«Не бросайте псам ничего, что свято,

не бросайте перед свиньями жемчуга вашего.

Иначе затопчут свиньи его,

а псы повернутся и набросятся на вас».

От Матфея Святое Благовествование. – Гл.7, ст.6.

1

Поезд из Луганска подошел к киевскому вокзалу почти вовремя – в первой половине десятого. В том, что он не опоздал, не было ничего удивительного – поезд скорый. Раньше, лет десять назад, он находился в пути немногим более шестнадцати часов, поэтому часто опаздывал. Сейчас он мчится от Луганска до Киева так же – скорым, но уже более двадцати часов. Поэтому опоздать поезду крайне сложно, если не произойдет нечто чрезвычайное.

Пассажиры из вагонов с шумом высаживались на низкий перрон. Многих встречали объятиями, а некоторых – цветами. Николай Матвеев со своим попутчиком по купе Леонидом, – или просто Леней, вышли из вагона последними – их никто не встречал.

– Спасибо, голубка! – поблагодарил Николай стоявшую на перроне моложавую проводницу их вагона. – Спасибо, что доставила нас в столицу. Успехов тебе в жизни и хорошей любви!

– Не только хорошей любви, но и прекрасного любовника, – поправил Николая Леонид. – Такая прелестная проводница должна иметь все самое наилучшее. Правильно? – обратился он к ней за подтверждением своих слов.

В отношении того, что проводница прелестна, Леонид явно преувеличивал… но то, что она действительно симпатичная – сомнений быть не могло. Проводница, привыкшая за время своей работы к разного рода двусмысленным шуткам, понимающе улыбнулась в ответ:

– И вам всего наилучшего в Киеве. И любовниц хороших.

– Спасибо, – поблагодарил Николай и, отвернувшись от нее, – они приехали, и проводница их больше не интересовала, – сказал Леониду: – Ну, пошли, пивка примем.

– Это нужное дело, – сразу же согласился Леонид.

Они познакомились только вчера, когда выехали из Луганска. Николай был луганчанином, и ехал в столицу в командировку, а Леонид – киевлянином, и возвращался из командировки. Познакомились они очень быстро. Вчера, до посадки в вагон, они были уже прилично выпившими – обоих провожали друзья. Одинаковое душевное состояние способствовало их сближению. В купе сразу же продолжили пьяное дело, раздавив для знакомства еще одну бутылку водки, не считая пива. Перешли на «ты» и, естественно, понравились друг другу. Легли спать поздно, – то ли перед Полтавой, то ли за ней… плохо помнилось, – но то, что сон наступил где-то под Полтавой, в памяти осталось. А сегодня утром у них страшно трещали головы, и перегруженный алкоголем организм настоятельно требовал чего-то легкого для разгрузки, в виде пива.

Вспоминая вчерашние события, связанные со знакомством и его закреплением бутылкой водки, они поднялись с перрона вверх по переходу и прошли внутрь вокзала. Люди, беспрерывно толкая друг друга, вращаясь, как шестеренки, устремлялись к трем широким дверям зала для выхода в город и к лестнице, ведущей на перроны. Они круглосуточно крутили этот, провонявшийся от человеческого пота и многолетней грязи, бездушный механизм, вдыхая в него жизнь, который громко именовался «воротами столицы». Рядом, как столпы человеческого хаоса, чинно прохаживались спекулянты, предлагавшие билеты в любую сторону и в любом количестве, да менялы, мявшие в руках толстые пачки украинских купонов и беспрерывно вырыгивающие из себя:

– Рубли, доллары, марки…

Николай с Леонидом вышли на привокзальную площадь и направились в сторону метро, мимо бабушек-пенсионерок, одетых хотя и в поношенные, но чистые платья. Старушки молчаливо держали в руках булки хлеба, палки колбасы, самодельные бутерброды, спиртное и другую вполне доступную, но дорогую по нынешним временам снедь, в надежде, что ее кто-то купит. Бабушки стояли от входа в вокзал до самого метро в пять или шесть шеренг и умоляющими глазами глядели на прохожих: «Купите, ради Бога? Пенсии не хватает не только на жизнь, – на еду!»

Но абсолютное большинство спешащих и толкающихся людей не обращали на их просящие глаза внимания. Когда же появлялся милицейский патруль, бабушки торопливо прятали в сумки свои нехитрые товары и принимали равнодушный вид – мол, ожидают кого-то, а может – им нравится дышать «целебным» воздухом вокзала и бензиновым угаром площади. Но горе тем старушкам, которых милицейский наряд застукивал с открытым для продажи товаром. От юнца с милицейскими погонами следовал суровый выговор матери и требование немедленно покинуть привокзальную площадь, а то ее заберут «куда следует». И проштрафившиеся бабушки со слезами на глазах послушно, по-рабски переходили на другое место, чтобы выручить лишнюю тысячу купонов и купить внукам в подарок хотя бы конфет – стыдно к ним приходить с пустыми руками, а себе булку хлеба. Но валютчиков милиция не трогала – это не торговля водкой и бутербродами, как у пенсионерок, а серьезный «бизнес».

