ГЛАВА ВТОРАЯ

Иногда я бываю настолько глупой, мечтая о том, что, когда я проснусь, вся темнота окажется всего лишь сном, взойдет солнце, и я впервые за полтора года увижу белоснежные облака.

Но тьма постоянна, она никуда не уходит. Она делает пробуждение все тяжелее, зная, что понятия времени больше нет. Нет утра, полудня, дня или даже ночи. Время ушло, как и мир, который я когда-то знала.

Тем не менее, когда я проснулась на холодном деревянном полу, я знаю, что еще не время просыпаться и двигаться дальше. Все спят, неподвижно в своих спальных мешках. Никто не шевелится.

Я осторожно снимаю спальный мешок. Не хочу никого разбудить. Освободив ноги, я перекатываюсь в положение полулежа и медленно поднимаюсь. Все фонари погасли, кроме одного. Кто-то, должно быть, встал раньше меня и оставил его включенным.

Нам не положено брать вещи друг у друга, даже брать взаймы друг у друга, но мне нужен фонарь. Без фонаря я ничего не вижу, и я рвусь найти туалет где-нибудь в этом сыром магазине.

Свет фонаря слабый, но его достаточно, чтобы осветить разбросанные по полу сумки. Я осторожно обхожу беспорядок, ступаю тихо и иду к фонарю. Приближаясь, я бросаю взгляд на лицо того, кто спит рядом с ним.

Алексей, молодой парень, возможно, еще подросток, который выглядит еще моложе во сне. Он не будет против, если я возьму фонарь, сомневаюсь, что он поднимет шум или расскажет кому-нибудь.

Я приседаю, чтобы крепко ухватиться за ручку фонаря, и, сжав зубы, осторожно поднимаю его с пола. Алексей не шевелится. Взяв фонарь, я возвращаюсь по своим следам к своему спальному мешку. Я двигаюсь медленно, тихо, затем перелезаю через свои вещи в проход, который я обыскала ранее.

Тьма кажется гуще, когда все спят. Должно быть, это тишина. Она накрывает меня жутким одеялом. По мере того, как я иду дальше по проходу, озноб покалывает мою кожу, образуя небольшие шишки под тонкой тканью кардигана.

Фонарь освещает редкие остатки еды на полках, покрытые пылью. Журналы, битые стеклянные бутылки, разбросанные плитки шоколада, которые не были собраны перед эвакуацией.

В конце прохода ряд холодильников со стеклянными дверцами выстроились вдоль стены. Я не решаюсь их открыть. Я знаю по опыту едкую вонь старого, гниющего мяса и свернувшегося молока.

Меня не так сильно беспокоит вонь от мяса, не после того, как я целый год хожу по городам, по деревням, где тела оставляют гнить на улицах. Это не редкость. Но это неприятно. Особенно когда в кромешной темноте ты спотыкаешься о труп.

Я иду вдоль стены с холодильниками направо, где открыта небольшая дверь. Мы вошли через нее, разбив окно в задней части магазина.

За дверью, в которую я протискиваюсь, прижимая фонарик ближе к себе, находится переполненный коридор, и нахожу еще одну дверь, которая, как мне кажется, ведет в туалет.

Рукоять покрыта липкой пастой красно-коричневого цвета. Не похоже на ржавчину, я думаю. Я натягиваю рукав на руку и использую его, чтобы опустить ручку. Я двигаю ее медленно.

Любой писк или скрип может привлечь нежелательное внимание в нашу сторону, выдать наше присутствие посторонним. Нам приходится беспокоиться не только о бродячих темных морках, но и о других выживших. Большинство остальных недоброжелательно относятся к незнакомцам, особенно когда вы находитесь на их территории.

Мир стал темным.

Может быть, он всегда был таким – темным. Просто потеря света открыла нам то, кем мы являемся на самом деле. Чудовищами. Точно такими же, как звери морки, которые охотятся за нами до краев земли.

Я отбрасываю эти мысли, проскальзывая в туалет. Здесь теснее, чем в набитом хламом коридоре. Я зажата между грязным унитазом и заляпанной раковиной.

Я осторожно ставлю фонарь на край раковины, затем проверяю краны. Вода все еще капает. Должно быть, в трубах еще осталось немного.

Я смачиваю тряпку теплой водой, затем вытираю сиденье унитаза. Когда оно становится настолько чистым, насколько это возможно, я протираю тряпкой зеркало над раковиной.

На зеркале затвердел слой пыли. Но мне удалось его немного очистить, чтобы мое отражение смотрело обратно на меня. Оно грязное и мутное, как будто видишь себя в ряби ручья, но это первый раз, когда я увидела свое лицо за долгое время.

В наши дни мы не тратим слишком много времени на поиск зеркал. И когда я смотрю на свое отражение, я понимаю, почему. Я выгляжу ужасно.

