© Муренкова В.Н., 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

«“Исповедь расстриги” Валентины Муренковой – поучительное и грозное свидетельство о жизни православных неофитов призыва 1990-х. Почему они, поверив в Бога и так истово и искренне начав жить церковной жизнью, спустя 20–30 лет почувствовали себя обманутыми? Как так получилось, что героиня этого автобиографического повествования, приняв постриг, однажды сожгла свою монашескую одежду, а вместе с ней и веру? Что не так с русской православной церковью сегодня? Отворачиваться от этих неудобных вопросов больше невозможно. Я очень рада, что Валентина Муренкова так бесстрашно начала этот разговор. Он необходим, чтобы выздороветь и двигаться дальше»

(Майя Кучерская).

Предисловие

Я буду врать, как очевидец, пытаясь рассказать мою личную историю, хотя она абсолютно правдива, если можно считать правдивыми воспоминания двадцати-тридцатилетней давности. Мне приходится полагаться на мою причудливую память и ворох учебных этюдов, набросков и зарисовок, ибо дневников я отродясь не вела, считая это занятие бессмысленным.

Хотя, возможно, я наберусь мужества и достану из-под маминой кровати старый чемодан с фотографиями, открою его и разберу сотни снимков, ведь на них есть даты и все плёнки разложены по годам. Но как бы мне не утонуть в том омуте памяти: такая мощная фото-машина времени может далеко меня занести. Уж лучше пусть там пока всё лежит, а я просто начну рассказывать с любого места, иначе лопну, потому что этот живой запутанный моток из проводов, цепочек, верёвок и ниточек моих историй теснится внутри меня, вопит, галдит, спорит и просится наружу, чтобы превратиться в эпизоды, литературных персонажей, сюжет, композицию и во что там ещё полагается.

Мой психотерапевт, прямо как у доктора Ватсона в сериале «Шерлок», тоже считает, что когда я запишу мою историю, то депрессии будет не за что во мне цепляться, и она уползёт, «слезя и стеня», – в моей голове всё ещё много церковно-славянских выражений. Я надеюсь, что, оказавшись в этом тексте, они тоже покинут меня.

Я специально не привожу здесь местных топонимов, кроме столиц и названия улиц, чтобы вам было проще разобраться в происходящем. Всем известно, что улицы с именами революционеров и писателей до сих пор есть в любом российском городе, и пусть другие города думают, что моя история случилась именно в них, так всем гораздо интересней и никому не обидно.

И никаких фамилий! Я оставляю действующим лицам только имена, они самые часто встречающиеся – не хочу задевать ничьих чувств. Конечно, те из вас, кто знаком со мной лично, быстро догадаются, о ком и о чём идёт речь, но вы и так в курсе обстоятельств моей жизни. В любом случае, я хочу подстраховаться и заранее сообщаю, что все имена здесь вымышленные, а все совпадения случайны – так теперь принято выражаться, если не хочешь иметь проблем.

И вообще, это художественный текст, а я отважный лирический герой, и заранее убираю даже гипотетическую возможность подать на меня в суд за разглашение личной информации, что весьма существенно по нынешним временам.

* * *

За семнадцать лет моей церковной жизни я написала километры исповедей на листочках-бумажках, в специальных блокнотах и тетрадях. Перед постригом я даже накатала длиннющий свиток, оторвав метра три от рулона с перфорацией – такую бумагу всякие производства жертвовали монастырю для технических целей. Забавно, что теперь я продолжаю мотать километраж уже на экране компьютера – как всё меняется!

В исповеди положено сообщать только о своих грехах, стараясь никого больше не упоминать даже вскользь, чтобы не вводить духовника во искушение, особенно подробностями блудных деяний и прочими страстьми и похотьми, он ведь тоже живой человек. Но сейчас я собираюсь изменить этому правилу и добавлю сюда и страсти-мордасти, и действующих лиц. Пусть будет так! Хочу, понимаете ли, расширить аудиторию, а то раньше мои исповеди читали только ангелы, демоны и батюшка.

Представляю, как нелепо выглядит идея написать книгу о любви: о ней давно всё сказано. Однако я всё же рискну внести свою лепту и рассказать о причудливых и зачастую странных её проявлениях. А ещё мне хочется объяснить, что чувствует женщина, когда попадает в такие необычные, дурацкие и порой трагические истории, ведь эта женщина – я!

Мне близка теория о родственных душах – мол, мы все заранее договорились пройти вместе уроки этой жизни и сыграть друг для друга особые ключевые роли, которые не всегда со знаком «плюс». Намного легче принимать жёсткий опыт взаимоотношений, не осуждать, а благодарить за него, если знаешь, что только самые родные и близкие соглашаются на такие взаимно чувствительные и болезненные процедуры.

