Отзывы на книги автора «Валериан Маркаров»

Новелла "Мулета и мантилья" поражает своей необычностью и при первом же чтении приносит читателю огромное эстетическое удовольствие. Эта проза запоминается, к ней хочется вернуться и написать о ней. И вот теперь такой повод наконец появился – автор новеллы стал лауреатом престижного конкурса Марка Алданова, проводимого изданием "Новый журнал" в Америке.

Название новеллы "Мулета и мантилья" тут же относит читателя в магический мир корриды и вызывает предвкушение встречи с чем-то таящимся очень глубоко внутри – преклонением перед древностью и красотой, предчувствием встречи с Севильей.

"Кто не видел Севильи-тот не видел чуда!" – и эта благодарность автору за возвращение в прошлое не оставляет нас в течение всего рассказа. Читателя накрывает упоение страсти к городу и его удивительной истории, к тайнам магии – и вот мы уже погружаемся в этот мир, отдаваясь ему без остатка.

Но красивой сказки не случится – автор дает понять это, начиная повествование с жестокой картины.

"Он застыл, и бык летел прямо на него. Казалось, в природе не существовало силы, способной его остановить.... Вопль отчаяния вырвался из его груди. Он проснулся…"

В этом начале рассказа и происходит наша первая встреча с героем – журналистом Андреасом, приехавшим в Севилью по заданию редакции сделать серию репортажей о "Corrida del Toros".

И здесь же читатель "заглатывает крючок", с которого уже не соскочить" (по меткому замечанию П.Матвеева) не только по причине закрученного сюжета, но и из-за подтекста рассказа, из-за той глубины вопросов, ответы на которые очень непросты.

Самым важным – без чего не будет понимания этой драматичной и в чем-то противоречивой истории является следующая писательская находка: за всем, что происходит на этой богатой событиями сцене, стоит главный герой рассказа – величественная Испания с её вечной Севильей. Только поняв это, читатель сможет приоткрыть дверцу в увлекательный, так мастерски созданный автором мир. Только уловив этот дух, почувствовав этот воздух и этот серебристый цвет полотен Гойи, можно было написать и прожить такую историю. Историю, где настоящее и фантазия сливаются в вихре фламенко, где выдуманное, переплетённое с явью, позволяет, по словам героя "чувствовать себя одураченным, получая от этого удовольствие".

Это он - тот случай, когда читатель живет корридой, он дышит этой древней жертвенностью. Поэтому фраза "Коррида – это не бой, это триумф жизни над смертью" проходит красной нитью через весь рассказ.

Вот эту философию сумел уловить в своём повествовании автор, заставляя читателя одновременно следить за увлекательным сюжетом и при этом чувствовать глубинный подтекст происходящего. Это всё коррида - страшная в своей истории и одновременно завораживающая.

Так в чём же суть её, что она такое как явление? Бессмертное варварское зрелище, уходящее корнями в глубь веков или сам дух Испании? Возникает вопрос: как страна, подарившая миру великие творения Сервантеса и Лорки, гениальные полотна художников - романтика Гойи и Веласкеса, Эль Греко и основоположника кубизма Пикассо, самые знаменитые соборы и дворцы Севильи – как эта страна может, нарушая все принципы гуманизма, держаться за столь древнюю традицию, получая от неё истинное удовольствие?

Сумеем ли мы вместе с героями этого рассказа приоткрыть для себя завесу этой тайны?

В памяти возникают бессмертные страницы романа Хемингуэя "Фиеста". Коррида его глазами – глубокая философия зыбкого равновесия одного удара, цена которому – человеческая жизнь.

"В бое быков различают территорию быков и территорию матадора. Пока матадор на своей территории, он в безопасности. Каждый раз, когда он вступает на территорию матадора, ему грозит смерть" (цитата из романа Хемингуэя).

