ПРОЛОГ

Воскресенье, 2 октября 2022 года. Утро

Приморский край, Липовцы

Дальний Восток – дело тонкое. На берегу Тихого океана не Россия кончается, а вечной, дремотной Азии подступает край. И не стоит пленяться лиричными березками, они в Приморье даже пахнут иначе, нежели за Уралом – «на Западе», как тут говорят.

Долгую неделю надо ехать от Москвы до Владивостока по бесконечному Транссибу, и каждое утро за окном купе забелеет иная порода. А тот вид, что шелестит на склонах Сихотэ-Алиня, зовется «березой маньчжурской»… Нерусь.

И погоды здесь чужбинские. В конце мая задувают тягучие муссоны, нагоняют хмарь – и весь сырой, промозглый июнь льют дожди. А ближе к осени может тайфун нагрянуть. Заденет бочком Уссурийскую тайгу – и разверзнутся хляби! Мутные потоки переполнят реки, хлынут стылой клокочущей лавой, затапливая улицы, снося мосты…

Пушкину с Есениным здесь ловить нечего – тутошние раскосые музы вдохновляют, разве что, сочинителей хокку. Азия-с…

Я сощурился, глядя в запорошенное стекло. Брутальный Витькин «крузак» катился мягко, вздрагивая на ямках и недовольно порыкивая. Унылая лента дороги отматывала назад безрадостную степь – иссохшая трава никак не хотела полечь, всё дожидалась хорошего ливня.

Вялая зелень, что подступала к шоссе, тоже просила косых струй. Узорчатые, поникшие от пыли листья неприятно серели, вызывая ощущение удушья и нечистоты, однако вышние силы не спешили омыть деревца – голые небеса отливали ясной синевой…

– Па-ап! – подала голос Наташка, разморено привалясь к спинке заднего сиденья.

– Чего тебе, дщерь моя? – нарочито окая, пропел водитель.

– Долго еще? – затянуло племя младое.

– Да как тебе сказать… – губы у Виктора дернулись в коварной усмешке. – К выходным точно успеем.

– Папа шутит, – проворчал я, жалея девчонку. – Полчаса, и мы в Липовцах.

– Ну, тогда ладно! – повеселела Наталья. Ерзая, она уставилась за стекло.

– Эх, Даня, Даня… – укорил водила. – Истинно говорю: сердоболие к прекрасному полу тебя погубит!

– Вот за это наш пол и любит дядю Данила, – вступилась девушка наставительно.

– Скушал? – ухмыльнулся я.

– В зобу застряло, – кисло промямлил Витёк.

Сзади хихикнули. Отомщенный, я благодушно глянул на друга. Сам же предложил съездить в Китай, вот пусть и терпит…

«Лендкрузер» визгливо затормозил, переваливая горбатый мосток, а его незадачливый водитель мазнул пальцами по экранчику «Кенвуда», добавляя звуку новостям.

Озабоченная дикторша зачитала сводку СВО, выдавая голосом непокой. На заднем сиденье тяжко вздохнули.

– Не переживай, Наташ, – мягко выговорил я. – Никто твоего Димку на фронт не пошлет. «Учебка» ему светит, а не «передок». Будет за порядком следить где-нибудь в Херсоне.

– Да я понимаю…

– Развалили Союз, с-суки, – неожиданно зло процедил Витя, – а теперь нам боком выходит ихняя сраная демократия! Извини, доча, не сдержался.

– Да всё правильно, папка… Дядь Дань, а вы скучаете по тогдашнему… ну, по СССР?

Я пожал плечами.

– Скучаю, конечно. Ностальгирую. Иногда злюсь на себя…

– За что? – серые Наташкины глаза отразились в зеркальце.

– А за то, что предал идеалы революции! – невесело хохотнул Виктор. – Да все мы такие… – его тонкие губы повело вкривь. – Изменники родины. Голосовали же за демократов! Думали, лучше будет, а оно вон как…

– Но хорошо же стало! Чего ты? – заспорила девушка. – Дефицита нету, и вообще – свобода!

