Саквояж (sac (de) voyage) – сумка для путешествий.

«Путешествующий живёт четыре жизни: в одной он планирует путешествие, в другой совершает его, в третьей – вспоминает, а в четвертой – живёт, как все остальные смертные».

Восточная мудрость.

Глава 1. Итальянская мозаика

Венеция.

Город, словно сошедший с холста – таинственный, окутанный дымкой акварельных туманов. Каналы, как шелковые ленты, обвивали почерневшие от времени палаццо. Я неспешно шел по узким улочкам вдоль каналов, держа в руках монографию о художниках Ренессанса, будто она была ключом от этой сокровищницы. Ветра здесь нет – только дыхание Адриатики, смешанное с запахом старины, морской соли и отсыревшего дерева. На площади Сан-Марко, под взорами золотых мозаик, я вдруг понял, почему Тинторетто писал ангелов в вихре красок: небо здесь и вправду касается земли и растворяется в воде.

А дальше, за мостом через канал, взору открылась Базилика деи Фрари, неброская снаружи, зато внутри её стены, словно страницы дневника Тициана, хранят фрески, написанные его кистью – «Вознесение Пресвятой Богородицы» («Ассунта»). «Мадонна Пезаро».

На фоне суровой сдержанности готического интерьера, фрески излучают солнечный свет и тепло. Свет, пробивавшийся через витражи, танцевал на ликах святых, и я замер, чувствуя, как время оборачивается вспять: вот он, мастер, стоит на лесах, и наносит мазки на сырую штукатурку, а за окнами плещутся воды лагуны.

Флоренция

Если Венеция – это поэма, то Флоренция – сонет, отточенный до совершенства. Я бродил по длинным коридорам галереи Уффици впитывая в себя дух той эпохи. Из окон галереи открывался вид на город, собор Санта-Мария-дель-Фьоре, реку Арно. Вот Сандро Боттичелли – его «Весна» парила в воздухе, будто ветер, запутавшийся в шелках нимф. «Рождение Венеры» заставило сердце биться в ритме прибоя: казалось, раковина вот-вот коснется пальцев. Тициан, Веронезе, Микеланджело, Караваджо… Их краски звучали хором, словно органная месса. Я сверял репродукции с оригиналами и они словно оживали на холстах.

Здесь выставлена одна из немногих картин Микеланджело Буонарроти "Святое семейство по дороге в Египет". А на картине Вероккио «Крещение Христа» выделяется фигура одного из ангелов, которую написал молодой подмастерье Леонардо да Винчи. Когда учитель увидел, что подмастерье превзошёл мастера, он больше не притронулся к кисти.

А за поворотом, на площади Синьории, под открытым небом высится скульптура Давида с пращей (копия, оригинал выставлен в галерее Академии Флоренции). На улочке, недалеко от площади, сорок лет лежал огромный кусок мрамора, из которого Микеланджело и изваял Давида. На работу у 28-летнего скульптора ушло три года. Взял пятиметровый кусок мрамора и отсек от него всё лишнее.

Узкие улочки, пахнущие кипарисом и кожей старинных фолиантов, вели меня к мосту Понте Веккьо. Ювелиры в его аркадах, потомки цеховых мастеров, шептались о золоте, словно алхимики.

А на закате, когда солнце окрасило купол Брунеллески собора Санта – Мария – Дель – Фьоре в багровые цвета, я зашел в ту самую церковь, где хранится одна из первых работ Микеланджело – распятие, Свечи мерцали, как звезды, и я представил, как мастер приходил сюда работать.

Эти города – не просто места. Они диалог с теми, кто когда-то смешивал краски кровью сердца. И пока я стоял на смотровой площадке на вершине холма, глядя, как Флоренция тонет в закате, мне открылось: Возрождение не закончилось. Оно длится, пока кто-то смотрит на фреску и слышит в шепоте красок – «Я был здесь. И я остаюсь».