В этом же романе есть свой, достаточно прямой и жёсткий ответ на наш вопрос, процитируем его: "Для того, чтобы проводилась коррида, требуется два условия: чтобы в стране разводили быков, и чтобы люди всерьез интересовались смертью". Но Маркаров не смотрит на это так прямолинейно, и вместе с героем рассказа, журналистом Андреасом, читатель вовлекается в размышления о природе корриды как явления, и ему открывается простор для собственных сомнений и вопросов. Мы снова невольно возвращаемся к началу рассказа и ловим мысль, еще не явную, но уже не отпускающую: страшный сон героя - его личная коррида, его личный бой, – где он просыпается в момент, предшествующий удару – удару, который может стать последним.

В рассказе нет второстепенных героев. Маленький мальчик, случайный сосед Андреаса во время представления корриды, увидев "смерть быка в её уродливом обличье", в одночасье становится взрослым. Но больно не только ему. Автору удается показать и внутренние метаморфозы самого Андреаса, его постепенно созревающий бунт против этой дикой традиции, против этих рукоплесканий и жестокости толпы, против того, что "зрители бесновались и хлопали в ладоши". Двойственность главного героя, сложнейшее эмоциональное состояние противопоставляются в рассказе красоте города ("окутанные золотистым паром, росли бугенвиллии, гибискусы и дикий жасмин.") Одновременно с этим "похожие на Маху Гойи молоденькие сеньориты с красными цветами в волосах...наслаждались убийством, отдав за это деньги."

Эти метафоры в рассказе используются автором так ярко, что невольно вспоминаются строчки всех стихотворений об Испании и корриде, которые когда-либо нами читались и запомнились.

"Севилья серьгами сорит,

сорит сиренью,

а по сирени

сеньорит несёт к арене"

Евгений Евтушенко "Коррида"

Все описания боя разворачиваются как в замедленной киносъёмке, и подробная, шаг за шагом, секунда за секундой, хроника действий держит читателя в напряжении, заставляя сердце сильнее биться.

Момент, когда решается судьбы и быка, и тореро – это момент полного погружения читателя в реальность, в которой и герои, и читатель, и автор становятся одним целым.

"Оле!"- крик толпы.

"Оле!"- между жизнью и смертью.

Максимальная точка накала в рассказе, великолепное владение словом.

Всё подробнее раскрывается многоплановость рассказа. Здесь есть и мистика с элементами фэнтези, и драма с высокой степенью художественной достоверности. Неоднозначность взглядов у автора не становится навязчивой, и иногда приёмы, используемые им, заставляют остановиться и отвернуться от мнимых красот и позолоты.

Дух древней Севильи прочувствован автором, он во многом определяет судьбу героев. В рaссказе много «севильских» моментов, где так ярко раскрывается противоборство взаимоисключающих начал – циничного равнодушия и борьбы за достоинство человека, душевной красоты и душевного уродства, права на жизнь или права последнего удара.

Наша внутренняя киноплёнка продолжает раскручиваться то держа нас в постоянной динамике, то оставляя время для собственных размышлений. Необходимость отослать репортаж в редакцию своего журнала приводит героя в бар, где его внимание привлекает плакат с портретом бесстрашного тореро.

"Обернувшись, он увидел перед собой худую, будто высушенную горячем андалузским солнцем, женщину с бархатной сумочкой и большим веером в руках...и великолепными серьгами в ушах, которые здесь называют "Слава богородицы".

Так произошло его знакомство с Доньей Лусией, а читателя – со второй, мистической частью рассказа.

История Альваро Гонсалеса – знаменитого тореро, когда-то "первой шпаги Испании", рассказанная доньей Лусией, – смесь мистики, фэнтези и реальности – потрясла воображение героя наравне с самой рассказчицей.

