Глава 7

Исключение за «антисоветскую пропаганду». Спор у Ляксы о событиях в Венгрии. Карлейль. Марат, Робеспьер и гильотина.

Алексея Струкова исключили из института за антисоветскую пропаганду. Кто-то донес, что он усомнился в правомерности наших действий в Венгрии. Прямо говорил: «Народ воспользовался своим правом на независимость, а мы в него стреляли».

– Венгрия воевала на стороне фашистов до конца войны, – сказал Юрка. – Там всегда был бардак. Если бы мы не ввели войска, Венгрия не была бы социалистической.

– А это их выбор. Народ всегда прав, – не согласился Лякса. – Тем более обязаны были уйти оттуда еще в прошлом году, как только союзники покинули Австрию.

– Меньше «Голос Америки» слушай. А то как Лёха залетишь, – строго сказал Юрка.

– Не залечу, если ты не донесешь, – пробурчал Лякса.

– Дурак ты, Лякса, – обиделся Юрка.

– Ладно, умный. Мы же разоблачили культ личности Сталина, а Матиас Ракоши – сталинист. Это он установил диктатуру и расправлялся с неугодными. Да еще насильственная коллективизация.

– Так его за это и сместили, – возразил Юрка.

– Правильно, сместили, а новый, Хагедюш, опять вернулся к сталинизму. После этого народ и стал требовать Надя, при котором жил лучше, и требовать вывода наших войск из Венгрии.

– Да не в этом дело, – не согласился Юрка. – Дело в том, что стали выступать вообще против социализма.

– А я еще раз повторю, – это их выбор.

– Выбор выбором, но есть еще высшие интересы.

– Это какие же?

– Интересы государства. Да и вообще, если б не поляки со своим прошлогодним восстанием, ничего бы и в Венгрии не произошло.

– А при чем здесь поляки? – недоуменно пожал плечами Лякса.

– Так дурные примеры заразительны. Рабочие поднялись в Познани, а Венгрия – глядя на них…

– В Польше все как началось, так скоро и закончилось, – сказал Лякса, – а в Венгрии произошло настоящее восстание, и подавляли его наши танки… Говорят, там убитых и раненых оказалось почти две тысячи. А посадили вообще немерено.

– Любая власть имеет право защищать себя от любых попыток ее сместить, упрямо стоял на своём Юрка. – Так было всегда и везде… Лично я вообще против всяких бунтов и революций, потому что все они бессмысленны, и от них ни пользы, ни свободы. Придут новые люди, и уже они будут защищали свою власть от тех, кто тоже хочет власти.

– А Французская революция? Она принесла свободу и сделала Францию республикой, – возразил Лякса.

Я молча слушал спор моих товарищей. В голове мелькнула фраза, которую я вслух произносить не стал: «В Париже всё по-прежнему, честные люди ходят пешком, негодяи разъезжают в каретах, только негодяи сейчас другие». Такими словами Гюго отметил какую-то вредную заварушку.

– Во-во. Республику установили, но при этом угробили больше четырех миллионов человек. Читали, знаем. Не жалели ни стариков, ни маленьких детей. И самое аморальное в том, что Гильотен, придумавший гильотину, был уважаемым ученым, доктором анатомии.

– Гильотину изобрел не Гильотен, он только предложил ее использовать, – поправил Алик.

– Да какая разница, – отмахнулся Юрка. – Где у тебя Карлейль?

– Зачем тебе Карлейль?

– А он как раз хорошо показал изнанку революции.

– Ну и что? Читал я твоего Карлейля.

– А я Володьке покажу.

Алик нехотя встал и достал из книжного шкафа томик в сером переплете. Это была книга английского историка Томаса Карлейля¹¹ «Французская революция» Санкт-Петербургского издания 1907 года.

Юрка полистал книгу, нашел нужное место.

– Вот. Здесь говорится, как в трюмы барж заталкивали тех, кто был против нового порядка, и топили. «Но зачем жертвовать баркой? – пишет Карлейль. – Не проще ли сталкивать в воду со связанными руками и осыпать свинцовым градом всё пространство реки, пока последний из барахтающихся не пойдёт на дно?.. И маленькие дети были брошены туда, несмотря на мольбы матерей. «Это волчата, – отвечала рота Марата, – из них вырастут волки»… Вооружёнными палачами «расстреливались маленькие дети, и женщины с грудными младенцами… расстреливали по 500 человек за раз…»

А по закону Робеспьера каждый гражданин обязан был донести на заговорщика, которому, конечно, отрубали голову.

– За это Робеспьера самого отправили на эшафот, – добавил Алик. – Только что ты хочешь этим сказать? Революция была буржуазная, и она не изъявляла волю народа.

– Ага, А Бастилию кто брал? Не народ?

– А что народ? Народ подбить к бунту – раз плюнуть. Главной силой все равно осталась буржуазия… Но ты же не будешь спорить, что революция во Франции утвердила новое, более демократичное общество.

– Многие историки говорят, что те же цели могли быть достигнуты и без такого большого количества жертв.

– Это Токвиль¹², – сказал Алик. – Он писал, что крах Старого порядка произошёл бы и без всякой революции. Но другие историки считают, что революция принесла народу Франции освобождение от тяжёлого гнёта, чего нельзя было достичь другим путём.

Алику видно надоел этот в какой-то мере бессмысленный спор, и он сказал:

– Короче, мы пришли к истине, которая лежит посередине. А народ всегда будет недоволен властью и хотеть перемен.

