Не думай о секундах свысока.

Hаступит – сам поймешь, наверное:

Свистят они, как пули у виска,

Мгновения, мгновения, мгновения.

У каждого мгновенья свой резон,

Свои колокола, своя отметина.

Мгновенья раздают – кому позор,

Кому – бесславье, а кому – бессмертие!

(Роберт Рождественский)

Глава 1. Лубянка

«В течение 24-го июня противник продолжал развивать наступление на Шауляйском, Каунасском Гродненско – Волковысском, Кобринском, Владимир – Волынском и Бродском направлениях, встречая упорное сопротивление войск Красной Армии.

Все атаки противника на Шауляйском направлении были отбыты с большими для него потерями. Контрударами наших механизированных соединений на этом направлении разгромлены танковые части противника и полностью уничтожен мотополк.

На Гродненско-Волковысском и Брестско-Пинском направлениях идут ожесточённые бои за Гродно, Кобрин, Вильно, Каунас.

На Бродском направлении продолжаются упорные бои крупных танковых соединений, в ходе которых противнику нанесено тяжёлое поражение.

Наша авиация, успешно содействуя наземным войскам на поле боя, нанесла ряд сокрушительных ударов по аэродромам и важным военным объектам противника. В боях в воздухе нашей авиацией сбито 34 самолёта.

В Финском заливе кораблями Военно-Морского Флота потоплена одна подводная лодка противника.

В ответ на двукратный налёт на Севастополь немецких бомбардировщиков с территории Румынии советские бомбардировщики трижды бомбардировали Констанцу и Сулин.

В ответ на двукратный налёт немецких бомбардировщиков на Киев, Минск, Либаву и Ригу советские бомбардировщики трижды бомбардировали Данциг, Кенигсберг, Люблин, Варшаву и произвели большие разрушения военных объектов. Нефтебазы в Варшаве горят.

За 22-е, 23-е и 24-е июня советская авиация потеряла 374 самолёта, подбитых, главным образом, на аэродромах. За тот же период советская авиация в боях в воздухе сбила 161 немецкий самолёт. Кроме того, по приблизительным данным, на аэродромах противника уничтожено не менее 220 самолётов».

(Сообщение Советского Информбюро за 24 июня 1941 года)

В ночном небе над Москвой висели аэростаты, шел четвертый месяц войны.

На Лубянке, в одном из кабинетов с затененными светомаскировкой окнами, за столом в желтом пятне света сидел лет тридцати пяти, крепкого сложения человек. С петлицами старшего майора госбезопасности*, тремя орденами и знаком «Заслуженный работник НКВД» на коверкотовой гимнастерке. Фамилия его была Судоплатов, должность – начальник 2-го отдела НКВД СССР.

Это был опытный сотрудник контрразведки, начавший свой боевой путь мальчишкой еще в Гражданскую войну. Сначала рядовым бойцом, потом сотрудником Особого отдела* и оперативником губернской ЧК. Далее началась служба в центральном аппарате и выполнение спецзаданий в европейских странах – ликвидация основателя ОУН* Коновальца и предавшего идеи большевизма Троцкого*.

В настоящее время он возглавлял отдел, занимавшийся разведкой, контрразведкой и организацией диверсионной деятельности в тылу противника.

Перед чекистом лежало дело оперативной разработки в глянцевой обложке, которое он внимательно изучал, делая временами карандашом отметки в блокноте.

Разработка именовалась «Монастырь» и имела далеко идущие цели.

Месяц назад нарком НКВД Берия, желая скрасить мрачные настроения Сталина от чудовищных поражений Красной армии на фронтах, докладывал вождю об успехах наркомата в борьбе с немецкой агентурой, забрасываемой в их тылы, выявленных и уничтоженных резидентурах, диверсантах и вредителях.

Вождь молча слушал, расхаживая по кабинету, а потом, подойдя вплотную к наркому, сказал, – плохо, Лаврентий, очень плохо.

– Не понял товарищ Сталин? – побледнел тот лицом.

– Ты работаешь по хвостам, как в игре казаки-разбойники. Одни бегут, вторые догоняют. А нужно совсем другое.

– Что именно? – вытянулся нарком.

– Упреждать. Для чего иметь своих людей там, где готовятся эти планы и своевременно получать от них сведения. А при необходимости дезинформировать противника и срывать его планы. Ты меня понял? (недобро блеснул глазами).

Что означает этот блеск, Берия хорошо знал и внутренне похолодел, – так точно, товарищ Сталин!

– В таком случае иди, я жду результатов.

