Все опасней, все круче наклонные плоскости,

Все шатучей мостки, все безумнее мгла…

Я люблю, я люблю эту женщину, Господи,

Сделай так, чтоб всегда она рядом была!

Казанцев А.

Глава I

Я услышала шум на улице, вышла во двор и стала оглядываться, откуда раздается крик. Повернулась к соседскому дому и вижу картину: баба Маня в огороде стоит на четвереньках и, заглядывая в погреб, громко кричит слегка глуховатому деду:

– Дед! А дед! Ты там живой?

В ответ слышится из погреба:

– Не дождёсси, старая! Я тебя Саньку не оставлю!

– Да, живи, сколь хошь! Токо при чём тут Санёк?

– Ага! Тода зачем он висить всё время у нас на заборе? А ты, старая, ему глазки строишь.

– А тебе хучь строй, хучь не строй всё равно толку нет. Тебе дажеть вина незя. А я женчина, мине и вина хотца и мужского внимания. – громко крикнула бабка в недра погреба.

– Ага! Думашь от твово СанькА есь толк? Да он старше меня! А ты всё глазом косишь в евойну сторону. Вниманья ей мало! Всю жизь всё моё вниманье токо тебе было, а таперя ты Саньку глазки строишь.

– Дурак ты, старый, мелешь незнамо чё! Вот чичас закрою тебя в погребу, и сиди тама.

– Ага! Я дурак старый, а твой Санька умнай! Надо было его ещё тода, кода ты бегала, то к ему, то ко мине на вилы поднять, а то мелькат тута постоянно мимо нашего двора, на грех наводить. Так и хотца, чем нить по черепку дать.

– Так он меня наводить на грех, а причём тута ты? – захохотала баба Маня.

– Охальница!       – крикнул дед в сердцах.

– Ага! Я охальница, а ты кто, старый? Ты зачем давеча всю пензию Ваське малахольному отдал?

– Дык, жалко стало мужика, потерял свою-то и домой боялси итить, у его Дуськи рука-то чижёлая, как дасть ему, так он в пятый угол летить.

– А ты откуль знашь, чё у Дуськи рука чижёлая? Ты, старый, моей руки не пробовал! Вот ещё раз отдашь пензию, тада узнашь, какА рука у меня!

– Н-е–е-т, старая, меня бить незя, зашибёшь ненароком, тебя посодют, а туды Саньку точно не пустять.

– Ты, дед, договорисся тама у меня, чичас сам по черепку получишь.

– Ладноть, старая, помоги выбраться, потом твои полки доделаю, замёрз ужо.

– Я, дед, тебе не помощник, сам знашь, спина у меня болить. Пойду кого-нить позову. Дед, а можеть, Саньку позвать, он мигом тебя выдернеть из погребу, он жа ещё ничё, крепок, не то чё некоторы.

– Издеваесси, старая?! Да я лучше здеся сгибну, чем мине Санька будеть помогать.

– Да, ладно, дед, я пошутила! Чичас Нюрку кликну, – повернувшись в сторону моего дома баба Маня истошно завопила:

– Нюра-а-а-а! Ню-ю-ю-рка!

Я вышла из-за дома, чтобы она меня увидела и спросила:

– Баба Маня, звала?

– Нюр, помоги деда выташшить из погребу!

– А ты, баб Мань, за что его туда законопатила?

– Ревнивый шибко! Все ему Санька Малюта покоя не даёть. Сколь годов прошло, а он простить не можеть, что Санька за мной ухаживал.

– Ну, баб Мань, вы даёте!

– Ой, Нюрка, сама удивляюся, как они ещё до сих пор друг дружку не порешили!

Я подошла к погребу, заглянула, сидит дед скукожился весь, я спрашиваю:

– Дед, ты как, не вымерз ещё?

– Нюрка, помогай, бабка меня извести хотела, чуть не заморозила. Поди со своим Саньком договорилися. Не дождутся!!! Ети их в лахудру!

– Давай дед руку, не ругайся.

Дед протянул мне руку и стал с моей помощью подниматься по лесенке наверх. Когда выбрался из погреба, я спросила:

– Дед! Тебе сколько лет?

– Дык, я ужо и не припомню, Нюрок.

– Какая ревность, какая любовь в вашем возрасте?