– Буржуазной властью, – подняв палей вверх, значительно сказал Юрка.

– Буржуазной властью, – согласился Алик. – Народ всегда будет недоволен своей буржуазной властью.

Глава 8

У Лерана. «Руси есть веселие пити, не может без того быти¹³». Гуманно ли посылать собаку в космос? Разговор с Милой о Зыцере. «Любовь зла».

Компания Валерки Покровского тусила чаще у Маши Мироновой, реже у Лерана, в институтском доме, – где жил и Зыцерь, – когда мать, Зинаида Николаевна, отсутствовала. Она иногда ездила в Москву к старшему сыну с невесткой, а чаще ходила к близкой подруге, тоже педагогу, старой одинокой женщине Иде Соломоновне, и оставалась у неё допоздна. В таких случаях, когда кто-либо спрашивал Лерана: «А где Зинаида Николаевна?», он махал рукой и говорил: «Да к Иде пошла». В их двухкомнатной квартире, состоящей из небольшого зала и совсем крохотной узкой Лерановой комнатки, в которой едва умещалась односпальная железная кровать с никелированными шарами, однотумбовый письменный стол, да книжный шкаф – только-только оставалось место для прохода. Компания занимала зал, а спальня служила для уединения незаметно сложившейся парочки: Лерана с Ликой Токаревой. В зале тоже свободного пространства почти не оставалось: много места занимал рояль, хотя он и назывался кабинетным.

При всей бедности нашей студенческой братии, как-то всегда находились деньги на вино. Пили, конечно, дешевое яблочное или портвейн. Пили для поднятия настроения, чтобы шумно спорить, петь под гитару и конечно, решать мировые проблемы. Бывали исключения, когда вино лилось рекой. Но тогда спор становился бессмысленным, мысли примитивными, песни не пелись, а стихи не читались. Тусовка постепенно превращалась в тупую студенческую попойку. К нашей чести, до рук и разборок типа «Ты меня уважаешь?» или «А ты кто такой?» дело никогда не доходило и, в конце концов, все мирно расходились.

Только что вслед за первым космическим спутником к дню 40-летия революции запустили второй, но уже с животным на борту. Цель запуска – доказать возможность существования живого существа в условиях космического полета. Все радовались, что собака по имени Лайка чувствует себя хорошо.

У Лерана по этому поводу завели пустой спор: гуманно или не гуманно посылать в космос собаку, зная, что ее ждет верная гибель.

– Наука требует жертв, и лучше пожертвовать Лайкой, – заявил Леран. – Мне тоже жаль собаку, но это же было необходимо во имя всего человечества.

– Тем более что собака – беспородная дворняжка, – высказал свое мнение Вовка Забелин.

– Живодер ты, Вовец, – сквозь слезы проговорила Мила Корнеева.

– Чегой-то я живодер? – обиделся Вовка. – У нас дома тоже есть собака, пекинес Яна.

– Вот если бы твою Яну туда запустить, как бы ты тогда? – укоризненно сказала Маша Миронова.

– А никак бы я тогда, – передразнил Машу Вовка, – я бы гордился, что моя собачка внесла вклад в развитие космонавтики.

– Вовка прав, – поддержал Алик Есаков. – Если б не Лайка, как бы ученые доказали, что животные могут долго жить в невесомости? Теперь это позволит запустить в космос и человека… Уровень радиации тоже определили с помощью Лайки.

– Американцы для космических исследований используют обезъян. Это что, более гуманно? – высказался Валерка Покровский.

– Тем более что нашу Лайку усыпили, когда она выполнила задание. Так что она не мучилась, – выразила надежду Лика Токарева.

– Как бы не так, собачка погибла через несколько часов после запуска, так как от перегрева спутника в контейнере тоже стала повышаться температура. Лайка попросту сгорела, – заявил вдруг Вовка.

Все замолчали, переваривая эту информацию. Маша всхлипнула, а Леран насмешливо спросил:

– Би-би-си слушаешь?

– Какая разница, что я слушаю? Я говорю факт.

– Да не слушайте вы его, – сказала Лика. – Вражеские голоса так набрешут, только уши подставляй.

– Еще причиной называют сильный стресс, который пережила собака при выходе в космос, – пропустил слова Лики мимо ушей Вовка.

– Ладно, чего там говорить, смерти животного избежать все равно бы не удалось. Все знали, что пес погибнет. Возвращать спутники обратно на Землю еще не научились. А как научиться, если не известно, возможно ли жить в космосе или нет? Вот наша Лайка и доказала. Можно сказать, что она открыла дорогу в космос.

– Я бы ей памятник поставила, – сказала Маша.

– А ты, Маха, не боись – запросто поставят, – заверил Валерка.

– За это нужно выпить, – предложил Есаков. – У меня есть четвертной. Кто пойдет?

Засобиралась домой Мила Корнеева.

– Ты чего? Время еще детское, – пыталась уговорить Милу остаться Лика Токарева

– Завтра семинар по литературе, а я еще конспект в руки не брала, – сказала Мила.

Я вызвался проводить.

– Что вы все разбегаетесь-то? – недовольно сказал Есаков. – Сейчас Вован вино принесет.

– Алик, без обид, я бы остался, да матери обещал сегодня пораньше прийти, – извинился я.

– Что, тоже на Милку запал? – равнодушно заметил Леран.

– Почему «тоже»?

– Да на нее все западают.