Деревянно пошагав к двери, нарком чувствовал спиной взгляд Хозяина*. В нем таилась угроза.

Вернувшись из Кремля на Лубянку, он тут же вызвал своего заместителя Абакумова, руководившего Особыми отделами* и Судоплатова, учинив обоим начальственный разнос.

– Заберите свою филькину грамоту! – швырнул на стол подготовленную для доклада вождю справку. – Это не работа, детский лепет! Мне нужно упреждение! А именно агентурные позиции в абвере*, который ведет к нам заброску агентуры и устраивает диверсии!

– Лаврентий Павлович… – открыл было Абакумов рот.

– Молчать! – грохнул кулаком по столу нарком. – Немедленно продумать и дать конкретные предложения! Срок неделя! Пока свободны!

– Есть! – вздернули оба подбородки, повернувшись через левое плечо, заскрипели сапогами к двери. Миновав приемную со скучающим у телефонов адъютантом, вышли в овальный с ковровой дорожкой коридор и молча разошлись в разные стороны.

Оба недолюбливали друг друга. Судоплатов считал Абакумова выскочкой и костоломом. В органы тот пришел с комсомольской работы в 1932-м и несколько лет служил оперуполномоченным в ГУЛАГе*. Потом занимался контрразведывательным обеспечением штабов и был начальником Ростовского управления НКВД, где проявил себя спецом по выбиванию из подследственных признательных показаний. Нарком это качество ценил и забрал умельца к себе заместителем.

Абакумов в свою очередь завидовал Судоплатову как опытному разведчику-нелегалу не один год проработавшему за границей и осуществившего там ряд блестящих операций.

И не безосновательно. У того уже имелось то, что требовал с подачи вождя нарком. А именно оперативная разработка с кодовым названием «Монастырь». Заведена она была в июле и ставила своей целью внедрение чекистской агентуры в немецкую военную разведку.

Для этого создали фиктивную антисоветскую организацию, дав ей название «Престол», якобы искавшую контакты с германским верховным командованием. Несмотря на основательные чистки, многие представители русской аристократии остались в живых, но все были под оперативным наблюдением.

Выбор пал на князя Глебова, некого Садовского и его жену, нашедших пристанище в Новодевичьем монастыре, где те общались с кругом своих знакомых. Никакой антисоветской деятельности не вели, контакты сводилось к ностальгическим воспоминаниям и ожиданию прихода немцев.

Князь был в преклонном возрасте, но ясен умом, деятелен и пользовался авторитетом в кругах остатков былой аристократии. Ему не надо было доказывать преданность монархии.

В подшивке журнала «Нива» за 1913 год имелся номер, посвященный приезду Николая II в Кострому по случаю 300-летия дома Романовых. На большой фотографии князь приветствовал царя от имени русского дворянства.

Второй человек в организации, Борис Александрович Садовской являлся поэтом «серебряного века»*, в тридцатые годы ОГПУ* ликвидировало три монархические ячейки молодежи, группировавшиеся вокруг него, имевшие прогерманские настроения. От всего этого литератора хватил удар, и он передвигался в инвалидной коляске.

Под стать Садовскому была и его жена – Надежда Ивановна Воскобойникова, в прошлом близкая фрейлина императрицы. После ареста царской семьи она вошла в тайное общество по ее спасению, получившее для этого восемь миллионов долларов от американцев. Однако попытка не удалась, а вскоре всех Романовых расстреляли.

Как и Глебов, Садовские состояли под негласным надзором в целях их возможного оперативного использования. Теперь такой момент настал, требовался катализатор.

Когда напольные часы в простенке гулко пробили десять вечера, Судоплатов перевернул очередную страницу, заложив ее карандашом, открыл лежавшую рядом коробку «Казбека» и достал оттуда папиросу, став разминать пальцами.

В обитую дерматином дверь напротив раздался стук.

– Да! – прикусив мундштук, чиркнул спичкой.

– Разрешите, товарищ старший майор? – шагнул из тамбура цыганистый старший лейтенант госбезопасности с картонной папкой в руке.

– Входи, Михаил, присаживайся,– выпустил ноздрями дым.

Офицер (фамилия его была Маклярский) прошел вперед, уселся за приставной стол и положил папку перед начальником – Вот, Павел Анатольевич, подобрал из своих агентов кандидата для введения в разработку.

Старший лейтенант являлся достаточно молодым, но умным и хватким оперативником. В органы пришел в конце двадцатых, хорошо себя зарекомендовал себя на «земле»*, за что был переведен в центральный аппарат, где служил под началом Судоплатова начальником 1-го отделения.