Всё в этом её рассказе направлено в выдуманное прошлое, все её воспоминания приобретают другой смысл, и вся эта борьба противоположностей приводит к тому, что две Лусии – живущая в выдуманном мире и сегодняшняя – сливаются в один и тот же образ, оставляя за собой право на собственное "я" – непонятное, трудноуловимое, но своё. Время в этой части рассказа как бы перетекает из прошлого в настоящее. Читатель вместе с автором погружается в это другое время, и в контрасте реального и выдуманного мира доньи Лусии, в этой двойственности кроются притяжение и магия, держащие в объятиях в напряжения. Интересно, что при этом автор не снижает накала рассказа, и возникает еле уловимое ощущение, что герои просто меняются местами.

История донны Лусии наложилась на собственные страхи и размышления героя, а танец фламенко – душа Испании – заставил поверить её рассказу.

"…возвысившись над обыденностью, разглядел он в пластике тела гордую натуру испанки". После этого мысль "'коррида – это триумф жизни над смертью", высказанная донной Лусией, уже не казалась главному герою такой неправдоподобной. Эта пойманная в рассказе точка вполне могла стать финальной и говорит о большом мастерстве автора.

Так, казалось бы, два чётко разделённых смысловых пласта прозы в итоге плавно перетекают один в другой, вовлекая читателя в вихрь этой истории, подобно танцу фламенко.

Остается неразрешимым ответ на главный вопрос, поставленный автором.

И новая образность, и подаренный нам целый мир человеческих судеб, древних традиций, красот полотен великих мастеров, вихря фламенко, необыкновенного воздуха - всего того, что можно назвать одним именем - Испания - невольно отправляет нас искать ответ именно у великих мастеров живописи. Может быть, два лучших в мире художника, писавших корриду, помогут нам приоткрыть завесу этой тайны?

Вот они, два разных взгляда в картинах Великих художников Испании.

Гойя - это достоверность и историзм, откровенность и драматизм зрелища.

Пикассо - это мистика и символизм происходящего на сцене, ведь художник видел в корриде воплощение пластики человеческого тела.

Два разных по сути взгляда, но мир в восхищении останавливается перед картинами обоих мастеров. Этого нет в рассказе Маркарова, но этот дух автор сумел нам передать.

"Если писатель хорошо знает то, о чем он пишет, он может опустить многое из того что знает, и, если он пишет правдиво, читатель почувствует все ощущение так же сильно, как если бы писатель сказал об этом." Э.Хемингуэй

Книга очень увлекательна и полна неожиданностей. В ней я нашла удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения рассказчика. Кстати, не поняла причины для возрастного ограничения "18+". Смело дала читать сыну 16-ти лет.

Спасибо вам огромное за ваши книги с огромным удовольствием читаю и перечитываю их. Вы человек с большой буквы, творческого вам успеха и просто спасибо что вы есть.

Блестящий автор! Читаем всей семьей. Отдельные эпизоды читаем вслух, поражаемся образности языка, тонкому стилю и таким разным и заватывающим сюжетам . Тонкий юмор, полное погружение в тему, эпоху, человческую психологию. Герои настолько живописны, что реально видишь их истории как на экране телевизора. И, конечно, отдельное спасибо за превосходный русский язык. Удачи Вам, уважаемый Валериан Маркаров!

История о грузинском художнике Нико Пиросмани. Повествование истории ведется как сказка, или легенда, как подсказывает нам в названии автор. Забегая вперед, эта сказка с трагическим концом.
Есть нечто мучительно печальное общее у таких историй как те что были прочитаны мной ранее о Ван Гоге, Модильяни. Это трагическая история. Хотелось бы сказать им: зачем ты так поступаешь, зачем ты это сказал или сделал. Хотелось бы вложить в них свою волю, свои мысли, дать совет. Эти художники были такие какие они есть и в то время были люди которые пытались помочи этим мученикам, к сожалению они никого не слушали, а только следовали жестокой воле судьбы, а если бы прислушались, тогда возможно не было бы тех великих произведений искусства, которыми мы восхищаемся сегодня.
В книге есть местами намеренное растягивание описаний и перечислений, вероятно в целях увеличения количества страниц. Есть какие то детали биографии в диалогах, где возникает вопрос откуда такие нюансы мог знать автор. Однако в общем и целом история не плохая, интересная подача, ярко передан дух старого тифлиса, того времени, тех людей.
В общем и целом книга понравилась. Можно рекомендовать к прочтению, кому нравятся автобиографичные истории про художников.