– Ага! – Витькин рот перетянуло ядовитой ухмылочкой. – Сто сортов колбасы из рогов и копыт! Сгущенка из пальмового масла! Бли-ин… – заныл тоскливо водитель. – Наташенька, вот, честное слово, махнулся бы – «Тойоту» на порцию эскимо оттуда, из семидесятых! Да и не в этом же дело… Понимаешь, доча, тогда за детей не было страшно. Малышня гуляла допоздна, где хотела, а если какое чадо заблудится – подойдет к любому мужику и скажет: «Дядь, я потерялась!» И тот отведет ее домой… Не к себе! К маме!

Наперсник ребячьих забав смолк, и лишь резковатые рывки баранки выдавали трепет центральной нервной.

– Тогда по-другому жили, Наташ, – задумчиво сказал я. – А мы все были товарищами…

Девушка беспокойно завозилась.

– Я только читала об этом. Знаете, книги такие есть, про «попаданцев»…

– Ну, а как же! – фыркнул водила. Сквозь остаточную горечь сквозило снисхождение. – Читывали, читывали… Хаживали под впечатлением!

Я согласно кивнул.

– Особо «Квинт Лициний» впечатлил. Вещь.

– Мне тоже понравилось! – оживилась Наташа. – И еще «Целитель»!

– Ну-у, тоже ничего, – милостиво заценил я. – Атмосферненько.

– «Ничего»… Мягко сказано! – Виктор впадал в брюзгливый хейт. – Этот Миха собрал микроЭВМ за пару недель! Хех! Из чего? Ладно, там, интеловский проц хапнул. А остальной комплект? Ну, хотя бы 8224! Да если даже выкручиваться без «родных» микросхем, все равно регистры нужны или, там, шинные формирователи. И где их взять в семьдесят четвертом? М-м? А память? Как программировать ПЗУ без программатора?

– Айтишника слышу суровые речи, – насмешливо продекламировала девушка. – Да какая разница, папка?

– Да как это какая?! – взвился водитель, и машина пугливо вильнула. – Это же фантастика, а не сказка! Ну, ладно там, собрал он комп из того, что было. А софт туда как загнать? И откуда он его, вообще, взял? На бейсике накалякал? А компилятор откуда? Тоже сам написал? Вот так, сразу в машинных кодах? Я бы еще понял, если бы этот… как его… Гарин убил полгода на разработку BIOS, а уж потом за «оську» взялся. Так нет же!

Побурчав, Виктор сбросил скорость, а вместе с нею и негодование. Легкий у него характер. Вспылит, аж клочки по закоулочкам! Минута оттикала – всё, готов улыбаться…

– Подъезжаем!

Я глянул вперед. Шахтерский поселок завиднелся за мелкой, но шумливой речушкой, мрея в полуденной дымке. Обшарпанные пятиэтажки посередке, частный сектор по краям…

Никогда не думал, что вернусь сюда, но вот – потянуло. В Липовцах я прожил всего один год – одна тысяча девятьсот семьдесят девятый. Ну, и восьмидесятый захватив.

Проучился в восьмом классе. Промучился… Дурак был.

Девочкам я понравился – и мальчиши́ дружно сплотились против «новенького». Шпыняли, приставали… А новичок, хоть и не убегал, но и сдачи не давал. Бубнил только: «Я тебя трогаю? Я ж тебя не трогаю…» Жил по завету кота Леопольда.

Поморщившись, мысленно отмахнулся от срамных воспоминаний. Лучше головой верти, высматривай места боевой и трудовой славы…

«Лендкрузер» бойко вкатился на улицу Угольную. Где-то тут стоял наш барак… Да вот же он!

Мои глаза жадно обшарили полуразваленный остов давнишнего жилища – без крыши, без веранд… Невдалеке ворочался желтый бульдозер «Комацу», будто предвкушая снос.

– Даня! – повысил голос Витёк.

– А?

– Тетеря глухая… Куда тебя?

– Тормозни на перекрестке.

Не доезжая до центральной улицы Ленина, джип прошуршал по обочине, рокоча движком.

– Часа тебе хватит? – высунулся из кабины наперсник.

– Более, чем!

– А то я хочу успеть в Суньку¹ до темноты, – Виктор заговорил быстрее, смущаясь и будто оправдываясь.

– Да конечно! Буду, как штык.

– Или подходи сразу к кафешке!

– Ладно.

Проводив глазами отъехавший «крузак», я посмотрел вокруг, вспоминая, сравнивая реал былой и нынешний.