Казанова, или великий побег из Пьомби

На один из домов под номером 3082 по улице Калле Малипьеро в Венеции, прикреплена табличка, извещающая о том, что здесь, 4 апреля 1725 года, появился на свет Джакомо Казанова. Недалеко отсюда, в том месте, где Гранд-канал впадает в лагуну, находится Дворец Дожей, в котором расположена тюрьма Пьомби, самым известным узником которой был Казанова.

Венеция, 1755 год. Тюрьма Пьомби, названная так из-за свинцовой крыши, которая летом превращала камеру в духовку, а зимой – в холодильник, тридцатилетний Джакомо сидел на соломенном тюфяке и размышлял о жизни.

– Ну, конечно, арест и приговор за все мыслимые и немыслимые пороки – богохульство, масонство, владение книгами по магии… Как будто флирт с женой инквизитора (по правде говоря – горячая штучка, настоящий светлячок) – это политическое преступление! – бормотал он, ковыряя стену.

В кованой железом камерной двери открылось смотровое окно и в нем показалась физиономия тюремщика Беппо, напоминающая печеное яблоко с обвисшими усами. Беппо, хмурясь, протянул две миски.

– Обед, синьор! Сегодня – чечевичная похлебка и тушеная треска. Видя, что Джакомо морщит нос от запаха рыбы, Беппо сказал: – Она так же свежа, как и ваша репутация.

– Беппо, дружище, вздохнул Казанова, взяв обед. – Скажите, вы когда-нибудь задумывались, что свобода – это всего лишь вопрос правильного выбора ключа?

– Задумывался, что, если вы еще раз заговорите на эту тему, я доложу об этом куда следует – проворчал тюремщик.

Но Казанова уже строил план. За месяц он прикормил крысу кусочками хлеба, чтобы та прогрызла дыру в полу. Не получилось. «Дорогой дневник, сегодня крыса не захотела грызть пол и потребовала вина. Видимо, я попал в испорченное общество»

Во время прогулки по тюремному дворику он нашел обломок мрамора и длинный засов, из которого и сделал заточку. Познакомился с заключенным-соседом через стену, еретиком и отступником, и попросил его, среди прочего, соорудить парик из пакли.

– Слушай, Бальбассаре, – шептал Джакомо через стену, – если я сбегу, вытащу и тебя. Но если мы провалимся, обещаю: в аду я буду хвастаться, что обвел вокруг пальца самого Люцифера.

– Лучше покрепче вяжи узлы на простынях, чтобы мы не разбились.

Побег назначили на ночь венецианского карнавала. «Идеальное время, – считал Казанова. – Все пьяны, включая стражников на площади у Дворца Дожей».

Перекрестившись и оставив в камере записку с цитатой из Псалма «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни», Джакомо полез через проделанную дыру в крыше из свинцовых плит, попутно размышляя: – Почему все гениальные планы требуют ползать по грязным чердакам? Видимо, так Вселенная испытывает моё обоняние.

На крыше его уже ждал Бальбассаре, дрожащий как желе при землетрясении. – Казанова, мы на высоте девяти метров! У меня от страха колени звонят, как соборные колокола!

– Прекрасно, – ухмыльнулся Джакомо, – народ подумает, что это ангелы зовут на мессу?

Они благополучно спустились по связанным простыням в одно из помещений Дворца и, стоя у окна, начали делать знаки прохожим на улице. Их увидели и сообщили ключнику, что он, растяпа, запер двух посетителей. Сонный привратник открыл дверь и сообщники, сойдя вниз по лестнице, выбежали из Палаццо Дукале.

У пристани оказался гондольер, мирно справлявший малую нужду в канал. – О, синьоры! – сказал он. – Вы… с небес?

– Из Пьомби, дружище. Но тебе туда не надо. Не рекомендую, – бросил Казанова, прыгая в лодку.

Через час они уже подплывали к материковой части. Бальбассаре молился, глядя на венецианские огни. – Думаешь, нас простят?