Новая повесть Валериана Маркарова с первых строк увела меня в такие дали, что я села писать отзыв сразу, пока раздирающие душу эмоции ещё сильны. Не получилось отложить на потом, спрятать. Захлестнуло ощущение «здесь и сейчас», сжалось что-то внутри, и пришло чувство невозможности молчать об этом. Это редкое чувство, — когда ты сумел встроиться в текст и не знаешь теперь, как из него выбраться. «Там, за тремя горами» — не повесть, а скорее, семейная сага, повествующая о жизни нескольких поколений армянской семьи на фоне страшных кровавых событий. Это история о том времени, которое в историю войдет как «геноцид армянского народа», а по-армянски прозвучит как «великое злодеяние».
Читая повесть с самого начала, любуясь красками повседневнойжизни, природы, отношений в семье и трепетного уважения к памяти прошлого, даже подумать невозможно о том, в какую бездну боли и страданий выведет нас автор — Валериан Маркаров, решивший взяться за такое глубокое эпическое произведение, несмотря на относительно небольшой формат. Ещё до знакомства с главными героями саги автор делает акцент на важнейшем, может быть, одном из ключевых моментов, предвещающем дальнейший ход событий, что с точки зрения жанра вполне логично. Важный нюанс кроется в том, что с самого начала создаётся своего рода объёмное пространство, в котором каждая новая картина подобно узелку будет прикрепляться к главному рисунку, тонко и мастерски вычерченному автором. У любого пространства должен быть фон, и вот здесь уже, в этих переходах времени и картин, приоткрывается завеса тайны, которую автор своим читателям предлагает приподнять.

«Зима в Тароне выдалась самой суровой за последнюю тысячу лет». «Старики тесной гурьбой подходили к церкви, чьи своды в течение столетий слышали пение ревностной паствы: здесь вершились богослужения, венчали новобрачных, крестили в купели детей, отпевали покойников…» Церковь всегда была центром притяжения — основой основ. Красиво, парадно, но что-то нарушено в этом порядке, неуловимо, едва заметно. «Молодняка на службе не было. Иное нынче подрастающее племя! Старших не уважают, не ценят ни веры святой, ни могущества церкви божией, ни молитвы прилежной. Не соблюдают обычаи, коими всегда отличался их народ». Так сетовали старики, вспоминая старые прочные времена. Не уходя от повествовательной линии повести, очень достоверно, с точными интонациями автор подводит нас к тому, в чём чуть позднее мы разглядим зерно истины. Пока еще в истории не обозначилось главных героев, но читатель с первых слов повествования уже находится внутри текста, он умело вовлечен в эту жизнь, и ни на миг у него не возникает сомнения в правдивости того, к чему ему дали шанс прикоснуться. Прежде всего автор щедро использует язык своих предков, органично вписывая его в текст повести. Вещи и предметы имеют свои названия на армянском, что только поднимает национальную идентичность на высоту. Язык, как символ самой Армении, усиливает эффект присутствия. «Армянский язык — неизнашиваемый — каменные сапоги. Ну, конечно, толстостепенное слово, прослойки воздуха в полугласных. Но разве все очарованье в этом? Нет! Откуда же тяга? Как объяснить? Осмыслить?.. Был пресный кипяток в жестяном чайнике, и вдруг в него бросили щепотку чудного черного чая. Так было у меня с армянским языком». О. Мандельштам. «Путешествие в Армению». Умелое вовлечение и естественность, с которой это произошло незаметно для читателя, — это мастерство. Армянский язык, прежде тебе незнакомый, становится органичным для тебя, и кажется, что так было всегда. Здесь, на этой древней земле, живут по законам, которые создавались веками, они есть суть жизни, дающей прочность и незыблемость основ. В них заключена сила. Так, говоря литературным языком, автор показывает нам незримо стоящего везде главного героя. За всеми событиями повести, охватывающими почти вековую историю, стоит Армения — многострадальная, зачастую униженная страна высокой культуры и раннего христианства, так бесконечно, до дрожи любимая автором. Да, главный герой повести — это именно сама Армения, с её гордо поднятой головой, обращенной к вершинам, уходящим в небо, и с её непоколебимой верой в основы.