Сначала Николай хотел купить пиво в киосках возле метро, что ближе к пригородным перронам, но, глядя на этих бабушек с виноватыми глазами, сгорбившимися спинами и униженными от устроенной им государством нищенской жизни позами, решил пожалеть их.

– Леня, – предложил он своему попутчику, – давай у бабок пива купим. Выручим хоть одну из них…

– У них же дороже? – возразил, было, Леонид.

Но тут, услышав их разговор, одна из старушек, лет под семьдесят, вмешалась:

– У меня дешевое пиво. «Оболонское», свежайшее. Смотрите дату! Вчерась сделано. У коммерсантов дороже. Возьмите у меня, молодые люди? – жалостливо, словно милостыню, попросила она их сделать у нее покупку.

Николай засмеялся, – им обоим было уже по сорок лет, и ответил:

– Ну, если мы молодые, то спасибо.

– Конечно ж молодые! Со мной не сравнишь… берете? По семьдесят тысяч отдам. В комках по восемьдесят… – старушка преданными глазами смотрела на них.

– Хорошо, мамаша. Давайте пару бутылок.

Николай протянул ей бумажку в двести тысяч купонов. Бабушка платком начисто обтерла и без того чистые бутылки и отсчитала сдачу.

– Пейте на здоровье. Еще захотите, подходите. Оно у меня всегда свеженькое и холодненькое.

Леонид начал рыться в кармане, отыскивая деньги, чтобы отдать свою долю Николаю, но тот сказал:

– Не надо. А то на дорогу домой не хватит.

– Должно хватить. Жетон на метро у меня есть – и это главное. А денег действительно не осталось… – он огорченно смотрел на кучу смятых в ладони десяти и двадцатитысячных купюр. – Может и на пиво не хватить. Фу, больше не поеду в командировку! А то суточные дают на двести граммов вареной колбасы! Разве это жизнь в командировке?

– Ты прав! Это не жизнь, а существование. Ты из командировки, а я в командировку. Пока у меня есть деньги, угощаю.

Они подошли к ступеням метро «Вокзальная» и открыли бутылки. Возле больших колон, поддерживающих круглый козырек станции метро, расположился духовой оркестр – молодые ребята, подрабатывающие себе на жизнь музыкой. Правда, это громко сказано – оркестр. Оркестрантов было трое: труба, туба и барабанщик. Они только закончили что-то играть и выжидали – то ли заказа от слушателей, то ли собираясь исполнить музыкальную композицию без заказа. В большом футляре от туба лежали смятые ассигнации, но этой суммы было явно недостаточно для прокормления троих хотя бы один день. Николаю в похмельную голову пришла неожиданная идея и, глотая из горлышка пиво, он обратился к Леониду:

– Сейчас закажу им сыграть «Союз нерушимый»… сколько им обычно платят за заказ?

– Не знаю. На улице ни разу музыку не заказывал.

Николай достал из кармана двести тысяч и подошел к трубачу, который был ближе к нему.

– Сыграйте «Союз нерушимый»? Двести тысяч даю.

Трубач настороженно посмотрел на него. Но, увидев, что тот с бутылкой пива и уже выпивши, а значит, не может быть провокатором, ответил:

– Опасно. Нас могут прогнать отсюда. Может, исполнить «Ще не вмерла Украина»?

– Этого гимна не надо. Что значит – не вмерла? Значит, скоро умрет! Так надо понимать… ладно, повышаю ставку, – Николай полез в карман. – Даю полмиллиона. Согласны?

Трубач, не отвечая, оглядел привокзальную площадь – милиции, вроде, поблизости нет. Потом вопросительно взглянул на своих товарищей. Полмиллиона, вроде, деньги небольшие – менее килограмма вареной колбасы, но такую сумму они, в лучшем случае, смогут наскрести за час игры, а сейчас ее можно заработать за минуту. Ударник утвердительно кивнул и промычал:

– Только один куплет.

– И припев тоже.

– Само собой! Бросай деньги в футляр.

– Только не задерживайтесь.

– Не бойся, не обманем.