Когда-то давно я красила волосы во все цвета. Я была блондинкой, брюнеткой, рыжей. Те дни уже прошли, и я смотрю на обычные грязно-желтые оттенки своих волос. Все следы краски давно выцвели.

Забавно, как сильно скучаешь по мелочам, когда всё уже потеряно.

Я скучаю по тональному крему, которым я маскировала свои слабые веснушки, по запаху солнцезащитного крема летом и по горячей, ароматной чашке кофе, по своей бабушке и по своему дедушке. Я не знаю смогли ли они выжить в этом темном мире. Я скучаю по закату. Я могла смотреть часами на цвета неба усыпанного тысячами маленьких ярких звезд и зарисовать их в блокноте цветными мелками, после которых на кончиках пальцев всегда оставались меловые разноцветные пятна.

Я хватаюсь за края раковины и смотрю вниз, на слив. Вода просачивается из крана тонкой струйкой, и я смотрю, как она кружится вокруг стока, словно водоворот, в который, я так хочу, чтобы меня затянуло и унесло далеко от этого темного мира.

Это единственная вещь из старого мира, по которой я не скучаю – желание исчезнуть, быть невидимой. Это чувство осталось со мной и во тьме.

По-прежнему, держа одну руку на раковине, я тянусь за спину и вытаскиваю из-за пояса тяжелые ножницы.

Я позволяю ножницам со стуком упасть в раковину, затем медленно закатываю рукав. Я снимаю повязку с руки. Даже в тусклом свете фонаря я вижу блеск шрамов и последний кровавый порез, прорезающих мою плоть, словно удары плети. После прихода тьмы и морков, я несколько раз пыталась умереть. Я не создана для этого мира тьмы. Но я слишком труслива, чтобы что-то с этим сделать. Пока. Однажды я найду в себе смелость сильнее прижать острие к своей коже, и смогу побороть желание забинтовать свои раны. Однажды, я покину этот мир навсегда.

Однажды.

Только не сегодня.

Я отворачиваюсь от ножниц и тянусь за другой тканью. Эта ткань кажется чистой для моих пальцев. Изношенная, но достаточно чистая. Порезав ее на две части, я смачиваю один кусок ткани под непрерывной струей водопроводной воды, прежде чем раздеваюсь до нижнего белья. Ткань прохладная на ощупь. Я тщательно вытираю все места на своем теле.

Нужно хоть как-то компенсировать отсутствие мыла. Если бы я нашла мыло где-то здесь, это было бы началом хорошего дня. Это как во «времена до апокалипсиса», когда вы принимали душ, но не использовали гель для душа или лица, или шампунь, или даже не ополаскивали волосы, просто ополаскивали тело горячей водой. В этом есть что-то слегка освежающее, но этого недостаточно. Сейчас, это никогда недостаточно.

Но со временем к этому привыкаешь.

Я настолько чистая, насколько это возможно.

Мое сердце замирает, когда, сходив в туалет, я нажимаю кнопку слива на унитазе и он смывает, легкая улыбка скользит по моим губам.

Воды в бочке унитаза для следующего человека уже не останется, но мне все равно. Мы можем быть группой или племенем, или как мы там себя называем, но мы все знаем, что каждый сам за себя.

Если бы я хромала, подвернула лодыжку или даже начала умирать от голода, любой из этих людей, в мгновение ока, оставил бы меня позади. Они не стали бы делиться со мной пайками, я это точно знаю, потому что я это видела.

Мы держимся вместе во время передвижения, но мы не община. Я видела это на примере Бориса.

Я закончила дела, взяла второй кусок ткани и завязала ею руку. Затем, засунула ножницы обратно за пояс спортивных штанов. Я вышла из туалета, тихо закрыв за собой дверь.

Прежде чем выйти из коридора, я смотрю в разбитое нами окно и чувствую прохладный ветерок на моем влажном лице. Немного ледяной. Озноб покалывает все мое тело, но мне это нравится.

Я не чувствую холода, боли или страдания. Я просто чувствую оцепенение, и это самое блаженное, что случалось со мной за долгое время.

С этой глупой, маленькой улыбкой на губах я возвращаюсь в магазин.

Держа в руках фонарь Алексея, я снова пробую поискать в магазине. Мне нужны батарейки. Но я не могу найти даже запасной фонарик. Сейчас, я была бы благодарна даже маленькому паршивому фонарику, которые слабее спички и дает пыльный свет.

Сдавшись, я возвращаюсь к остальным, прежде чем кто-то поймет, что я украла фонарик. Или одолжила, но они не будут делать этого различия. Я огляделась, все спят. Я положила фонарик рядом с Алексеем, затем тихо вернулась обратно в свой спальный мешок. Но я не могу заснуть. Вскоре остальные начинают шевелиться, включают фонари, и я слышу, как один за другим сворачивают спальные мешки и запихивают их в сумки. Я остаюсь в своем так долго, как могу.