– Поглядим, – открыл ее старший майор и стал внимательно читать лежавшую внутри отпечатанную на машинке справку с грифом «совершенно секретно».

Там значилось «Демьянов Александр Петрович, псевдоним «Гейне. Родился 19 октября 1910 года в Санкт-Петербурге. Русский, из дворян, потомок казачьего атамана Головатого. Отец – есаул царской армии, умер от ран в Первую мировую, мать Мария Николаевна, урожденная Кульнева – дворянка, выпускница Бестужевских курсов.

Полтора года обучался за границей, а потом в Ленинградском политехническом институте, откуда был отчислен как «социально чуждый элемент» и в 1929 году завербован ОГПУ. Жена – Татьяна и тесть, профессор Березанцев, также являются секретными сотрудниками.

В 1930-м Демьянов переведен на работу в Москву, работает инженером-электриком на «Мосфильме». Вхож в артистические круги, по заданию разведки устанавливает контакты с иностранными журналистами, дипломатами и театрально – художественной богемой, активно участвуя в их разработках. Свободно владеет немецким и французским языками. Обучен формам и методам агентурно-оперативной деятельности, в том числе с иностранцами. Смел, инициативен, хладнокровен»

Ниже «начальник 1-го отделения 2 отдела НКВД СССР, старший лейтенант государственной безопасности Маклярский М.Б.» и размашистая подпись.

– Интересная кандидатура, – положив бумагу в папку, вернул ее отделенному начальник. – Организуй мне завтра с этим Гейне контрольную встречу*.

– На какое время?

– В девять утра.

– Есть, – встал тот со стула и, забрав документы, покинул кабинет. Лампа на столе горела пока за шторами не засерел рассвет, а потом погасла.

Следующим утром, прохладным и туманным, по Садовому кольцу неслась защитного цвета «эмка»*. Оно было пустынным, изредка встречались автомобили, в основном военные, на площади Маяковского с оборудованных огневых позиций в небо уставились длинными стволами две зенитки и бинокль наблюдателя.

Миновав площадь машина, сбавив скорость, свернула в узкий неприметный переулок и, скрипнув тормозами, остановилась. Хлопнули дверцы, из нее вышли Судоплатов с Маклярским.

Чуть позже оба поднимались по ступеням лестничного марша одного из жилых домов за углом. На площадке третьего этажа остановились, старший лейтенант вынул из кармана ключи и отпер одну из четырех, выходящих туда дверей.

В прихожей оба сняли черные кожаные плащи с фуражками, повесив на крючки, прошли в одну из комнат, где начальник отделения щелкнул выключателем. Двух рожковая люстра осветила неярким светом матово блестевшую там старинную мебель, вытертый ковер на полу и несколько копий картин Айвазовского на стенах.

Судоплатов уселся на один из венских стульев у стола и принялся листать лежавший там свежий номер «Огонька», Маклярский ушел на кухню, откуда вскоре тонко засвистел чайник.

Ровно в назначенное время в квартире раздались три коротких звонка, старший лейтенант, сняв цепочку и отперев дверь, впустил посетителя. Они молча кивнули друг другу, тот расстегнул осеннее пальто и вместе со шляпой поместил на вешалку, вслед за чем был препровожден в комнату, где находился начальник.

– Будем знакомы, я Павел Анатольевич, – отложив в сторону журнал, встал и протянул тот руку.

– Александр Петрович, – с достоинством пожал ее агент.

На вид ему было лет тридцать, тонкие черты лица выдавали аристократа, фигура подтянутая и спортивная. Одет был в темный элегантный костюм в елочку, светлую с полосками сорочку и при галстуке. Расселись за столом, завязалась непринужденная беседа. В ее ходе Судоплатов выяснил еще целый ряд фактов биографии Гейне, помимо указанных в справке.

Как оказалось, языкам Александра обучили мать и гувернантка, остзейская* немка, а первым наставником и учителем в разведке был Рудольф Абель*, которого Судоплатов знал лично и глубоко уважал. Помимо прочего агент увлекался конным спортом и имел на Московском ипподроме скаковую лошадь, что использовал для установления связей с работниками зарубежных дипломатических ведомств и торговых представительств. Псевдоним «Гейне» при вербовке избрал сам, поскольку увлекался его поэзией и знал наизусть многие произведения.