– Нюрка! Ты не права! Любовь – она не думаеть сколь тебе годов. – поднял дед указательный палец вверх, чтобы речь звучала убедительнее, – мы вот с бабкой всю жизь живём и всю жизь я её, паразитку, люблю, – дед опустил руку и махнул ею с отчаянием, – а Санька всё время мимо нашего двора шмыг – туды, шмыг – сюды, а сам через забор заглядыват. Я жа, Нюра, свою Маню у его, можно сказать, с-под носа увёл. Он собралси жениться на ей, а сказать об ентом не успел, зато я успел её увести. Вот он бесилси, мы чуть не поубивали друг дружку. С тех пор мы, Нюра, с Саньком – враги, – потом перейдя на шёпот, чтобы не услышала баба Маня дед поведал, – я, Нюра, её до сих пор люблю, бабка знат об ентом и подсмеиваетси надо мной. А мине обидно. Можеть меня бабка никогда не любила?

– Дед, баба Маня вышла замуж вообще-то за тебя, а не за Санька, значит и любила она тебя. Поздно, дед, ревновать. Вы же всю жизнь прожили вместе с баб Маней, детей нажили, внуки у вас, а вы ссоритесь из-за всякой ерунды, как молодые. Иди, грейся, а то заболеешь. В другой раз теплее одевайся, когда в погреб полезешь.

– Эх, Нюра, наши дети давно про нас с бабкой и думать забыли. Не приезжають, не пишуть. Одни мы, как перст. Чё случися, никого рядом нет. И детям не сообчишь, дажеть не знаю куды и писать.

– Ладно, дед, не переживай, я с вами и никогда вас не оставлю. Ты же знаешь, что у меня никого нет, кроме вас.

– ХорОша ты, Нюра, девка, тольки вот замуж выйдешь и забудешь про нас.

– Зря ты, дед, так думаешь. Никогда я вас не оставлю, мне без вас плохо, я же тоже одна, случись что, и мне не к кому разу обратиться за помощью кроме вас. Иди, дед, грейся, а то вон синий весь.

Я шла домой, а в голове крутились грустные мысли о моих стариках-соседях. Ведь у них и дети есть, и внуки уже взрослые, но никому до них дела нет. Хоть бы иногда интересовались, как они тут живут, да и живы ли вообще. А старики молодцы, я смотрю на них и удивляюсь: ведь они уже много лет вместе, детей вырастили, а всё ещё про любовь говорят. Дед до сих пор ревнует свою бабу Маню, а она над ним посмеивается, да подшучивает. Они, похоже, держатся только благодаря надежде, что дети о них вспомнят и приедут навестить. Ведь я много раз наблюдала, когда баба Маня или дед сидели, глубоко задумавшись с печальными лицами, тут и гадать не надо, думают они о своих детях и внуках, которых ждут.

***

Я тогда ещё совсем маленькой была, когда их сын Василий уехал в город на заработки и не помню его совсем. Говорят, он там женился, у него родился сын, они завербовались куда-то и уехали. С тех пор от них не было ни слуху, ни духу, а может, с ними что случилось, но, тогда старикам бы сообщили. Много лет уже смотрю на них с какой надеждой они встречают нашего почтальона Марусю Самохину, а она, бедная, каждый раз, проходя мимо них, отворачивается, чтобы не видеть глаза стариков, в которых ожидание и боль. Нину, их дочь, я чуть-чуть помню, я тогда немного уже подросла, когда она тоже уезжала в город. Особенно мне запомнилось, как дед Трофим и баба Маня смотрели ей вслед, а слёзы у обоих бежали огромными горошинами, а они не успевали их смахивать. От дочери было одно письмо вскоре после её отъезда, в котором она сообщала, что выходит замуж и уезжает жить в Душанбе. Обещала написать, как устроится на новом месте, но, видимо, жизнь закрутила так, что о родителях забыла. Маруся как-то жаловалась:

– Веришь, Нюр, меня прям ноги не несут, когда приходится идти в ваш край. Не могу я на этих стариков смотреть без боли, сердце разрывается от жалости. Баба Маня как-то в магазине подошла ко мне и говорит:

– Маруся, ты не прячь глаза, когда проходишь мимо нашего двора, ты ни в чём не виновата. Вся вина на нас самих, это мы их воспитали, чего-то, видимо, не додали, не досмотрели, а теперь винить некого. А мне, Нюра, всё равно тяжело, когда я вижу с какой надеждой они смотрят на меня.