– Бальби, не переживай. Простит тот, кто сможет. Остальные просто позавидуют, – усмехнулся Джакомо, поправляя парик из пакли. – Кстати, этот парик чешется еще хуже, чем совесть у инквизитора, заточившего меня в тюрьму.

За свою полную приключений жизнь Казанова успел побыть аббатом, алхимиком, секретным агентом инквизиции, финансистом, дипломатом. Его любовницами были служанки, монахини и высокопоставленные особы. Он устраивал финансовые аферы, лотереи, играл в азартные игры, расплачивался фальшивыми векселями. Из-за своих махинаций еще шесть раз попадал в тюрьмы, но ни разу не раскаялся.

Последние годы жизни ловелас и авантюрист провел в должности библиотекаря Духцовского замка в Моравии (северная Чехия). Там он написал 12 томов воспоминаний. Девизом его жизни было изречение: «Я безумно любил женщин, но свою свободу я всегда любил больше».

Описывая побег из Пьомби Казанова добавил: «И если Беппо всё еще думает, что всему виной ключ от камеры, скажите ему, что свобода не в дверях, а в голове. Ну и в дыре в крыше, конечно»

А треску из Пьомби, говорят, до сих пор подают в местных тавернах. Под названием «Раскаяние по-венециански». Без вина.

Прогулка по Риму, или, где заканчиваются руины и начинается город

Рим – это город, где кажется, что история смотрит на тебя из каждой трещины в асфальте, а местные жители давно научились пить эспрессо, не обращая внимания на то, что под их стульями, возможно, находится какой-нибудь артефакт.

Мое знакомство с городом началось у помпезной скульптурной композиции первому королю объединённой Италии Виктору Эммануилу II. «Свадебный пирог» – так римляне любовно называют монумент на склоне Капитолийского холма. «Почему пирог?» – спросил я у местного гида. «Потому что белый, пышный, а, если посмотреть на него после третьего апероля – начинает казаться съедобным», – ответил он, подмигнув.

Далее – Колизей, или амфитеатр Флавиев, который местные зовут «Il Colosseo». Строительство Колизея, началось в 72 году нашей эры при императоре Веспасиане, а закончил строительство уже его сын Тит. Построен в честь побед в Иудее, и, по большей части, за деньги и ценности, которые оттуда вывезли. Строили амфитеатр всего 8 лет. Веспасиан хотел упрочить собственный культ, искоренив память о своём предшественнике Нероне. Как обычно и бывает в истории. Предшественника очернили, обвинив его в поджоге Рима. Оставалась нерешённой непростая проблема: что делать с дворцом Нерона, Золотым домом, как его называли, который вместе с прилегающим парком занимал в центре Рима площадь в 120 гектаров. Решили просто – дворец снести, озеро засыпать, а на их месте построить амфитеатр для развлечений.

На арене Колизея гиды рассказывают о гладиаторах так страстно и с придыханием, будто сами участвовали в боях. «Представьте: песок, кровь, крики… а потом перерыв на сиесту и селфи с поверженным львом!» – говорил один из них.

Римляне мастера сокращать дистанцию между святым и смешным. У Пантеона, который они называют «Кастрюлей богов» (из-за купола, напоминающего крышку), я услышал диалог: – Смотри, дырка в потолке! И, говорят, дождь не попадает!

– Ну да, как же. В прошлый раз, во время ливня, я здесь до нитки промокла!

На площади, рядом с Пантеоном, установлена скульптура слоника с египетским обелиском на спине. На пьедестале начертано: «Как знаки мудрого Египта поддерживает слон, сильнейший из всех зверей, так и мудрость должна поддерживать крепкий ум»

Гуляя по Пьяцца Навона, где фонтаны извергают струи воды, а художники рисуют портреты так, будто спасают мир от скуки, я понял главное: римлянин рождается с врожденным умением сидеть на мопеде, жуя пиццу аль тальйо, и, при этом, философски рассуждать о том, что «жизнь – это как трафик на Via del Corso: хаос, но если не нервничать и молиться всем богам сразу – пронесёт».

