Тайна старинного портрета

Формирование характера зависит от окружения в которой рождается и живет человек. Автор на собственном опыте постарался рассказать, как происходила его жизнь в сельском социуме с ранних лет, взросление и формирование характера в разных жизненных ситуациях, от детского садика, школьных лет и в период учебы в авиационном институте и в непредсказуемых, казалось бы, безвыходных мгновениях, возникающих на жизненном пути.

Синопсис

В темноте Щурь успел схватить бриллиант, запустить пустую шкатулку в Виктора Стельмаха. От неожиданности тот выронил фонарь из рук. Щурь в тусклом свечении Луны, через двери веранды скрылся и огородами устремился к парку. За ним бросилась погоня, но преследователи потеряли беглеца из виду, Петру Петровичу удалось среди деревьев улизнуть. Он прекрасно понимал, что рано или поздно его задержат правоохранительные органы, и, добравшись до старинной водонапорной башни, хорошо сохранившегося сооружения со времен сахарозаводчика Терещенко, построившего башню, взобрался по внутренней лестнице на самый верх, и там спрятал в укромном месте, дипломатический паспорт с визой в Штаты, бриллиант и значительную сумму в долларах США, гонорар за диверсию на промышленном обьекте. Утром он явился сам в участок и сдался властям. … Валентину известна эта история из личного дела заключенного, из чего он сделал вывод, что лучшего хранилища для бриллианта не найти. После службы в армии, молодой человек возвращается к себе в родное село, в свой дом. Сделав несколько попыток по розыску клада, облазив все закоулки башни, он ничего не смог обнаружить, пока неожиданный случай не расставил все на свои непрелсказуемые места. …

Пролог

В мглистой синеве безоблачного неба медленно, расправив крылья, парит высоко над землей сокол. Зоркому глазу птицы открываются бескрайние просторы расстеленной внизу равнины. Глубокая морщиня оврага тянется внизу с востока на запад, разрезая разноцветный покров обработанных полей и тянется до небольшой возвышенности, на которой в синем серпантине просматриваются крыши домов и купол старинной церкви. Там село Шпитьки, в котором располагается колхоз миллионер «Большевик», а пространство полей – это угодья колхоза. Южнее морщинистого оврага лесополоса из разных видов деревьев, прикрывающая густой зеленой листвой возделанные поля от выветривания почвы южными жаркими ветрами. А с севера от Шпитек тянутся до самого горизонта сосновые леса, между ними сверкают на солнце небольшими заплатами на зеленом фоне лесных крон небольшие и кажущие с высоты птичьего полета осколки разбитых зеркал озера. Волнистые старицы, сплошь укрытые пахучими травами с полевыми цветами, и спрятавшимися в их густой поросли птичьими выводками. В прохладной тени сосен и елей можно встретить зайца, в ветках бесшумно, одетые в рыжие шубки, хозяйничают белки. Часто на лесных просеках встречается лось, и подчас можно увидеть дикого кабана. Среди лесов располагается хутор Лесное, а ближе к Брест-Литовскому тракту село Бузовая, примыкая к шоссе тянущегося из Киева в сторону Житомира и далее на запад, с белесыми, красными и серыми кровлями домов. Со всех сторон к селу подступают леса. И только южнее, длинною километра с два тянется лесная просека, по которой вьется дорога, соединяющая хутор Лесное с равниной. Эта выложенная брущаткой дорога от шоссе ведет к селу Шпитьки до улицы Центральная. В нежной, прозрачной голубизне летнего пространства, над хлебами разносится трель жаворонка. Его трепетное пение не умолкает не на минуту и сливается в единый хор летнего оркестра, стрекочущего в душистых травах равнины. Покой и мир царит над землей, и только изредка черная тень сокола мелькнет по залитой солнцем равнине, предупреждая жителей полевых и лесных просторов о смертельной охоте ее хозяина.

Книга 1. Первая Любовь

Совпадение полного солнечного затемнения с окончанием детства. Школьные годы в старших классах. Незабываемые приключения в поездке по городам героев Великой Отечественной войны. Непередаваемые чувства Первой Любви, рассказываются от лица автора этих строк…