– Да мне, Маруся, тоже их жалко, я стараюсь им хоть чем-нибудь помочь, присматриваю за ними. Я ведь тоже одна, сама знаешь, а они мне, как семья.

– Что ты присматриваешь за ними и помогаешь, вся деревня знает, только у них-то душа всё равно болит о детях.

– Зато дети, видимо, забыли о своих стариках. Да бог им судья.

Только я зашла в дом, услышала крик от калитки:

– Нюра! Ты дома?

– Дома! – крикнула я, открыв окно, – заходи, Лизок!

Лизка моя давняя подруга. Красавица Лизавета всегда была очень энергичной и шустрой. Тоненькая, хрупкая, с копной длинных черных кудрявых волос, её большие чёрные глаза удивлённо смотрят на окружающий мир. Поговаривали, что её мать согрешила в своё время с цыганом из табора, который недалеко от деревни как-то останавливался, но мать это отрицала, отец у Лизки тоже был шатен, так что, может, никакого цыгана и не было. На месте она сидела только когда обедала и то ёрзала, потому что ей вечно куда-то надо было бежать. Лизка быстро открыла калитку и бегом понеслась к дому. Я вышла ей навстречу, а она, не успев подняться на крыльцо, затараторила, захлёбываясь словами:

– Нюра! Ты представляешь, в нашем клубе будут выступать артисты. Они уже приехали и поселились у Верки. Мы обязательно должны пойти. Вся деревня там будет.

– Почему у Верки?

– Так у неё дом большой, она всегда приезжих пускает на постой.

_ А, ну да, я забыла. Лиза, а билеты ты уже купила?

– Нет! Я сначала к тебе, чтобы узнать, что ты пойдешь на концерт. Сейчас побегу за билетами, пока не разобрали.

– А позвонить не могла, обязательно ноги бить?

– Нюра! Денег жалко. Да мне до тебя добежать вообще ни о чём, три минуты, и я здесь.

Она развернулась и бегом ринулась за билетами. Я даже забыла спросить у неё, когда будет концерт. А потом решила не ломать над этим голову, Лизка ведь как метеор, уверена, что она ещё не раз прибежит ко мне, по-любому.

Действительно, не прошло и часа, как Лизка прибежала запыхавшаяся, плюхнулась на стул в кухне, где я готовила обед и стала рассказывать, выпучив свои и без того большие глазищи и размахивая руками:

– Представляешь, Нюрок! Прибегаю я в клуб, а там народищу тьма! Ну, думаю, не достанется мне билетов. Побежала вдоль очереди, смотрю, Витька Аверин стоит уже недалеко от кассы, я подошла, молча сунула ему в руку деньги, прошептала, чтобы взял два билета. Он не стал возражать, взял деньги, но Нюра… ты бы видела, как он посмотрел на меня! У меня аж ноги стали ватными.

– Лизок! Ты с каких пор стала такая впечатлительная и на ноги слабая?

– Нюрка! Издеваешься? Ты бы видела его! Такой красавчик стал. Черные волосы, высокий, а глаза…, – она закатила свои глазищи, а лицо стало восторженным и мечтательным, открыв глаза она выпалила, – короче, Нюра… я пропала. Ладно! Это было лирическое отступление. Слушай дальше! В общем так, отдала я деньги и отошла в конец очереди. Он взял билеты, подошёл и спрашивает:

– Ты с кем идёшь на концерт?

Я говорю:

– С Нюрой Трубниковой.

– А почему не с Серёгой, вы же вроде встречаетесь?

Я говорю:

– У тебя, Витя, устаревшие сведения, мы уже не встречаемся.

Тут я перебила Лизку и спросила:

– Лиза! Может, ты уже скажешь мне, когда мы идем на концерт?

– Я тебе разве не говорила? Сегодня в семь часов.

– Ну, тогда я успею собраться. Сиди, сейчас пообедаем и побежишь свои километры наматывать.

– Какие километры?

– Тебе виднее. Ты же никогда не сидишь на месте, всё время куда-то несёшься, выпучив глаза, как будто у тебя в одном месте моторчик есть.