Эта любовь и глубокое страдание за судьбу народа — отнюдь не авторская гипербола. В повести явственно слышна авторская боль. Можно остановиться ещё раз и задаться вопросом, как достичь этого стопроцентного слышания, как донести этот звук до читателя, живущего в другом мире и по другим законам? Здесь чувствуется громадная историко-культурная нагрузка, но голос автора умело ведет нить воспоминаний. Он остаётся ведущим, но органично связан с голосами героев — так возникает эффект полного погружения. Так как достигается этот эффект? По какому закону и как это удается автору? Не раскрывая полностью сюжетной линии повести, можно ответить, что по закону проживания автором жизни своих героев. Дело в том, что автор не выдумывает героев и их обстоятельства, он живёт этими жизнями. Прошлое близких ему людей оживает в образах, ведь только так можно достичь абсолютной правдивости и максимально погрузить читателя в ихжизнь. Вот в этом, как мне кажется, и кроется главная составляющая такого полного принятия правды. Невероятный эффект погружения в пространство и время. Причём время выступает как один из символов, переносящий читателя из прошлого в настоящее. То прошлое, о котором ты почти ничего не знал, уже не будет для тебя чужим. Здесь по крупицам собраны легенды, передающиеся через поколения, и неслучайно автор начинает повесть со времени хрущевской оттепели. Этот переход из времени прошлого в настоящее — не авторский приём, а живая нить судьбы, полной драматизма и сломанных жизней. «Геворг не заметил, как внезапно очутился в тех закоулках памяти, где жили обрывки воспоминаний его матери о событиях давно прошедших времён». Так происходит знакомство читателя с одним из тех, кому предстоит, по замыслу автора, стать одной из знаковых фигур повести — человеком из другого времени. Здесь, на этой древней земле, живут герои нашей истории: глава семьи Мушег Петросян и его жена Србуи — уважаемые в Муше люди, и их единственный сын, красавец Тигран. «— Силён тот народ, — любил говаривать старый Мушег (глава рода), — который имеет крепкие семьи, живущие мирно и в добродетели». Ожившие воспоминания. Остановимся здесь. В них слышен звук дудука Мушега и ощущается запах виноградной лозы, которую так любовно выхаживают отец и сын. Ты чувствуешь единение с матерью Тиграна, которая «в один из дней облачилась в длинный тараз и, обмотав талию шёлковым шарфом, пришла на смотрины невесты сына, предварительно посовещавшись со своим братом», и — вот она, мудрость армянской женщины: «— Сначала надо обязательно увидеть, какая у неё мать, — сказала Србуи сыну на пороге дома». Сколько тепла во всех этих деталях, как скрупулёзно, не пропуская ничего, описывает автор всё до мелочей. Через эти вещи, у каждой из которых есть свое предназначение, ещё глубже создаётся атмосфера доверительности, незаметное участие, словно автор прожил среди этих людей долгое время. «Говорят, каждый получает от Господа по мере того добра, которое он сделал в жизни. Вот и жена досталась Тиграну чудесной и понятливой». В дом мужа вошла Анаит — редкое сочетание женского начала и ума. «— Да благословит вас Господь, и да не разлучит вас человек, — громко провозгласила тантикин Србуи, соединив руки Тиграна и Анаит». В дом пришла любовь. Родилась дочь, которую назвали Марьям, в честь Пресвятой Богородицы. Казалось бы, ничего не предвещало беды, но чуткий читатель почувствует знамения грядущего, поскольку автор владеет слогом ощущений виртуозно. Чуть сбавлена тональность, чуть приглушена, и вот уже в ушах звучат слова повитухи Сирануш. «— Тяжёлая будет судьба у девочки, — отчего-то молвила повитуха. — Это на лбу у неё написано…» Автор не дает прямых ответов, он лишь приоткрывает для нас дверцы будущего. Это о таких книгах, которые не дают тебе выдохнуть, писал когда-то Мандельштам: «Книга в работе, утвержденная на читательском пюпитре, уподобляется холсту, натянутому на подрамник». Мир стоит на рубеже слома эпох, и в рассуждениях стариков в церкви есть большая доля правды. Пока виноградная лоза, так любовно возделываемая отцом и сыном, даёт урожай, а фруктовый сад плодоносит, в доме живёт надежда. После рождения дочери Анаит потеряла двоих сыновей, и Тигран не мог понять, чем они виноваты перед Богом. Спасает вера в устои, и когда сын был готов отринуть Бога, то слова отца: «Коли нет в душе человека Бога, его место занимает дьявол» — спасли, укрепили дух.