Зато какое совместное и многогранное богатство мы приобретём в итоге! Оно пойдёт в копилку опыта всего человечества, когда мы полностью отработаем сценарий и эта пьеса закончится. Ура, занавес, пора снимать маски!

Итак, прежде чем долго рассказывать, как меня занесло из богемной тусовки в монашество, а потом из монастыря в творческие расстриги, прямо как хоббита Бильбо туда и обратно – короткая предыстория.

Глава 1. Первые чудеса

Летом 1991 года я одновременно закончила художественное училище и развелась с мужем, потом случился тот самый исторический август с путчем ГКЧП, а следом за этим событием настало 1 сентября, и моя дочь пошла в школу с бантами, в белом фартучке и с букетом астр. Иногда очень забавно соблюдать ритуалы в точности, я сама в таком же виде ровно за двадцать лет до этого дня отправилась в ту же самую среднюю школу № 1.

Надо объяснить, что тогда я жила в центре России на два города, и мне даже в голову не приходило, что через четверть века я на законном основании получу европейский паспорт вместе с возможностью безвизовых путешествий. Но в то время приходилось довольствоваться еженедельными поездками за сто двадцать километров между областным центром, где я училась в художественном училище, и промышленным городом, где я выросла и окончила школу и где в то время жила моя семья.

Вдобавок в мои постоянные маршруты входило практически ежемесячное посещение обеих столиц с культурными целями, но я с детства мечтала о дальних странах, как в любимом «Клубе кинопутешественников», поэтому редкие поездки к морю и на Урал к родным никак не утоляли мою жажду странствий.

И еще тем же летом я стала владелицей крошечной недвижимости в самом центре миллионного города, где я училась, – комнатки и коридорчика с отдельным входом в старом доме на улице Герцена рядом с Никольский церковью. Упомянутая недвижимость служила мне мастерской и жильём одновременно, и я уже провела там два очень насыщенных года.

Этот столетний дом выглядел на все двести: штукатурка потрескалась, побелка облупилась, над облезлым кирпичным первым этажом криво возвышался деревянный второй. Когда-то ухоженный, а нынче довольно жалкий, с крышей набекрень, дом стоял на склоне под горкой. Если с улицы пройти в заросший двор и завернуть за угол, то ко мне на второй этаж можно было подняться прямо с утоптанной земли через три косых ступеньки.

Из всех удобств там имелось только электричество, за водой я ходила с ведром к колонке ниже по улице, а в давно не чищенный деревянный туалет приходилось бегать во двор, стараясь дышать там пореже.

В малюсеньком коридорчике умещался ручной умывальник-гвоздик над раковиной у входной двери, ведро с водой ставилось на табурет, и ржавая электроплитка-кормилица жила на тумбочке. Дальше двустворчатая дверь, когда-то белая, вела в квадратную комнату, правый её угол срезала обшарпанная белёная печь с заслонками, над головой нависал довольно низкий растрескавшийся потолок с двумя кривыми-косыми балками, а посередине болталась голая лампочка на скрученном проводе в помпезном круге для люстры, забитом столетними слоями побелки. Завершали дизайн интерьера старые бумажные обои из остатков рулонов, их когда-то наклеили на стены весьма авангардно и полосато – все полосы четырёх разных цветов и фактур.

Два маленьких чуть закруглённых окошка мастерской смотрели прямёхонько на наш будущий дом под Воскресенским храмом, который ржавым силуэтом доминировал на соседнем бугре, сам храм во время войны остался без колокольни, а после войны был обезглавлен и превращён в склад.

И в том нашем доме, тоже столетнем, только из красного кирпича, мы потом будем жить двадцать шесть лет, но тогда я об этом, понятно, не знала и преспокойно ходила мимо него почти каждый день, забираясь и спускаясь по крутой лестнице к себе на улицу Герцена.

Сначала мы с друзьями вроде бы договорились снимать мастерскую вскладчину, но все мои компаньоны были местными и жили с родителями по домам, лишь я одна обитала в мастерской постоянно и выезжала только по выходным к семье в соседний город, ну и в Питер с Москвой два-три раза в семестр на выставки и концерты. И если уж я называлась ответственным квартиросъёмщиком, то вскоре бόльшая часть расходов легла на меня, и часто всю стипендию – а это кровных тридцать рублей в месяц, ого-го! – я отдавала хозяйке за квартиру сама.

* * *

Жили мы весело, толпы гостей посещали нас почти каждый день, порой они ночевали на полу, как кильки в банке. Я всегда удивлялась, сколько же мальчиков и девочек можно уложить спать на свободной поверхности пола, расстелив два одеяла, особенно если некоторым из них ноги под стол засунуть или самим туда закатиться? Ответ – много!