А еще они обожают фонтан Треви, но зовут его «Банкоматом желаний»: «Брось монетку – вернешься в Рим. Бросишь две – найдешь любовь. Бросишь три – купишь тут квартиру». За год набирается больше миллиона евро. Я спросил у гида, куда расходуются деньги из фонтана. «На ремонт фонтана – ответил он подобно Остапу Бендеру. – А остальное на прибавку к жалованию мэра и лиц, к нему приближенных. Шутка».

Римский форум местные именуют «Офисом древних менеджеров»: «Тут Цезарь подписывал контракты, Нерон устраивал корпоративы, а мы теперь ходим на экскурсии, смотрим и пытаемся понять, как это все изначально выглядело».

Некоторые черты современных римлян:

– Вечная неспешность. Они могут час обсуждать, как лучше проехать 500 метров, и в итоге пойти пешком, зайдя по пути в пять баров.

– Страсть к жестам. Их руки двигаются так, будто дирижируют невидимым оркестром, даже когда они спрашивают: «Где тут туалет?»

– Философский подход к хаосу. Пробка? «Расслабься, это Рим, а не Амстердам – успеешь выучить итальянский, пока стоишь».

Рим учит: если жить 2000 лет среди руин, можно либо сойти с ума, либо начать шутить над всем. Местные выбрали второе. А еще – никогда не спрашивайте у римлянина, как пройти к достопримечательности. Он ответит примерно так: «Идите на запах кофе. Если упретесь в Колизей – вы уже дошли».

«Римские термы, или зачем древние римляне устраивали спа-салоны

Окно номера, в отеле довоенной постройки у площади Термини, выходило во двор – колодец. с ржавой пожарной лестницей. С раннего утра там собирались голуби, ворковали, царапали когтями подоконник, заглядывали в окно. Из окна был виден шпиль базилики. Оказалось, это Са́нта-Мари́я-Маджо́ре – католическая церковь на Эсквилинском холме, одна из четырёх папских базилик, имеющая титул Великой базилики, просторная и богато украшенная. В отделке интерьеров использовано золото, вывезенное конкистадорами из Латинской Америки.

За стойкой ресепшн отеля сидела фронт менеджер, загорелая до черноты итальянка. Из-за своего роста ее почти не было видно из-за стойки. Когда я проходил мимо она выглянула и громко произнесла: – Pre go! (пожалуйста). От неожиданности я вздрогнул. Вслед она сказала еще что-то, уже тише, скороговоркой. Надеюсь, это было пожелание приятного времяпровождения, А, может что-то типа «понаехали тут».

В самом городе множество хорошо сохранившихся банных комплексов тех времен. Каждый император старался увековечить свое имя и строил так, чтобы не снесли после его кончины.

Недалеко от отеля высятся циклопические сооружения терм императора Диоклетиана, В музее, открытом в банном комплексе, выставлены украшения и предметы быта эпохи императора Аврелиана.

Еще с I века н. э. в городе установилась привычка ходить в баню ежедневно. Простые римляне, жившие в домах на несколько семей – инсулах, проводили целые дни в роскошных термах. Купание занимало определённое время между завершением дела и обедом с друзьями.

Римские термы – это места, где две тысячи лет назад люди мылись, сплетничали и философствовали, а сегодня туристы потеют, пытаясь понять, где тут «кальдарий». Если верить гидам, термы были «античным спа-салоном», но на деле напоминали скорее квест: «Найди холодную воду пока не сгорел на раскаленной мраморной скамье».

Термы Диоклетиана римляне прозвали «Джим для ленивых». Вместо беговых дорожек – бассейны, вместо гантелей – кувшины с маслом. Если после купания не почувствуешь себя помолодевшим – значит, тебя плохо чистили скребком и терли вулканической пемзой.

А самые знаменитые – термы Каракаллы, римляне ласково зовут «Сауной Цезаря». «Почему?» – спросил я у гида. «Потому что после часа проведенного здесь хочется не мыться, а завоевать Галлию, чтобы немного охладиться», – ответил он.