Глава 1. Солнечное затемнение

Шпитьки это название усадьбы сахарозаводчика Терещенко. После революции населенный пункт превратился в 50 годы в поселок городского типа, став частью Киево-Святошинского района в пригороде Киева, расположенного на двадцать восьмом километре Брест-Литовского шоссе от Киева на Запад. На двадцать восьмом километре шоссе, слева примыкает к Брест-Литовскому шоссе дорога, мощенная камнем проезжей части, мчится в сторону Шпитьки бывшей резиденции Терещенко. Богатый землевладелец и крупный меценат разбил прекрасный парк усадьбы Шпитьки, на хозяйственном дворе построил водонапорную башню, куда закачивалась артезианской скважины вода двух помповым ручным насосом закачки воды в чан, установленный на самом верху внутри башни для лучшего создания напора в трубах водопровода, вырыл в парке каскад прудов, где запустил диковинных красноперых рыб. Построил церковь, точную копию Киевского Владимирского собора. Внутри церковь была расписана ликами святых. Над росписью трудились ученики самого Васнецова. После революции, до событий, описанных в книге, церковь еще сохранялась и в церкви велись церковные службы. В один из июньских дней 30 числа среды 1954 года, как всегда меня привела в колхозный детский сад бабушка. В этот день на хозяйственный двор колхоза «Большевик», который расположен совсем рядом с нашим детским садом, рано утром, когда детей колхозники приводили в детсад, прикатил из Киевской киностудии имени Довженко служебный автобус. Из него сотрудники стали сгружать какую-то непонятную для нас малышей аппаратуру, и устанавливать на самом верху под крышей хорошо сохранившейся Терещенковской водонапорной башни. Утром детей, как всегда, в детском саду встречала воспитательница тетя Оля. Она была сегодня задумчивой и чем-то взволнованной. Я с тревогой наблюдал за приготовлениями людей в синих специальных рабочих комбинезонах, которые на самом верху под крышей высоченной водонапорной башни, сложенной из красного кирпича, за установкой направленной в небо трубы:

«Точно, наверное, зенитного орудия, чтобы сбивать бомбардировщиков», – думалось мне в эти минуты. И тревожно забилось сердце в ожидании чего-то пугающего и непонятного, что подтверждалось и тем, что нас детей было всего 10 человек. Некоторых детей не привели в детсад, воспользовавшись предлогом ожидания этого таинственного и пугающего чего-то, что надвигалось с непонятной для нас космической силой. А тех детей, кого родители привели в садик, были испуганы. Кто-то из детей принес даже морской бинокль, и мальчики по очереди смотрелись в него. Было очень интересно и не понятно, почему с одной стороны бинокль приближает предметы, а когда смотришь с обратной стороны, то отдаляет их на большое расстояние. После мертвого часа и последовавшего за ним полдника дети, как правило, проводили время во дворе за играми. Воспитательница предупредила детей, что в четыре часа дня начнется полное затемнение Солнца. Чтобы никто не плакал, что это всего на пять минут и не больше. «Неправду говорит нам, что на пять минут, точно на совсем» Так думалось мне. А воспитательница продолжала, успокаивая нас, что к детям придут родители, и будут вместе смотреть на затемнение. Лучше бы воспитательница этого не говорила. Дети притихли, встревоженно посматривали по сторонам. Было всего десять детей, вместо двадцати трех. И кто-то заметил, что на водонапорной башне сахарозаводчика Терещенко, которая со двора детского сада была хорошо нам видна, на самом смотровом балконе, который опоясывал верх башни под крытой железом крышей башенного верха, приехавшие киношники из Киева, устанавливали аппаратуру, для съемок вживую космического явления. Событие необычного, и невиданного, начиналось с появлением родителей детей. Моя мать пришла в выходной одежде. На ней был черный жакет и бархатная юбка. Она сообщила мне, что после затемнения ее повезут на автобусе киностудии в райком партии в Святошино на собрание парторгов Киево-Святошинского района и она приедет из Киева поздно вечером. Мне очень хотелось поехать вместе с ней. Я просился взять меня и, о счастье, она пообещала, что возьмет. Вдруг стало темнеть. Сумерки надвигались очень быстро. Совхозное стадо коров проходило мимо садика, так как правление приняло решение загнать коров в стойла, чтобы избежать нежелательной реакции стада на это редкое природное явление. Коровы стали громко и тревожно мычать. Где-то вдалеке залаяли собаки. Щебетание птиц внезапно прекратилось. В мое подсознание стал заползать животный страх. Ощущение тревоги и надвигающейся катастрофы с наступлением темноты все отчетливее ощущалось в сумрачной и бесповоротно надвигающейся ночи. Солнце угасало на глазах и внезапно исчезло с небосвода. Небо укрылось россыпями звезд. Наступила тишина. Даже собаки перестали лаять. Слышно лишь завывание одинокого и далекого пса. Мать прижала меня к себе, стояла, молча, посреди детской площадки и вздрагивала от жуткого состояния внезапно пришедшей ночи среди летнего дня. Так длилось целую вечность, казалось, не будет этому конца. Внезапно повеяло прохладой. Солнца не было и мрак вступал в свои владения. Прохлада была ощутима от внезапного исчезновения жаркого солнечного света, и это добавляло страхов безвозвратности явления. У меня возникало чувство, что теперь никогда не будет солнца, а будет мрак. Но постепенно яркая полоска на месте солнца вырастала все шире и шире. И, о! Чудо! Солнце стало вырастать на небосводе и появилось вновь. Тепло вновь полилось щедрой рекой на парк, на листья, на детей и детскую площадку. Запели сельские петушки. Защебетали птицы, и все вернулось на круги своя. Я был счастлив и проникся ожиданием обещанной поездки с мамой на собрание в ее обком. Но мать, казалось, забыла о своем обещании. Я напомнил ей об этом, но мать мне не ответила. Она уже разговаривала с другими родителями, которые пришли за своими детьми. Наконец мать обратила на меня внимание и сказала мне, что меня, сегодня, заберет Нюська. Не выполненное обещание матери взять меня с собой больно резануло досадой. Вместо этого еще и сюрприз, что Нюська заберет меня. Что я сам не дойду до дома? Задавал я сам себе этот вопрос. Я твердо решил не идти домой вместе с вредной двоюродной сестрой. После того как мать ушла вместе с другими родителями, я спросил у тети Оли разрешения идти домой, сославшись на то, что мать разрешила мне это. Она ответила утвердительно, и я ушел. Нюська, конечно меня не обнаружила в садике и нажаловалась матери. Утром я получил розгами по мягкому месту от матери, под одобрительные ухмылки сестры… О, время, как стремителен твой бег. Промчался еще один год. Наступила пора прощания с детским садиком. После обеда, в столовой, воспитательница объявила всем детям, достигшим семилетнего возраста, в том числе и мне, что сегодня они последний день в саду. Что до первого сентября им осталось ровно один месяц, что они уже почти школьники. Через месяц первое сентября. Мне 7-м лет. Меня ждет первый класс. Новые товарищи, почти взрослые заботы.