«Узнаваемо…»

Направо пойдешь – на шахту попадешь. Налево свернешь – у Дома культуры окажешься. Прямо двинешь – к спорткомплексу выйдешь. А мы вернемся обратно…

Я развернулся, и зашагал вниз по отлогой Угольной, то попадая в тень гигантских тополей, то вновь щуря глаза на солнце. Мысли плыли размеренно и плавно, как бумажные кораблики. Покачивались на волнах памяти, груженые несбывшимися мечтами и тщетными надеждами.

Вон там, где прячется в бурьяне развороченная насыпь, когда-то изгибались поворотом старые рельсы. Уже в семидесятых эта ветка тихо ржавела, зарастая травой. Там я впервые встретился с местными аборигенами, заработав пару ссадин, а после всю свою жизнь боролся с самим собой, лишь бы не впасть во грех трусости.

Зря говорят, будто детские обиды забываются – эта ранка не затянулась до сих пор. Саднит. Только винить в том некого, кроме собственного трясущегося нутра.

Ведь есть же простое и мудрое правило жизни: «Если тебя ударили по щеке, бей обидчика ногой в пах, а затем добавь коленом в челюсть!»

Да куда там…

Канареечного цвета «Комацу» уже не клокотал мощным дизелем – стоял недвижимо, остывая, а мордатый бульдозерист в кабине задумчиво жевал бутерброд, шевеля брылями и горбясь над смартфоном. Прихлебывая кефир, работяга бойко чатился, тыча в экранчик мосластым пальцем.

Ловя равновесие на отвалах перекопанного грунта, я вышел к дому по следу гусеницы, впечатанному в глину, и запрыгнул в дверной проем. Всё, как тогда…

У перегородки громоздится печь, густо крашенная серебрином… Пахнет гнилью и сырой штукатуркой… Заляпанные обои свисают неопрятными фестонами…

У меня ёкнуло в душе. Из-под бумажных слоев выглядывали те самые, в мелкий цветочек – их еще мать доставала. Женщина энергичная, сварливая, она очень гордилась личным знакомством с «работниками советской торговли»…

Мои губы изогнулись в неласковой усмешке. Мы частенько с матерью цапались, но я всегда ей поддавался. Даже в то лето после выпускного. Хотел поступить на прикладную математику, а мне закатили скандал. Дескать, семейный бюджет не выдержит еще пяти лет дармоедства!

«Нечего тут ерундой заниматься, синусами всякими с косинусами! – бушевала маманька. – А жрать ты что будешь? Уравнения? Выучись хоть на инженеришку!»

И я капитулировал.

Подал документы в училище связи. Отслужил, устроился на АТС. Освоил «декадку», потом «координатку». Окончил заочное – и осилил цифровую «сишку».² А вечерами доставал истрепанную подшивку «Кванта» – и пропадал для мира, погружаясь в восхитительное пространство урматов и дифуров, совершенных в своей законченности.

Но мне все же удалось «отомстить» непреклонным родителям – лет пять назад купил им квартиру во Владике…

Скрипя осколками стекла, я прошел во вторую комнату, опасливо ступая по дранке рухнувшего потолка. Здесь когда-то глыбились два шкафа – старый гардероб, тяжелый и основательный, как валун, мы везли через всю страну в контейнере, когда переезжали из Брянска, а новый, вечно расхлябанный. купили уже здесь, на месте. Отцу сразу выделили «апартаменты» в шлакоблочном бараке.

«Удобства» размещались во дворе, грубо сколоченные из досок и побеленные известкой, однако зимой мы ходили на веранду – в ведро, обязательно накинув на плечи полушубок или фуфайку. Из щелей дуло…

Обвалившаяся штукатурка покорно хрустела под подошвами. Покачнувшись, я дотронулся кончиками пальцев до расщепленной, зверски выкорчеванной оконной рамы, державшейся на единственном ржавом гвозде. Оглянулся, балансируя. Вот тут, справа, покоилось мое «лежбище» – продавленный диван. В углу громоздился фикус в бочонке, а рядом вытягивал ножки и антенные рожки черно-белый «Таурус»…

Это случилось в следующую минуту. Отдаленные матюги строителей, справлявших перерыв, монотонная долбежка отбойного молотка, скрип досок под ногами – всё разом стихло, растворяясь в навалившемся сиреневом мареве. Я одеревенел, словно в игре «Фигура, замри!», и даже, по-моему, не дышал. Однако щека как будто прижималась к грубой ткани… Стоял я или лежал? Понятия не имею.