Традиционно-богемный образ нашего жития-бытия предполагал разнообразные тусовки художников, музыкантов, поэтов, актёров, архитекторов и прочих творческих личностей, тогда ещё плюс-минус студентов, и некоторые из самых одарённых умудрялись пока ещё учиться в технических вузах.

Алкоголь присутствовал у нас весьма эпизодически, в то время он продавался строго по талонам, а скудное питание состояло большей частью из макаронных изделий. Однако полуголодный образ жизни, как говорится, «впроголодь и впропить», совсем не мешал моим друзьям почти непрерывно музицировать, и не только на инструментах, к тому предназначенных, но и на чём придётся. Например, очень выразительно звучала двуручная пила, на половинку лыжи отлично натянулись струны, и консервная банка от селёдки тоже стала уникальным струнным инструментом, а сложные ритмы энергично отбивали различные стучалки-бренчалки из вилок, ложек, расчесок и тому подобных приспособлений.

Жизнь на грани двух эпох – время непростое, но весёлое, дерзкое и многообещающее, и в нашем кругу, как на подбор, вращались невероятно талантливые и яркие люди, поэтому никто не сомневался, что впереди нас дожидается светлое будущее, и самые радужные перспективы уже призывно маячили вдали.

Издыхающая советская власть тогда только забавляла, военные действия ужасали, мировое искусство и всяческая мистика вдохновляли, а сессии ритмично налетали штормовыми волнами, захлестывали диким напрягом и откатывались с разным количеством потерь, но со стопудовым поводом отметить.

Понятно, что на личном уровне у каждого из нас хватало проблем, переживаний, трагедий, безумных увлечений и разочарований, так что постепенно отношения у отдельных парочек усложнялись и запутывались донельзя, превращаясь в любовные многоугольники. Я, к примеру, вообще сбежала от мужа и погрузилась с головой в учёбу со всеми сопутствующими студенческими приключениями, мне позарез требовалось как-то восстановить себя после короткой, но жёсткой семейной жизни, наполненной пьянством мужа, не справляющегося со своими талантами, и моими саморазрушительными истериками.

Зато когда мы с друзьями собирались вместе, то воздух искрил, весёлая звенящая сила наполняла нас и возникало ощущение особой творческой избранности, оно легко перекрывало все мелкие проблемы.

И вот мы, такие прекрасные и вдохновенные, живём себе в мастерской на двенадцати квадратных метрах, нам хватает и других уютных закутков, хотя чтобы попасть в кафе, надо отстоять в очереди, а рестораны для нас – как другая планета, но в большом городе всегда есть где погулять зимой и летом.

В тёплое время все окрестности мастерской наши, мы устраиваем пикники в заброшках, на руинах, в зарослях вдоль водохранилища и выше на буграх, в дождь и в холод нам тоже есть чем заняться в мастерской. Стремительно проносится время моей учёбы, оно очень плотно насыщено удивительными событиями, о которых я уже написала отдельный текст, но здесь расскажу только о нескольких эпизодах, которые значительно повлияли на мою дальнейшую жизнь.

* * *

Однако сначала позвольте вам представить соучастников этих событий – в нашей весёлой компании причудливо перемешались мои однокурсники и те, с кем я училась в разное время, случайные знакомые, с которыми мы оказывались рядом в разных обстоятельствах, друзья друзей, чьи-то братья, сёстры, мужья, жёны, как бывшие, так и актуальные. Итого, человек десять из ближнего круга и человек тридцать, сорок или пятьдесят, уходящих в бесконечность.

Тогда ещё не существовало нынешнего понятия социальных сетей, но сами сети были и очень даже разветвлённые, только без гаджетов. А ещё мы как-то умудрялись находить друг друга без мобильников – встречались, пересекались, звонили из телефонных автоматов, писали записки и забивали стрелки в заранее условленных местах.

Так в моём ближнем кругу оказались художник Юрка, с которым мы давно общались, и его подружка скрипачка Ирка. У них обоих во внешности проглядывало что-то цыганское: тёмные глаза и волосы, но у Ирки мелко вьющаяся грива доставала до пояса, и стройные ноги росли, похоже от ушей, а Юрка отпустил себе смоляную курчавую бороду и очень походил на кумира эпохи киношного Будулая.

В тот же внутренний круг друзей входила Олька, очень похожая на юную Ахматову, только с короткой стрижкой, у неё тоже был маленький сын и сложные отношения с мужем, вдобавок она как-то умудрялась работать и заочно учиться в Академии художеств.

Каждый день в мастерской появлялись музыкально одарённые студенты технических вузов Клим, Андрей и Антошка из архитектурного, с ним вместе учились Надька и Катя, а Саша, который во многом нас объединил, грыз гранит науки в педагогическом.