И вот уже рождается долгожданный наследник, Арменак, которому суждено стать одной из ключевых фигур всей истории. С добром и уважением пришли поздравить семью и армяне, и курды. Сделаем еще одну остановку. Автор уверенной рукой фокусирует на этом внимание. «Арменак появился на свет прежде времени и оказался слабым. Всем становилось ясно, что не жилец он на этом свете… Тигран сразу полюбил наследника какой-то звериной, яростной любовью, и обвинял Анаит, что она недостаточно его любит. А Арменак глядел на мать безгрешной синью больших печальных глаз, как будто прощаясь с ней каждый день». На всех праздниках Мушег берёт дудук, который лечит всем души. Но что-то неуловимое уже витает в воздухе. Это словно бы неуловимое разливается, в тексте нарастает драматизм повествования. Ещё ничего страшного не происходит, мальчик жив. Но бешеная энергетика событий выводит повествование на совершенно другой уровень, и тут уже тебя, читателя, не отпускает предвидение страшных событий. Мы ни на минуту не вышли за круг жизни, ставшей для нас своей. Реальность держит и не отпускает, а сочные и яркие эпитеты только подчёркивают приближающуюся драму. Умирает отец, и Тигран первым бросает ком земли в могилу, принимая от него ответственность за семью по законам предков. «— Ты продолжишь дело, которым занимаются все мужчины в нашем роду, — сказал он однажды Тиграну. — И займешь моё место, когда я покину этот мир». Теперь уже дудук Тиграна звучит, леча души, как когда-то звучал дудук отца. На похоронах друг отца, турок Али, заводит речь о том, что мулла в церкви говорит, что все беды от армян. Это уже прямой знак надвигающейся беды, поворот колеса истории. Жёстче становится текст, и свойственная Маркарову тонкая деликатность уступает место непримиримости. Так бывает, когда режешь по живому, когда чувствуется полное единение с автором, словно внутри сжалась пружина боли и ты не можешь её разжать. Через три месяца вслед за мужем умирает Србуи, и на могиле отца и матери встаёт памятник из розового туфа с крестом и высеченным дудуком — символом преемственности поколений.