Николай наклонился и аккуратно положил кредитку в пятьсот тысяч в футляр для туба, чтобы не выдуло ветром, и отошел на пару метров от оркестра. К нему приблизился Леонид:

– Может скандал получиться. На многих в Киеве советский гимн действует, как красная материя на быка.

– Ничего. Пусть слушают и помнят, что была когда-то великая страна.

Они продолжили пить пиво. Ударник беспрерывной дробью начал вступление. Через несколько секунд трубач стал выводить мелодию на фоне басящей тубы. Возле оркестра стали собираться люди, вслушивающиеся в звуки забываемого в голове, но не забываемого в сердце, гимна. Капитан-летчик, вроде невзначай, встал по стойке смирно. Мужчины и женщины стояли вольно, переговариваясь и, тем не менее, – а это было заметно, – вслушивались в гимн несуществующего государства. Начался припев «Славься отечество, наше свободное…» Барабанщик с усердием непрерывно дробил по барабану, труба заливалась на высоких тонах, туба фундаментально урчала: «Дружбы народов надежный оплот…» С последней дробью барабана смолкла мощная мелодия. Музыканты выполнили своё обещание – исполнили один куплет и припев. Толпа стояла, ожидая продолжения, но, к их разочарованию, его не было. Вдруг вперед выскочила пожилая женщина в черном платке и со злостью закричала на музыкантов:

– Шо вы играете?! Вам надо играть веселую, народную музыку! А не ворожью.

Женщина стояла в метре от Николая и Леонида. Николай спокойно отхлебнул из бутылки пива и сказал женщине, кричащей на оркестрантов:

– Кто платит – тот и заказывает музыку.

Вышло дословно, а не в каком-то переносном смысле, отчего Леонид рассмеялся. Но женщина продолжала надсадно кричать, словно не слыша ответа Николая.

– Я сейчас позову милицию, шоб вас выгнали отсюда! Шоб вы не поганили Киев!

Толпа выжидала, только изредка раздавались примирительные мужские голоса:

– Успокойся, баба!

– Ты што, дура?!

– Не обижай хлопцев, они чудно играли…

Из-за кругляка метро к музыкантам подходили пятеро молодых парней в непонятной полувоенной форме черного цвета. На правом предплечье каждого из молодцов красовались желто-голубые повязки – цвета государственного флага. На левом – витой герб-трезубец в обрамлении аббревиатуры букв – УНА-УНСО – Украинская национальная ассамблея – Украинская национальная самооборона. Они твердым шагом подошли к почему-то сразу сникшим музыкантам. Старший из пришедших, без улыбки под черными усами, грозно спросил:

– Хто грав щас музыку?

Оркестранты не успели ответить, как женщина в черном платке, обретшая реальную поддержку, вновь закричала:

– Воны! Воны грали! Я им говорю, шоб грали народные писни, а вони не слухають! Гнать их вон отсюда!

– Собирайтесь! Геть отсюда! – приказал музыкантам старший унсовец. – И шоб духу вашего здесь больше ни було!

Трубач что-то хотел возразить, но старший закричал:

– Шо я кажу! Геть! А то сейчас заберем вас куды нужно и там по-сурьезному побалакаем!

Пришедший с ними парнишка лет пятнадцати, также в черной форме, с упоительным наслаждением и мстительной злостью, чувствуя свою силу и значимость, пнул ногой тяжелый футляр тубы так, что тот, отлетев, ударился о барабан, а деньги высыпались и стали разлетаться по ветру.

– Сказано вам – геть отсюда! – со смаком повторял он слова старшего, наслаждаясь своей безнаказанной силой. – Бегом! Швидше!

Музыканты стали молча собирать свои инструменты. Барабанщик поднимал рассыпавшиеся деньги. Из толпы, которая быстро увеличивалась, послышались крики:

– Не трожьте музыкантов! Они вам ничего плохого не сделали!

– Езжайте себе в Галицию, во Львов и вообще подальше с Украины – и там командуйте!

– Не люди вы – собаки!

Командир унсовцев с высоких ступеней метро победно обвел глазами стоящих перед ним внизу людей. В стороне стояли, только что подошедшие, два милиционера-сержанта. Они не вмешивались в разворачивающееся событие, предпочитая быть свидетелями, – ныне наводили порядок в столице не они, а приезжая сила. Старший унсовец, увидев милиционеров, с угрозой прокричал толпившимся людям:

– Будете предателей защищать, мы их щас передадим милиции. Вон она здесь! – он махнул рукой в сторону милиционеров. – Так шо давайте, расходитесь и не защищайте ворогив нашего народу!