– Так, Нюрок, жизнь такая! Сидя дома ничего не увидишь и не узнаешь, а я любопытная.

– Ладно, Лизка! Иди мой руки.

Я накрыла на стол, и мы сели обедать. Ем и молчу, а Лизка сидит и ёрзает на стуле, чувствуется, что хочет что-то рассказать, я посмотрела на неё с улыбкой.

– Не ёрзай! Рассказывай!

– Слушай, Нюрок, иду сегодня утром в магазин, смотрю, Васька малахольный появился в дверях дома в старом Дуськином халате. Из-под халата волосатые, как у обезьяны ноги торчат. Я спрашиваю:

– Дядя Вася, по какому случаю так нарядился? Неужто какой праздник, а я всё пропустила?

– Да Дуська, зараза, нарядила! – сказал и испуганно оглянулся на дверь.

Тут выходит Дуська и говорит:

– За заразу ответишь, придурок! Представляешь, Лизка, вчера этот урод проигрался в карты и пришел домой в одних трусах, вот, дала ему свой старый халат, пусть теперь в нём на работу ходит.

Я спрашиваю:

– Теть Дусь, чё правда, вот так в халате и отправишь мужа на работу? Она мне и рассказала, что у них вчера произошло: оказывается, когда Васька пришёл домой в одних трусах, Дуська с одного удара послала его в нокаут. Полежав немного он очнулся, сделал вид, что жену не узнал, и спрашивает:

– Женщина! Вы кто?

Она отвечает:

– Сейчас ещё раз врежу и всё вспомнишь.

– Что значит ещё? Вы что, мне уже врезали и, поэтому, я здесь, на полу?

– Ага! Сейчас довыпендриваешься, козёл, ещё получишь и сразу прояснится в голове.

– Но он не решился дальше жаловаться на память, потому что хорошо знал свою жену, она могла ему ещё раз врезать и, поэтому, сознался и повинился. А теперь ходит в Дуськином халате и в домашних тапках, мелькая волосатыми спичками.

– Слушай, Лизка, а ты случайно не знаешь, почему его зовут Васька малахольный?

– Не знаю! Как-то все привыкли, уже даже никто и не думает, откуда это взялось, если говорят «малахольный», то все знают, что это про Ваську. Между прочим, говорят, в молодости ходок был, пока Дуська его не окрутила, а как только попробовал её кулак на крепость, так сразу расхотелось по девкам бегать. И теперь, как только появляется желание свернуть налево, у него перед глазами возникает Дуськин кулак и желание сразу пропадает, а Васька начинает ругаться матом, на чём свет стоит и орёт на всю деревню:

– Дуська! Гадюка! Всю жизнь испортила своими кулачищами, разведусь!!! – а Дуська в ответ спрашивает:

– А вот это видел? – показывая свой совсем не женский кулак. Васька сразу сникает и начинает жаловаться на жизнь, ругая себя:

– Где были мои глаза, когда я собрался жениться на этой гадюке? Чтоб вы повылазили, окаянные!!!

Лизка пообедала, вскочила со стула, быстро сказав «спасибо» и, не успела я ответить, как она уже выскочила за дверь и понеслась к калитке. Я посмотрела в окно на подругу, махнула на неё рукой и пошла убирать со стола.

К вечеру я была готова идти на концерт. Надела свой красивый костюм, купленный по случаю в городе, и ждала Лизку, сидя на диване с вязанием. Она принеслась ко мне за полчаса до концерта нарядная и с прической, я посмотрела на неё и удивившись, спросила:

– Лизок! Ты, когда успела причёску сделать?

– Я, Нюра, много чего успела за это время сделать. Вставай уже со своего любимого дивана, пойдем, а то стоя будем наслаждаться выступлением.

Когда пришли в клуб – народу было, не протолкнуться. Но мы с Лизкой пролезли в первые ряды. Лизка, особенно не раздумывая, подошла к парням, сидящим с края, пошепталась, кося в мою сторону глазом, парни встали и освободили свои места, мы устроились со всеми удобствами, после чего Лизка прошептала мне на ухо:

– Нюрка! После концерта нам надо отсюда уходить быстро и огородами!

– Почему? – спросила я.

– Потому что я парням много чего наобещала за наши сидячие места.

