, на Тамбовщине, опальный русский флотоводец Федор Федорович Ушаков. Сорок кампаний провел он, ни в одном сражении не потерпел поражения. Блестящие победы русского флота у Тендры, Керчи, Калиакрии, Корфу сделали имя Федора Ушакова легендарным. Но мало кто помнил об этом тогда в России. Его морские служители, оставшиеся в живых подчиненные помнили, конечно, но не они хранили описания, планы и схемы его сражений, не они утверждали памятные медали в честь побед, не они ставили памятники и обелиски. Он и сам с сомнением вспоминал о дальних походах и сражениях. Все силы, душу и деньги отдавал ныне убогим, больным и калекам. Глаза его были открыты, но взор бродил где-то там, по далеким рейдам, бухтам и гаваням, натыкался на крепостные стены и прибрежные рифы.

Звуки того дня и прошлого перемешивались в нем, наплывали один на другой, заставляли вздрагивать, озираться. Зашелестел камыш у берега, и зашуршали, захлопали паруса у Ахтияра, каркнул где-то ворон, послышалась последняя скорбная молитва над зашитыми в белый саван морскими служителями. Шли куда-то матросы, весело стучали топорами плотники, где-то рядом метнулся карп, и тут же раскаленное ядро шлепнулось в воду… Мелькнула ласточка, и теплая женская улыбка согрела сердце. Напрягаясь, всматривался в своих боевых командиров – Дмитрия Сенявина, Ивана Поскочина, Ивана Селивачева, Александра Сорокина, Гавриила Голенкина, Евстафия Сарандинаки. Молодцы! Хорошо ведут корабли! И еще храмы, храмы в Петербурге, в Севастополе, на Корфу и здесь, в монастыре!..

Набежал ветер, пытаясь закутать, запеленать одинокого адмирала, а тот отстранял его рукой, пробуя задержать видения и прошлое. Вдали от моря заканчивал жизнь величайший флотоводец Отечества. Казалось, слава покинула его навсегда. Покинула раньше, чем закончилась жизнь. А может, и впрямь море не было российской стихией тогда, может, и не могли оценить истинное величие несухопутного гения в России? Ведь чуть более ста лет назад лежала она на Великих восточно-европейских равнинах, отрезанная от морей и океанов, являя собой обширную сухопутную державу, вроде бы и не помышляющую вырваться на морские просторы.

Удаление от моря

Ушаков был удален от моря в начале XIX века, в преддверии грозного наполеоновского нашествия. Тогда-то раздался панический и усталый голос: «Все! Хватит тратить средства на морской флот. Россия не морская держава». Будто бы и не было славных побед на морях, словно не бороздили Балтику и Черноморье, Белое и Охотское моря отечественные корабли, словно не трепетал дотоле в Средиземноморье и Атлантике Андреевский флаг. Может быть, проявилась тут и та боязнь морских просторов, сухопутная ограниченность, что всего сто двадцать лет назад была образом мысли некоторых правителей Российского царства? Правителей, возможно, да, но не народа, не русских людей, не потомков древних русичей, которые ходили по Днепру, Десне, Днестру на дальние расстояния. Путь из «варяг в греки» имел на своем протяжении все водные пути – речные, озерные, морские. Новгородцы и киевляне умели управлять кормилом, веслом и парусом. Привычным, обычным и понятным тогда для русского человека было море. На юге оно так и называлось Русским и подчинялось как корабельным дружинам князя Олега и Святослава, так и караванам купеческих судов, а на Севере плавали славяне от знаменитого острова Буяна – Рюге в царства Салтанов. Древнейшие славянские очаги были очагами морской выучки и мастерства.

В вышедшей в конце XIX века в Англии книге морского историка Ф. Джена «Русский флот в прошлом, настоящем и будущем» отмечалось:

«Русский флот, который считался сравнительно поздним учреждением, основанным Петром Великим, имеет в действительности больше права на древность, чем флот британский. За столетие до того, как Альфред (король англосаксов, царствовавший с 870 по 901 год) построил британские корабли, русские суда сражались в морских боях: и тысячу лет тому назад первейшими моряками своего времени были русские».

Жестокое татаро-монгольское иго захлестнуло петлю и на морских устремлениях Руси. Однако «морское тяготение» – естественное качество всякой великой нации. Не затухает мастерство корабелов на речках. Строятся ладьи, барки, лодки на Волге, Оке, Дону, Днепре, Северной Двине, на Ильмене и Москве-реке. Очаги морского тяготения сохраняют морской статус нации. Один на Севере – Белое море, Архангельск, Холмогоры, где независимые и сноровистые поморы делали прочные и ходкие ладьи и кочи, способные достичь не только обильной тюленями Матки (Новой Земли), но и далеких мурманов (Норвегии), соревнуясь с ними в мореходном искусстве. Второй очаг был на диком, зловещем для России и Украины юге, ибо там зарождались очередные турецко-крымские набеги на их земли, сопровождаемые насилием, убийством, пожарами. Там же, на юге, на Дону и Днепре, были два вольнолюбивых бастиона, с существованием которых мирились в боярской Москве и на гетманской Украине. Донские и запорожские казаки играли роль щита для восточнославянских земель. И еще были они прекрасными мореходами, казачьи струги, «чайки» бесшумно скользили по рекам и морю, и, оказываясь под стенами Синопа, Трапезунда, работорговой Кафы, Варны и даже у стен Константинополя, их молниеносные десанты наносили удары по вековечным обидчикам и опять исчезали в пространствах моря.

