8

Крапивников держал склад и магазин по продаже зерна и муки на Ярмарочной площади. На стене склада, выше входной двери, находилась вывеска, на зеленом фоне которой желтой краской было выведено – «Хлеб-Зерно». Из пяти контор по закупкам и продаже хлеба, расположенных в Луганске, Крапивников был не самым крупным дельцом. Ему было далеко до Гросмана, который имел прямые связи с Москвой и Петроградом, но он вполне конкурировал с Браиловским, Хаимовым, Радзиковским. За годы войны оборот хлебов упал, но доходы возросли. Хлеб стал дороже, залоговые цены на его покупку и реализацию выросли, и это давало постоянно возрастающую прибыль. В последние годы Крапивников проводил операции по продаже хлеба в промышленных, потребительских губерниях центральной России, где своего хлеба не хватало, и это приносило ему хорошие деньги. Но месяц назад, после октября, торговая деятельность резко сократилась. Дальние связи оказались нарушенными, да и Луганский совет переписал имеющийся хлеб, что внесло растерянность в ряды хлеботорговцев. Но Крапивников пришел к выводу, что торговлю не следует сворачивать, грядет голод, а это значит, что барыши будут не просто хорошими, а великолепными. Как действовать, Крапивников уже продумал, но следовало соблюдать осторожность – не ровен час, нарвешься на неприятности, а новая власть не шутит, – в этом он убедился лично.

Сегодня, в своем двухэтажном доме на Английской улице, Крапивников вместе с Хаимовым обсуждали положение дел, сложившихся в торговле. Водка и закуска стояли на столе, и купцы беседовали пока не о деле, а о положении в России. Оба была согласны, что новая власть долго не продержится потому, что сознательно подрывает торговлю, а без нее не будет хозяйственной жизни, остановятся заводы, село не даст хлеба, и наступит паралич в жизни государств. Поэтому, только исходя из этого, должна прийти новая власть. Жаловались друг другу, что доходы упали, но одновременно зорко глядели друг другу в глаза, выясняя, кто кого больше обманывает, вспоминали прошлые годы, когда торговля шла весело и было интересно и жить, и работать. Но оба понимали – сейчас необходимо предложить что-то новое и неординарное в торговле, а то можно разориться. Но никто не начинал конкретного разговора, выжидали и, только когда была допита бутылка, – а у купцов это было обычным в деловых встречах, – Хаимов осторожно начал говорить конкретно.

– Зиновий Зиновьевич, – говорил Хаимов, – ты знаешь, как я удачно провернул одно дельце полгода назад. Думаю тогда – твердые цены, которые ввели в марте, недолговечны. Закупил в Таврии зерна в июле и придержал его месяц. А в августе цены вдвое увеличили, – так я его продал. Хороший куш сорвал. Повезло, будто в рулетку. Но это было все-таки не везение, а коммерческий расчет.

– Марк Шлеймович, – глядя в тщательно выбритое лицо Хаимова, поддержал разговор Крапивников, поглаживая небольшую бородку, – я почти так же сделал, но тогда продал не все зерно, а придержал часть до октября. Тоже неплохо вышло. Вот как сейчас развернуться – не знаю. И хочется, и колется…

Конечно, купцы многое не договаривали в «откровенном» разговоре, но они знали друг о друге все, и большей откровенности было не нужно. Крапивников первым вызвал Хаимова на конкретный разговор, ведь не зря тот зашел к нему в гости, не просто же поболтать за бутылкой Смирновской. Хаимов встрепенулся, его расплывшееся толстое тело подтянулось, он принял приглашение хозяина о ведении делового разговора. Но в начале серьезной беседы Крапивников открыл новую бутылку. Прислуга во время таких разговоров не присутствовала. Разлили в стопки, дружески взглянув в глаза другу, выпили, закусили, помолчали, собираясь с мыслями, и после паузы Хаимов продолжил:

– Зиновий Зиновьевич, ты, конечно, в курсе, что в последнее время я сбывал хлеб Гербелю, вроде бы для армии. Но моего олуха, – я говорю о зяте, – большевички выгнали из продкомитета, и сами там сели. Вот я вроде не у дел оказался. Не знаю, что делать сейчас.