– Ты наобещала – тебе и расхлёбывать, а я им ничего не обещала.

– Добрая ты, Нюра! А я думаю мы вместе будем расхлёбывать!

– Ты, Лиза, когда-нибудь схлопочешь по самое немогу за свои выкрутасы. Ладно, проблемы будем решать по мере поступления, а сейчас устраивайся поудобнее и замолчи, не мешай мне.

***

Вообще-то к нам редко кто заезжает с концертом, не любят артисты ездить в глубинку, в основном, по городам разъезжают, где народу больше, да и комфортнее. Как этих к нам занесло, большой вопрос. Может артисты они – никакие, а кушать хочется, вот и поехали по деревням. Лизка сидит с победным видом и стреляет глазищами по сторонам. Я тоже посматриваю, но просто из любопытства, кто из знакомых попал на концерт, и тут мой взгляд упирается в незнакомую компанию из двух парней и одной незнакомой девушки, а с ними Витька Аверин. Он с недавних пор живёт в городе, у родителей появляется крайне редко, а тут приехал, да ещё с друзьями. Действительно красавец, гроза девчонок. Я Лизку спрашиваю:

– Лизок! Видишь, вон у стены стоит объект твоего обожания, а с ним что за парни? Ты их не знаешь?

Лиза посмотрела в их сторону и покачала головой, сказав:

– Первый раз вижу. Видимо, новые дружки Витькины. Говорят, он в городе в бандиты подался. Смотри, кажется, сейчас уже концерт начнется. Тише, вы! – закрутила Лизка головой, успокаивая всех вокруг сидящих, громким шёпотом, – не слышно, что говорят.

Народ стал затихать, но всё равно половины сказанного со сцены мы не услышали, потом вышла девушка в блестящем платье и начала петь какую-то незнакомую песню под аккомпанемент электрогитар, с которыми сзади неё стояли два парня. Мы послушали эту, с позволения сказать певицу, у которой не было похоже не только голоса, но и слуха тоже. Дослушав песню до конца я у Лизы спросила:

– Их сколько человек приехало?

– Четверо, вроде. – сказала Лиза.

– Это что, вот эти трое и ведущий и всё?

– Ну да!

– О-ё-ё-ё-й, мама дорогая, на что ушли мои деньги пОтом и кровью заработанные. Лизка, пошли отсюда! У нас бабы в деревне лучше поют, голосистее.

– Нюра! Ну давай немножко ещё послушаем, может, дальше лучше будет? – заныла Лизка.

– Лизок! Лучше не будет, гарантирую! Если не уйдём, то потеряем не только деньги, но и время, а потом ещё будем огородами петлять от твоих благодетелей, уступивших нам места. Всё! Встала и на выход! Парням скажи, пусть подержат для нас места – мы сейчас вернёмся.

Лизка нехотя поднялась со своего места, сделала обиженное лицо, подошла к парням, а я пошла, пробираясь через толпу, на выход. У самой двери Лизка меня догнала и опять заныла:

– Нюра, ну давай хоть чуть-чуть послушаем.

– Лиза! Вот такое слушать – себя не уважать! Они же думают, что для деревни и такое – благо! Ты об этой группе хоть где-нибудь что-нибудь слышала или читала? Кто они такие, откуда? Может, они вон из соседней деревни приехали, чтоб денег собрать. Ты слышала эту певицу? Скрип несмазанной телеги – ее пение.

– Ладно, Нюра, пойду я тогда домой.

– Лизка, пойдем ко мне. Блинов испечём, чай попьём, а можем чего-нибудь и принять для настроения. Я как-то была в городе, купила бутылочку грузинского вина, вкусное, я уже брала его однажды.

– И что, ты одна его выпила?

– Почему одна, это было, когда мы с Семёном встречались.

– Так это ж, когда было?

– Не так давно, два года назад.

– Слушай, Нюр, а что Семён, как уехал так даже не звонил?

– А, зачем? Мы с ним поссорились он и уехал.

– Нюра! А вы из-за чего поссорились? Он же вроде нормальный парень.

– Ага! Они все нормальные, когда спят зубами к стенке. Ему вдруг захотелось всё и сразу, а у меня другие планы и я не привыкла, чтобы мне ставили условия.

– У него что, были какие-то условия?