Словно порыв ветра, налетели новые, неведомые звуки – радостный смех, возбужденный ропот. Смутная мгла, сомкнувшаяся кругом, протаяла – я увидел толпу людей под гигантским прозрачным сводом, отгородившим живое от черноты космоса.

– Говорит и показывает спутник «Цифэй»! – гордо зазвенел высокий женский голос. – Первый в мире гравитабль с временны́м двигателем отбуксирован в стартовую зону…

Будто по заказу, Солнце высветило двояковыпуклый диск, засверкавший, как новогодняя игрушка.

– Хронокоррекция один! – гулко разнеслась команда.

– Эмиттеры поля отталкивания защищают людей и оборудование от спонтанных ретросдвигов и других побочных эффектов… – взволнованно бормотала дикторша.

– Хронокоррекция два! Пуск!

Бледно-фиолетовая вспышка раскрутилась мгновенным вихрем, испаряя мозг и опаляя душу.

Глава 1.

Пятница, 24 августа 1979 года. День

Липовцы, улица Угольная

Протяжные скрипы половых досок… Жалобное позвякиванье ложек с вилками… Гуляющий плеск воды в тазике… Маманька моет посуду.

Полузабытые звуки прокрались в мозг, теребя оголенные нервы.

С резким звонким грохотом, столовые приборы ссыпались в ящик стола, и я вздрогнул, словно проснувшись по будильнику.

Забавная у меня поза… Стою на коленках около дивана, покоясь туловом на мягком валике. Левая рука свесилась до пола, правая под грудью, щека вдавилась в обивку – будешь с оттиском узора ходить…

– Утро красит… нежным светом… – немелодично доносится из кухни. – Ля-ля-ля-ля… Ля! Ля-ля… Утро красит…

Мать обожает напевать первые строчки – нудно, как заевшая пластинка. Мои брови вяло ворохнулись: так я у родителей, на Эгершельда?

Глаза открылись по одному, и заморгали – в поле зрения отливали глянцевые листья фикуса, вымахавшего чуть ли не до потолка. Тускло блестел новенький «Таурус». Сердце дало сбой – и забухало, зачастило.

– Утро красит нежным светом…

Брякнул эмалированный тазик. Разношенные тапки прошаркали к двери, громыхнул мощный запорный крючок, выпадая из кольца… Гулко отозвалась веранда…

– Стены древнего… ля-ля… – гнусавый голос перекрыл шум выплеснутой воды.

Клекоча, я засучил ногами, ворочая непослушное тело и усаживая на скрипнувший диван. Меня колотило от ужаса, от нахлынувшего безумия, а когда расширенные глаза уставились в зеркальную дверь гардероба, я чуть не заорал – в облупленном отражении белело перекошенное ребячье лицо. Подростка! Дани Скопина, перешедшего в восьмой класс!

Я с силой зажмурился – и распахнул свои карие. Ничего не изменилось. Всё та же самодельная книжная полка над телевизором, заставленная томиками в «рамке» и «про шпионов». К ней впритык коробчатый шкаф – мы его вместе с отцом собирали, по неряшливо-затертой инструкции. Сколько мне тогда довелось замысловатых матов услыхать!

А за спиной… Я обернулся. Ну, конечно… Фабричный гобелен, изображающий тройку с бубенцами. Утеплили наружную стену.

Глухо доносился материн голос – пронзительный, с веселыми визгливыми нотками. Родительница перекликалась через весь двор с соседкой из барака напротив. У той было смешное имя – Авдотья Робертовна…

«Да почему было?!» – яростно рванулась мысль.

Я со стоном отер лицо, и бессильно уронил руки на колени. Небывалое бывает?

– Попаданец! – нервическое хихиканье рвалось из меня, переполняя холодеющую утробу. – Попаданька!

Я обхватил непривычно узкие плечи руками, сжимаясь в комок, стиснул зубы – лишь бы унять набухавшую внутри истерику. Сердце колотилось, натужным писком отдаваясь в ушах.