На востоке Московского царства тоже был прорыв к одному из южных морей. Русской рекой стала Волга. Н. М. Карамзин писал об этом периоде XVI века: «Кроме славы и блеска, Россия, примкнув свои владения к морю Каспийскому, открыла для себя новые источники богатства и силы, ее торговое и политическое влияние распространилось. Звук оружия изгнал чужеземцев из Астрахани, но спокойствие и тишина возвратили их. Они приехали из Шемахи, Дербента, Шавкала».

Тогда же в ответ на смертоносный поход хана Девлет-Гирея в 1558 году Иван Грозный направил в Крым отряд двух воевод (Вишневского и Адашева) по Дону и Днепру, в котором были боевые русские суда. Отряд захватил турецкие корабли, занял Очаков, высадился в Крыму, освободил из полона тысячи христиан. Однако прямого морского выхода в Европу к Мировому океану Россия в средние века не имела. В то время когда она, истекая кровью, защищала европейскую цивилизацию от ордынского варварства, Испания, Португалия, Голландия, Италия, Англия, Франция выходили на океанские просторы. Зарождалось океаническое мышление, которое давало простор экономике, науке, торговле, литературе и искусству. России еще предстояло выработать такое мышление и овладеть им.

Даже не любивший Россию Карл Маркс писал, что нельзя себе представить великую нацию, настолько оторванную от моря, как Россия до Петра. Отсюда ясны упорное стремление, жертвы, которыми сопровождался этот неизбежный и объективно необходимый процесс, стремление Петра к морю.

Великий государственный деятель, дипломат и полководец, Петр являлся и великим флотоводцем, создателем нового военного флота в России. Петр в своей записке «О начале кораблестроения в России» пишет: «… Случилось нам быть в Измайлове на Льняном дворе, и, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидя некое судно иностранное, спросил вышереченного Франца (голландец Ф. Тиммерман. – В. Г. ), что то за судно? Он сказал, что то бот английский. Я спросил: где употребляют? Он сказал, при кораблях для езды и возки. Я паки спросил: какое преимущество имеет перед нашими судами… Он мне сказал, что он ходит на парусах не только что по ветру и против ветру, которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно.

…И вышенареченный Франц сыскал голландца Карштен Бранта, который призван при отце моем в компании морских людей, для делания морских судов на Каспийское море; который оный бот починил и сделал машт и парусы на Яузе при мне лавировал, что мне паче удивительно и зело любо стало…» Петр перевез потом его на Просяной пруд, а впоследствии, отпросившись у матери на богомолье в Троицкий монастырь, превратил его в первое место, где он пробовал свои силы, умение в строительстве своего будущего флота.

В 1683 году Петр I впервые увидел море, настоящие морские суда и принял участие в их плавании. С тех пор морская стихия не отпускала его, овладев сердцем и разумом. Из второго путешествия по Белому морю Петр возвратился с неукротимым желанием приступить к строительству русского флота. России в то время принадлежало два морских побережья – Беломорское и Каспийское. Естественным было устремление к Белому, которое связывало страну с Англией, Голландией и другими странами. В Москве далеко не все понимали эти устремления. Петр же понимал, что великая страна, ее экономика требовали выхода к морю. Он не мог тогда бороться за возврат Балтийского побережья России, там господствовала мощная держава. И обратил свои взоры на юг, к Азовскому и Черному морям. Нужен был флот. И Петр I написал в октябре 1696 года Боярской думе: «Воевать морем, понеже зело блиско есть и удобно много крат паче, нежли сухим путем». 20 октября 1696 года Боярская дума приняла «Статьи удобные…», в которых говорилось: «Морским судам быть. Достижение морей есть государево дело первоначальное». И именно от этого 20 октября начинается массовое строительство кораблей русского военно-морского флота. Начали быстро строиться военные и транспортные суда. На верфях в Преображенском, Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске кипела работа: строили галеры и струги. Выстроенные в Преображенском галеры перевозились в Воронеж в разобранном виде и здесь собирались и отправлялись к устью Дона. Корабли, галеры, брандеры, струги подошли к турецкой крепости.

Флот принес победу. Азов пал.

Надо было утверждаться на всем Азовском море, выдвигаться к Черному. А для этого следовало продолжать создавать флот и построить гавани, ибо, как говорил Петр, «гавань – это начало и конец флота, без нее есть ли флот или нет – его все равно нет».

27 июля, после взятия Азова, Петр стал на лодках объезжать побережье. Как гласит легенда, на одном из мысов, или, как их здесь называли, рогов, вечером горели костры – то пастухи на таганах варили пищу. Здесь, на таганьем рогу, и решили соорудить гавань для первого в России регулярного военно-морского флота.

12 сентября 1698 года Пушкарский приказ постановил: «Пристани морского каравана судам по осмотру и чертежу, каков прислан за рукою Итальянской земли капитана Матвея Симунта, быть у Таганрога… а для бережения той пристани на берегу сделать шанец, чтоб в том шанце ратным людям зимовать было можно». Так возник Троицк на Таганроге, будущий Таганрог.

Однако дальнейшее продвижение России на юг было приостановлено. Началась Северная война. Война с первоклассной морской державой. Казалось, после сокрушительного поражения русской армии под Нарвой не может быть и речи о каких-либо победах. Но шведы до Полтавы (1709) потерпели ряд серьезных поражений на Неве, Ладоге, в море и бежали от только что народившегося флота. Большого отклика в Европе это не вызвало, там еще находились под гипнозом Нарвской победы Карла XII. Лишь англичане насторожились. Посол Витворт отправил в Англию список судов царского флота в мае 1708 года: 12 линейных кораблей, 8 галер, 6 брандеров и 2 бомбардирских корабля. И с этого времени в Англии появились решительные противники морских успехов и начинаний России.