– Ну что же, для первого знакомства вполне достаточно, Александр Петрович, – констатировал начальник, – а теперь перейдем к вашему очередному заданию. Предупреждаю, оно весьма опасное, поскольку предполагает работу во вражеском тылу и в случае провала – вас ожидают пытки и смерть, фашисты в таких случаях не церемонятся.

– Я готов, – бесстрастно ответил собеседник.

– Позволю заметить, Павел Анатольевич, – вступил в разговор Маклярский,– с товарищем Демьяновым я работаю второй год, и в первые дни войны он потребовал отправки на фронт, что было обещано, но по линии разведки.

– В таком случае наши желания совпадают, – чуть улыбнулся начальник. – А теперь, Александр, слушайте и вникайте.

Спустя час, подробно изложив план операции, он поинтересовался, – есть ли вопросы?

– Имею два, – взглянул Демьянов на Судоплатова, – что будет с фиктивной группировкой стариков?

– Она под нашим наблюдением и безвредная. Так что пусть предаются ностальгии и мечтают, это не возбраняется. Слушаю второй?

– Хотелось бы побольше узнать про обстановку за линией фронта, она мне известна только в общих чертах.

– За это можете не беспокоиться, вся необходимая информация будет предоставлена.

Встреча с перерывом на чай с сушками продолжалась до полудня, а когда все детали обсудили, стороны распрощались, и Маклерский конспиративно выпустил агента из квартиры.

– Ну, как вам Гейне? – вернувшись из прихожей, вновь присел за стол.

– Поживем-увидим, – ответил старший майор. Начальник не любил давать поспешных оценок.

По прошествии недели они вместе с Абакумовым сидели в приемной Берии.

Три года назад он сменил на этом посту Ежова*, а до этого возглавлял соответствующие наркоматы в Закавказье, где проявив себя, был замечен Сталиным, и тот сделал его главой Лубянки. Новый нарком тут же отменил политику «Большого террора»*, проводимую прежним, назначил на руководящие посты своих людей и создал мощную агентурную сеть советской внешней разведки в Европе, Японии и США. По натуре был жестоким, отличался высокой работоспособностью, с подчиненными был груб, но справедлив.

Его адъютант, полковник Саркисов что-то записывал в журнале, время от времени отвечая на звонки «нарком занят».

Тот уже час допрашивал у себя бывшего командующего 34-й армией генерал – майора Качанова. В результате ударов превосходящих сил вермахта под Старой Руссой его армия отошла на реку Ловать, а затем в район Демянска.

Для расследования обстоятельств поражения на Северо-Западный фронт выехала комиссия уполномоченных Ставки Верховного Главнокомандования во главе с армейским комиссаром 1 ранга Мехлисом* обвинившая Качанова в самовольном отводе войск и пораженческих настроениях. Генерала арестовали, доставили в Москву, и теперь в отношении него велось следствие.

Председатель комиссии Мех лес, он же заместитель народного комиссара обороны и начальник Главного политуправления РККА, до революции являлся членом рабочей сионистской партии «Поалей Циан». С началом Гражданской войны стал большевиком и обретался в Гражданскую войну политработникам в штабах. Затем несколько лет был личным секретарем Сталина, утвердившим его на эту должность. Высшим руководством Красной Армии Лев Захарович по праву считался цербером*. Являясь болезненно подозрительным мстительным и жестоким, он видел вокруг только врагов и вредителей, требуя в лучшем случае снятия таких с должностей, а в худшем расстрела.

Наконец в высокой двери тамбура послышались шаги, она отворилась. Сначала появился конвойный сержант с тяжелой кобурой на ремне, за ним подследственный в синих галифе, распоясанной гимнастерке со следами крови и споротыми петлицами, замыкал процессию второй конвойный.

Когда она вышла из приемной, на столе адъютанта тренькнул телефон, – слушаю, Лаврентий Павлович (приложил к уху трубку). – Есть, – опустил на рычаг и взглянул на ожидавших, – проходите. Те встали, одернув мундиры, и скрылись за начальственной дверью.

– Каков подлец! – встретил их Берия, нервно расхаживая по кабинету. – Бежал с армией с поля боя как заяц и не признает вины. Явный враг народа!

Остановился у резной тумбы в углу, налил из бутылки в стакан боржома, жадно выхлебал – садитесь.

Когда отодвинув стулья, оба присели за приставной стол, грузно опустился в кресло своего, – докладывай Абакумов, ты первый.

– Согласно вашему указанию Лаврентий Павлович, военная контрразведка пересмотрела свою стратегию и разработала новую. Она позволит более активно…

– Кончай миндальничать, ближе к телу, – резко оборвал его нарком.