Хаимов внимательно смотрел в бородатое лицо Крапивникова – вроде друг, но все же конкурент, и старался определить реакцию собеседника на свои слова. Но Крапивников просто, по-обыденному продолжил начатый купцом разговор:

– Да, и для меня трудные времена наступили. Ездил Иван, – тоже говорю о зяте, – так немного хлеба продал, а муку совсем за бесценок, чтобы большевики не конфисковали. Прямо не знаю, что и делать сейчас, – повторил он слова Хаимова.

Замолчали, и Крапивников, взяв бутылку, снова налил водку в стопки. Закусывая соленым огурчиком, внимательно смотрел на Хаимова. Тот тоже выпил, глубоко продыхивая и занюхивая выпитое душистым хлебом, а следом отправил в рот огурец и сказал:

– Хорош хлебушек. Недаром он – основа жизни людей. Водочка крепка, но хороша… тоже из хлеба. Так вот, что я хочу сказать, Зиновий Зиновьевич… киевская рада распорядилась, чтобы торговля хлебом была подчинена только ей, а не комиссарам. Пока власти спорят, нам надо работать и этим моментом воспользоваться. Я открою тебе небольшой секрет. Мне шепнули, что рада хочет продать хлеб Румынии и заплатит почти по свободным ценам. Глядишь, будет рубчиков двенадцать-пятнадцать пуд. И хлеб нужен срочно. Рада тоже хочет на этом нажиться. Что ты на это скажешь?

– Это хорошее дело. Но не перехватят хлеб большевики? Боязно. А сколько надо хлеба?

– Думаю, тыщ сорок-пятьдесят пудов, чтобы на два полновесных состава было. Я уже прикинул, как это сделать. Отправим хлеб в воинских эшелонах, как на фронт. А в Киеве и Житомире наши агенты его встретят и решат вопрос с радой.

– Все равно опасно. На раду надежды нет, это не правительство, а болтуны… большевики и то уверенней руководят, чем те интеллигентишки. Но попробовать надо.

– Волков бояться – в лес не ходить!

– А что ты от меня хочешь, Марк Шлеймович?

– Сам знаешь, я работаю в Славяносербском уезде и южнее. А там большевики с рабочими крепко наложили лапу на хлеб. Мне трудно сейчас много закупить, а надо это сделать быстро. Ты ж работал в северных уездах и в Харьковской губернии, там большевиков меньше потому, что мало рабочих. Там легче купить хлеб. Можешь тысяч тридцать пудов дать?

Крапивников подумал, потом решительно ответил:

– Давай попробуем. У меня должно быть возле Сватовой Лучки тыщ восемь пудов, а может и десять… да в других местах. Часть можно прикупить.

– Делаем!? – обрадовано спросил Хаимов. – Впереди хорошая прибыль.

Купцы ударили по рукам – принципиально согласны. По старому купеческому обычаю никаких бумаг не составляли – купеческое слово крепче всяких печатей. Потом обсудили конкретные вопросы, и Хаимов поехал домой, сказав на прощание:

– Нам безделье – хуже пьянки. Без работы сгнием, а с работой расцветем.

Крапивников позвал Ивана. Он его ценил как хваткого и надежного помощника, но считал безродным зятем и командовал, не считаясь с его мнением и занятостью. Иван привык к роли исполнителя решений тестя и никогда не мог серьезно возразить ему, робея перед личностью Крапивникова и его деловой хваткой. Дочку свою Крапивников считал никчемной девкой, жена давно умерла, а вторично он не женился. Сын, увлекшийся в свое время революционными идеями, учительствовал где-то в России. Купец очень любил свою внучку, которой дал имя созвучное своему – Зина. Наследников, по сути, не было и выходило так, что, как ни крути ни верти, продолжателем его дела оставался Иван.