Начинается самая страшная часть этой эпопеи. «Погрузившись в темноту, город Муш спал тревожным сном: обострённый слух его жителей ловил каждый шорох». Тигран погибает, защищая свою родину, начинается поголовное истребление армян. На дворе 1915 год, вошедший кровавой памятью в жизнь армянского народа. Здесь хочется вернуться к героине повести — красавице Анаит. Её образ видится как большая удача писателя. Ему удалось показать преображение своей героини из юной девушки в женщину, на которой держится всё — она соль этой земли. Анаит напитывается соками земли, и это даёт ей силы выстоять в любых бедах. Она и есть символ Родины. Удивительные эпитеты находит автор, когда он пишет обо всех женщинах Армении, об их величии и подвиге. Но, вводя в повесть образ Анаит, автор пишет о всех женщинах своей семьи, ведь в ней заключена особенная красота и особенная боль. Вот юная Анаит: «Словно лебедь по глади пруда, очаровывая гостей своей грацией и целомудрием, медленно, легко и плавно ходила Анаит по кругу, вытянув спину и стыдливо опустив мокрые глаза, когда играет «узундара». Вот Анаит — счастливая мать своей дочери: «Тигран спрашивал себя, есть ли в этом мире какая-нибудь другая женщина, так похожая на Богоматерь, как его Анаит». Какие необыкновенные слова находит автор, как проникают они внутрь, вызывая чистые слёзы. И вот Анаит пятнадцать лет спустя: «Анаит, одетая в чёрный тараз, со скорбью в сердце поспешила к своим делам. После гибели мужа воспитание детей и груз забот легли на её плечи». Описание кровавой драмы, которая унесла тысячи жизней — это самые страшные страницы повести. «Подобно жаждущим крови хищникам, аскеры, рота за ротой, ворвались в город, чтобы изгнать несчастный народ — с мест, где они родились и куда никогда не вернутся — в ад безводных пустынь». «Но земля, с закрытыми устами, молча внимала! И небо, с открытыми глазами, спокойно смотрело, не содрогнулось в ужасе, не упало на землю, обагрённую кровью невинных!» Анаит не удалось предвосхитить события, она не захотела оставить могилы своих близких, но детей удалось спасти. Их увезли друзья их отца. Они ехали от беды по залитой кровью Армении, ехали в Тифлис, выполняя наказ матери жить и выжить. «Как заклинания, всю дорогу Марьям шептала младшему брату слово «морацир», «морацир» — забудь! Но забыть это всё невозможно. Немыслимо дать кануть в небытие, предать забвению эти чудовищные лиходейства. И сердца всадников сжимались от тоски, рвались на части, хотелось плакать, но глаза оставались сухими». Здесь читатель не может не понять, что все образы, которые прошли перед нами — живая история. Боль и пропущенная через себя скорбь автора похожи на историю семьи в документах времени, в которой огромное уважение к памяти предков неотделимо от памяти своего народа. Автор стоит за каждым из героев, переплетающий реальность и воображение. Здесь кроется одна из разгадок необыкновенного эмоционального воздействия текста на читателя — нам доверили стать свидетелями этой жизни. Через много лет, во времена хрущевской оттепели, сын Марьям получает письмо от своего дяди Арменака из Парижа, чудом выжившего во время Отечественной войны. В бандероли помимо письма лежала трубочка. Это был настоящий армянский дудук. Дудук его деда Тиграна. Так замыкается круг. Соблюдены все законы жанра. Только щемящая боль от этого страшного вчера никуда не ушла, она притаилась и предательски тянет внутри. Можно закончить историю словами Геворга, с которого началось знакомство с героями. «Пленительные звуки, исходящие из дудука, напоминали человеческий голос и были наполнены чистотой седых вершин Арарата. Звонкие, похожие на печальную молитву, они проникали в те глубины его души, где хранились горькие воспоминания матери. И он заплакал, впервые за много лет». Намдолго придется искать ответына вопросы, которые не заданы, и вряд ли мыих найдем. Но чувство благодарности автору за честность, за мастерство, за всё то, что я пережила, прожив повесть, — мой личный ответ.