Я наконец следую примеру и собираю свои вещи. У нас не так много времени, прежде чем мы отправимся грабить близлежащие сельские дома и коттеджи.

Некоторые из остальных, в последнюю минуту, делают обход по магазину на случай, если они пропустили что-нибудь хорошее или оставили что-то позади. Другие идут в туалет, которым я пользовалась ранее. Никто не упоминает, что унитаз не смывает, или что в кранах нет воды. Они не знают, что я израсходовала все, и я рада этому.

По пути в это село, где мы сейчас находимся, мы шли по мощеной улице, освещенной теми маленькими фонарями, которые у нас были. Приветственная надпись на табличке говорила, что мы прибыли в село Тюшево, Рязанской области.

Как и весь остальной мир, оно пало во тьме. И теперь для нас это просто было еще одно место, где можно отдохнуть и пограбить, прежде чем мы двинемся дальше.

Куда мы пойдем дальше, я не знаю. Мы не задаем таких вопросов. Потому что никто из нас не хочет смотреть правде в глаза. Нам некуда идти, нет цели, нет причин продолжать идти. Мы просто идём.

Петр раскладывает карту на полу магазина. Медленно мы все собираемся вокруг нее, и некоторые подвигают фонари поближе. Холодный ужас пронизывает мои внутренности. Я знаю, что означает эта карта, и я ненавижу Петра за это. Мы пойдём быстрее, чем я ожидала.

Сегодня, после набега на поселок, мы двинемся дальше. Я думала, что, может быть, мы заночуем здесь, в этом магазине, немного. Может, немного отдохнем после нескольких дней ходьбы сюда. Мои ноги болят в знак протеста против того, что грядет.

Я наблюдаю, как Петр водит своим мясистым пальцем по карте. Я не обращаю внимания на то, что происходит дальше. Разговор о том, стоит ли двигаться на юг и избегать городов или на восток в природный заповедник, где наверняка найдутся озера, в которых можно искупаться. Но это ведь не имеет значения, правда? Потому что в конечном итоге мы никуда не идем. Просто по кругу. Мы можем пойти на север, на запад, на юг или обратно на восток – это не имеет значения.

Но это не значит, что я глупая.

Когда больше людей поддерживают лес, я вмешиваюсь. «Вы не помните Брянскую область?» – спрашиваю я и оглядываюсь на лица, обращенные ко мне. «Я не хочу повторения этого.»

Нет нужды говорить больше. Лица вокруг меня реагируют на воспоминание, некоторые с пустыми взглядами, поскольку их еще не было с нами, другие с гримасами. В Брянской области было ужасно. Мы провели несколько дней в одном из лесов области, и это ответило на вопрос, который я долгое время задавала себе. Какие животные там еще есть? В Брянске мы узнали, что медведи и дикие кабаны выживают так же, как и мы. Как им это удается, я не знаю. Может, они лучше охотятся или лучше видят в темноте. К тому же, в том темном лесу, мы потеряли троих из нашей группы. Никто не знает, что с ними случилось. Они просто исчезли. Слишком легко потерять друг друга, тем более в природном заповеднике.

«Я предлагаю направиться вдоль границы леса», – предлагаю я, проводя щербатым ногтем по карте, где разбросаны только поселки и деревни, – «а затем свернуть на север перед Баграмово.»

Взгляд Петра прожигает меня. Я чувствую, как он обжигает мою плоть, слышу безмолвные слова, которые говорят его глаза – Заткнись, Мила.

Но Петр быстро кивает и начинает складывать карту. Однако, в мерцающем свете фонаря, танцующем на его лице, я улавливаю угрюмый взгляд. Ему нравится быть тем, у кого есть идеи. Тем, за которым нужно следовать.

Как хочешь, приятель, можешь быть ведомым, пока твое сердце не успокоиться. Я, в любом случае, не собираюсь задерживаться. Когда мы доберемся до Коломны, я не знаю, что с нами будет. В города идти опасно, основная резня происходит именно там. Больше некуда идти. Мы ходим по кругу, обходя крупные города, я не думаю, что, если мы направимся в другое государство, там будет лучше.

Я путешествовала с ними несколько месяцев. Некоторые лица были новыми, которых мы, подобрали по пути. Много лиц, погибших и затерявшихся в дикой местности. Но ни к одному из них я не привязана. Так что, возможно, я скоро пойду своим путем. Подозреваю, что мы даже можем закончить дракой.

Но, до тех пор, я буду подыгрывать, чувствуя, как между нами растет напряжение.