Иван прошел в кабинет, откуда горничная вынесла посуду и навела порядок. Крапивников подошел к зятю. Он был выше его почти на целую голову и, когда Иван смотрел на него снизу вверх, то невольно внутренне сжимался как человек не только более физически слабый, но и как робеющий перед сильной личностью. Крапивников посадил Ивана напротив себя. То, что много им выпито, было незаметно, лишь легкий водочный перегар выходил изо рта.

– Ваня, – сказал Крапивников, – тебе завтра с утра надо будет выехать на недельку по местам и быстро решить один важный вопрос. Приказчика послать не могу. Задание не для огласки.

Иван молчаливо кивнул в знак согласия. Он недавно приехал и толком не отошел от той поездки, но ослушаться тестя не мог. Крапивников пояснил, куда ехать, что делать, дал деловые бумаги, а насчет денег сказал:

– Возьмешь наличными десять тысяч в ссудо-сберегательном товариществе, но если будет возможность – оплачивай не наличными, а чеками Азовского банка. Не будет хватать наличных денег, возьмешь у компаньонов в Сватово и Старобельске. Заедешь к Тихоцкому в его имение, у него должно быть достаточно хлеба. Заберешь его должок нам и если что – закупишь у него весь хлеб. Понял?

– Да, – коротко ответил Иван.

Крапивников дал еще несколько указаний, отпустил зятя и подумал: «Что ж я с ним как с приказчиком говорю… ведь не чужой, чай уж родной. Сын не вернется, все достанется ему. Надо бы быть с ним поласковей, по-отцовски. А может, он сам виноват? Да, сам, – облегченно вздохнул купец. – Ну, почему же он не возразит… пусть даже и закричит? Ох, как бы я обрадовался. Не может. Это рабство перед сильным и богатым у него впиталось в кровь – ни спины разогнуть, ни рта не раскрыть. А без меня он хорош – и прикажет, и умно все сделает. А при мне нет. Робеет. Подлая человеческая душа – давить слабых, сильным подчиняться. А я был не таким? – Крапивников задумался. – Нет. Тридцать лет назад таких, как я сейчас, еще не было. Все были бедны и равны, только стремились к богатству. Все стремились. Рвали друг друга, но не унижались. А сейчас и я стал подобострастно относиться к сильным. Эх, душа человеческая, все ж ты подлая», – заключил купец и пошел к себе в спальню.

Он зашел в комнату к внучке, что делал всегда. Зиночка еще не спала. Поцеловал ее в щечку и, несмотря на то, что маленькая тезка, – как он ее называл, – просила его посидеть с ним и рассказать сказочку, пошел в свои покои. Надо было еще обдумать многое из разговора с Хаимовым.

Иван сказал жене Павлине, что завтра он на несколько дней уезжает по делам. Павлина, привыкшая к его частым отлучкам, не выразила удивления или трогательной заботы о муже, что было неприятно Ивану. Рано располневшая, с веснушчатым одутловатым лицом, она воспринимала происходящее не нутром, а кожей – в себя лишнее не впускала, сосредоточив все свое внимание на дочке. Больших планов не строила, улетать подальше от отцовского гнезда не собиралась. К Ивану относилась, как к житейской необходимости, но никогда не укоряла, как безродного мужа. И сейчас она просто посоветовала:

– Вань, ты будь нынче осторожен – времена-то смутные.

Вот и все, что больно укололо душу Ивана. У него была любовница в городе, и он иногда посещал ее. Часто не мог – не было времени, да и боялся, что семья узнает. Но он не мог представить себе, что Крапивников все об Иване знал и не осуждал его за посторонние связи, считая, что мужику кроме семьи нужна и отдушина в жизни.

Иван любил торговое дело. Считал, что никакие политические или житейские передряги не должны это дело приостанавливать ни на минуту. Торговать, покупать, иметь хоть небольшую прибыль ему нравилось, и работал он по мере возможности честно, что очень сложно в торговле, а главное – с большой охотой.