Николай, побледнев, смотрел на происходящее. Глаза его сузились от гнева, губы задрожали в ожидании схватки. Он протянул недопитую бутылку Леониду:

– Подержи? Дай-ка я с ними поговорю… так нагло нельзя поступать с людьми!

Но Леонид не взял бутылку, а схватил его рукой за плечо:

– Не смей вмешиваться! Хуже будет, прежде всего, тебе. Уговорить нацистов ты не сможешь, раз они так решили – на попятную не пойдут. Это ж западенцы! Они упрямее ослов. Раз решили, то все! Драться с ними бесперспективно, видишь, какие накачанные ребята. Голову отвернут, и никто не докажет, что это сделали они. Да и кто будет доказывать. Успокойся и молча сопи. Сегодня их праздник и ты на него не приглашен. Допивай пиво!

Толпа молчаливо расходилась. Ей уже было все равно, что будет дальше. Начиналась политика, а от нее обыватель должен держаться подальше. Политика – удел сильных и наглых, а не простых граждан. Унсовцы победно стояли на ступенях метро, пренебрежительно оглядывая толпу – чувствовали свою силу! Музыканты собрали инструменты и двинулись в сторону вокзала. Унсовцы, чуть ли не строевым шагом, пошли обратно за кругляк метро. Николай ругал себя за нерешительность, даже за трусость – не защитил музыкантов, а наоборот – подвел их. Может, в этом виноват Леонид, – удержал его. Хотя он и прав – музыкантам уже не поможешь, а себе сделаешь хуже. Николай подошел к трубачу:

– Ты извини меня за то, что втравил вас в это дело…

– Ничего. Мы и так уже собирались уходить. Но это место мы точно потеряли. Нам здесь играть больше не дадут. Не извиняйся, мы ж сами согласились играть. Ты нас не принуждал, в отличие от этих… – ответил трубач, кивнув головой в сторону ушедших унсовцев.

– Дикость! К тому же в цивилизованной и в демократической стране, – как они утверждают! – Николай почувствовал, что фальшивит. Он полез в карман и вынул миллионную кредитку. – На! Возьми в виде компенсации… – он криво усмехнулся, чувствуя в душе подловатую вину за откупление. – Возьми?

– Отстань! – теперь уже грубо отрезал барабанщик.

– Вы что, ребята? – как-то робко спросил Николай, что с ним бывало редко. – Вы бы эти деньги все равно заработали… только чуть позже.

– Мы с тебя не возьмем компенсацию, – ответил трубач. – По всему видно, ты честный человек, а не руховец. Нам уже давно не заказывали играть старый гимн, все боятся. Самим играть – бросить вызов националистам. А по заказу можно – твой вызов, не наш. Раз ты идешь против них, значит, в тебе осталось что-то человеческое. Поэтому спасибо тебе, что позволил расшевелить вонючую киевскую яму. Пусть помнят! Ну, до свидания.

– До свидания, – ответил Николай.

Музыканты повернули к троллейбусной остановке, а Николай подошел к Леониду, выхлебнул остатки пива из бутылки и сказал:

– Как все это противно, аж сердце защемило… – действительно, на душе было муторно. – Смотри, даже музыке на горло наступают. Ужасные времена!

– Да. Но только уже наступили, – поправил его Леонид. – Это тебе не Луганск. К вам еще эта мерзость не дошла в таком количестве, как к нам. Я вчера на вашем вокзале чуть не плакал, слушая, как у вас провожают поезда под марш «Славянки». Так было красиво и торжественно… а сейчас, точнее – с завтрашнего дня попаду я в Киеве под национальный пресс. Буду делать вид, что искренне верю в будущее Украины…

– У нас в Луганске, сколько там живу, помню – под «Прощание славянки» поезда провожают. Но если придут эти… – Николай имел в виду унсовцев, – отменят все, связанное с Россией… и вообще – со славянами. Наступят дикие времена… – снова повторил он.

– Не поддавайтесь им! – горячо заговорил Леонид. – Донбасс – единственная опора в борьбе с национализмом. Я сам украинец. Коренной киевлянин. Но я думаю так – раз природа не предусмотрела государственности Украины, то и не надо над природой издеваться. Мы всегда жили рядом с русскими и сами почти ими стали, и ничего постыдного или плохого я в этом не вижу. И русские… да и никто меня раньше не угнетал, как вдалбливают сейчас всем эту идею в мозги! Чувствовал себя свободным, вольным человеком. А как взяли власть истинные украинцы из Галиции, я перестал чувствовать себя свободным человеком. Надо постоянно доказывать, что ты истинный украинец. Ты, Коля, прав – ужасные времена настали на Украине… – он глубоко вздохнул. – Пойдем ко мне, выпьем по пол-литра и забудем все.