«А, как я буду читать и писать? А, как считать? – думалось мне. – Вон Пономаренко Коля знает азбуку, Льоня Очколяс умеет считать до десяти».

С горьким сердцем пожаловался Понамаренку Васе, брату Коли. Нет, не того Коли, который подсунул мне вареное сало, а другого Коли, уже ученика первого класса.

На что Вася авторитетно заявил:

– Мой брат не знал даже первой буквы. А, вот читает букварь. – Гордо сказал Вася.

– Что, правда?! – обрадовался я. И на душе у меня стало спокойней. Всей душой я потянулся к Васе, но Васе еще оставался в садике, ему в школу только в следующем году. Вот, как друзья познаются, в самый последний день.

– Ты рассказывай мне все, что там в школе. Мне-ж аж на следующий год. – попросил меня Вася. Вася и Коля Пономаренкы жили по соседству с нами, и я часто ходил к ним играть. Стоит перейти через соседский огород, и я уже у Пономаренков… Мертвый час. Дети спят в своих кроватках. Последний мертвый час в детском садике, последний день дошкольного детства я вздыхал и вертелся, никак не мог уснуть, переживал. Меня терзали страхи:

«Как я пойду в школу? – с ужасом думал, ворочаясь на своей постели, во время мертвого часа, – Я ж не умею ни читать, ни писать, не знаю даже букв».

Я стал вспоминать буквы. Легко вспомнилась буква «А», как два телеграфных столба, сведенных вверху и скрепленных перекладиной. Ее-то легче всего запомнить, таких столбов вон, сколько хочешь на совхозных полях. Легко запомнилась и буква «О», похожая на обруч, которым дядя Федор скрепляет бочки для засолки помидоров и огурцов у мамы на работе. Я, как не старался вспомнить еще хоть одну, хоть какую-нибудь букву, на память не приходило ничего, и стал ворочаться. Лег на спину посмотрел в потолок, вспомнилась, почему-то бабушка у печки и ее кочерга.

«Ага, похоже на букву «Г». – Подумал я, вороша в памяти приспособления, которыми бабушка ловко орудует, ставя в печку чугунки, разгребает жар. Но больше я не смог вспомнить. И повернул русую голову набок, прислушался. В подушке потрескивало, сминалось сено. В спальне раздавалось сопение спящих детей. Прожужжав, пролетела муха. Всюду царит сонная тишина. И вдруг на подушку рядом с моей головой шлепнулся скомканный зеленый листик липы. Я поднял голову, пружины предательски заскрипели. Внимательно оглядевшись по-сторонам, обнаружил, что все спят:

«Павлик? Не похоже, спит как убитый». Думал я.

Взгляд скользнул по кроваткам в дальнем углу спальни, потом остановился на соседе справа. Но одеяло Васи Пономаренко чуть поднималось в такт посапыванию, Вася спал. В его открытом рту виднелись два белых зуба, и он всем своим спящим видом напоминал сейчас кролика, мирно спящего на подушке. Я обернулся направо, посмотрел на койку Лени Очколяса, там, зашуршав, отодвинулся край одеяла и под ним воровато сверкнули бусинками черные глаза.

«Ах, ты, ябеда! Вот я тебе?!» – моя маленькая ручонка схватилась за край подушки и в одно мгновение мягкий снаряд, описав в воздухе дугу, опустился на укрытого с головой Леню. Одеяло с молниеносной быстротой распахнулось. На меня уставились широко открытые черные глаза Лени.