«Побочный эффект…», – всплыло в памяти серебристым пузырьком.

У них там, значит, старт, а у меня – пересадка сознания? Или то был всего лишь сон «по мотивам А. и Б. Стругацких»?

Э, нет, дружок, не финти! Какой, к бесу, сон? Тебя зацепило далекое будущее, дотянулось, как тайфун до приморских берегов, и – дзынь! – побочка…

«Да ты оглянись, – будто вчуже подумалось мне, – вокруг та самая комнатёшка, тот самый мир, то самое время! И всё это – явь!»

Я встал неожиданно легко и шагнул к окну, со смутным раздражением отдернув бахромчатую, выцветшую штору. За стеклом травянел «приусадебный участок» – клочок земли, обнесенный дощатой оградкой. Американец подстригает газон на заднем дворе и жарит барбекю, а мы садим картошку – ровно шесть рядков вмещается. У соседей поменьше, но наша квартира с краю, вот и прирезали рядок.

Желто-зеленая ботва полегла, путаясь с пыреем. Еще недельку, и можно копать…

– Даня! – голос матери тряхнул меня, врываясь в мысли. – Наруби дров! Печку хоть протоплю, а то сыро.

– Ага, – слабо выдавил я.

В балахонистых штанах, перешитых из армейских шаровар (отец со сборов привез), в застиранной фланелевой рубашке с коротким рукавом, я сунул босые ноги в разношенные сандалии и вышмыгнул за дверь.

Меня слегка пошатывало, но нездоровая слабость уходила, как лишняя влага от раскаленной печки.

Споткнувшись на крыльце, я затянул потуже ремешки хлябавшей обувки, и медленно-медленно разогнулся, чуя, как вся моя «взрослая» память покачивается во мне, не расплескиваясь. Учеба, армия, работа, неудачная женитьба, развод, дочка по субботам… Полный сосуд.

«Не вливают вино молодое в мехи ветхие… – текли, струились думки. – А я, значит, влил – вино выдержанное напустил в мехи молодые, сильные и крепкие…»

Желчно фыркнув, согнул руку в локте, напружил бицепс… Задохлик.

– Даня-я…

– Да щас…

Пахнущие свежим деревом чурбаки валялись у веранды в россыпях щепок и ошметков коры – отец вчера распилил пару березовых бревен капризной, оттягивавшей руки «Дружбой». Неясно только, сам ли я помнил о данном эпизоде, или мне передался кэш «настоящего» Данилки, ныне поглощенный ветхой личностью «попаданца»?

Криво усмехаясь, я водрузил на громадную колоду чурку, лоснившуюся берестой, и подхватил увесистый колун. Удар с ближнего краю… С дальнего… И посередке! Колко треснув, чурбан распался надвое. А теперь – на четвертинки…

Замахи живо подняли тонус, сбивая дыхание. Пульс бодро толокся в венах, юная кровь весело журчала, не ведая бляшек. Наколов, я взялся за топор. Охапки должно хватить. Ладно, нарублю две…

…Обрушив поленья у печи, я впервые взглянул на хлопочущую мать.

Когда я последний раз видел ее – там? Неделю… Нет, две недели назад. Как раз картошку поднял из погреба, и подвез старикам целую сетку. «Гуманитарка!» – бодро шутил отец. Ему восемьдесят пять стукнуло, ей – восемьдесят первый пошел. А здесь… Сколько мамуле нынче? Тридцать семь? Ну, да. С ума сойти…

– Уголька еще.

– Угу… – я покосился, охватывая взглядом женскую фигуру.

Грузновата – талии почти не видно, но и не разнесло, как Авдотью Робертовну.

Та, если сядет на лавочку, пузо на колени вывалит. Квашня.

Осторожно, чтобы не измазаться, набрал полное ведро угля, и занес на кухню. Печь гудела, меча из поддувала огневые выблески.

– Мам, я в школу схожу, – соврал мимоходом. – Может, там объявление вывесили?

– Сходи, – родительница мотнула головой, отбрасывая челку набок. – Заодно хлеба купишь. На! – порывшись в кармане балахонистого платья, она выудила тусклую мелочь, копеек сорок или пятьдесят.