Когда его оплакивают двое,

А третий про него же говорит худое,

То я невежеством считаю это…

Жиро де Борней, Ламентация на смерть короля Ричарда

© Устинов В.Г., 2025

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2025

Предисловие
Тех лишь не хулят, кто зависти не стоит

Громкой славе Ричарда I Львиное Сердце мог бы позавидовать любой другой правитель, даже из числа неоспоримо великих. Само имя его отзывалось победным звуком боевых труб в сердцах современников и потомков, в их глазах он представал идеальным воплощением рыцаря.

Именно в этом качестве образ короля усиленно эксплуатировался литераторами. Хронисты не жалели восторженных слов, восхваляя своего кумира.

Он обладал доблестью Гектора, великодушием Ахилла, не уступал Александру, был не менее отважен, чем Роланд. Более того, он легко превосходил во многих отношениях и людей своего времени, наиболее достойных похвалы. Его «десница осыпала богатством»^[1], в этом он был подобен второму Титу. Помимо прочего, он обладал красноречием Нестора и благоразумием Улисса, позволявшими ему затмевать остальных в любом деле – в речах или в поступках. И это весьма удивительно для того, кто прославился как солдат^[2].

Относительно блестящих достоинств Ричарда с его сподвижниками вполне соглашались и враги – мусульмане, принадлежавшие к другой культуре, другой вере и занимавшие другую сторону в конфликте, сотрясавшем Святую землю. Их суждение о короле Англии в каком-то смысле интереснее для нас, живущих много веков спустя, чем даже мнения соратников-христиан. Оно, свободное от ангажированности, позволяет сделать более объективные выводы о том, как воспринимали Ричарда Львиное Сердце те, кому довелось жить с ним в одно время. Баха ад-Дин бин Шаддад, приближенный Салах ад-Дина, войсковой кадий Иерусалима и очевидец Третьего крестового похода, писал о предводителе неприятельского войска весьма комплиментарно.

Король Англии был очень могущественным, храбрым и полным решимости. Он отличился во многих битвах, продемонстрировав величайшее бесстрашие во всех своих кампаниях. Что касается его королевства и его положения, то в этом он уступал королю Франции, однако превосходил его по богатству, отваге и воинской славе <…> Этот принц в самом деле по справедливости был известен рассудительностью и большим опытом, исключительной смелостью и неутолимым честолюбием. Поэтому когда мусульмане узнали о его прибытии, они исполнились ужаса и смятения^[3].

С Баха ад-Дином вполне соглашался и великий исламский историк Ибн аль-Асир аль-Джазари^[4].

Впрочем, одними славословиями отношение к Ричарду Львиное Сердце не ограничивалось. Каждая выдающаяся личность обречена подвергаться критике со стороны завистников, соперников и антагонистов, причем не обязательно принадлежащих к вражескому лагерю. Не стал исключением и владыка Анжуйской империи, породив за свою недолгую, но яркую жизнь достаточное количество недоброжелателей всех трех категорий: вокруг него кипела самая настоящая информационно-пропагандистская война.

Завистники и соперники старались принизить личность Ричарда по нескольким причинам. Во-первых, большинство европейских правителей смотрелись рядом с ним весьма блекло. Во-вторых, для оправдания вопиющего факта лишения свободы крестоносца, находившегося под защитой Церкви, необходимо было опорочить его имя. В-третьих, нашлись среди христианских государей и такие, кого Ричард в свое время невольно или намеренно унизил и оскорбил. Таким образом, хронисты Австрии, Германии, Италии и некоторых других стран вполне сознательно критиковали и самого Ричарда, и его свершения, желая потрафить своим властителям.

Что касается антагониста, то у главы Анжуйской империи имелся и таковой, причем вполне сопоставимый с ним по масштабу личности и размаху деятельности – Филипп II Август король Франции. Хотя его устремления были всемерно направлены на укрепление королевства, не все они оценивались современниками однозначно. Так, он покинул Святую землю до окончания Третьего крестового похода, чем навлек на себя всеобщую хулу – в отличие от Ричарда Львиное Сердце, стяжавшего за морями немалую славу.

Хотя король Франции вел себя разумно с практической точки зрения и во благо своей страны, общественное мнение руководствовалось другими, более романтическими соображениями. Вот и пришлось французским хронистам затирать пятна на репутации своего короля посредством очернения короля чужого. Поскольку религиозной целью похода было возвращение под власть христиан Иерусалима, а Ричард этого не добился – значит, предприятие закончилось провалом, заявляли они. При этом старательно обходили молчанием тот очевидный факт, что больше всех общему делу вредил именно их повелитель.

Они без устали распространяли по всему Западу клеветнические слухи о коварстве и низости Ричарда, нанявшего-де ассасинов для убийства Коррадо дельи Алерамичи маркиза Монферратского – деятельного союзника французов. Распускаемые клевретами короля Франции сплетни с удовольствием подхватывали германские и особенно австрийские хронисты, которые из мести за оскорбление, нанесенное в Акре их герцогу, рисовали Ричарда высокомерным, безжалостным и вероломным человеком.

* * *

Почти все обвинения в адрес Ричадра, как вскоре выяснилось, оказались ложью. Но вот относительно результатов крестового похода очевидной ясности не было. За Ричарда вступились его соратники, с негодованием отметавшие все упреки в адрес своего короля-воина, вдохновлявшего их на бой, всегда сражавшегося в первых рядах, храбреца среди храбрецов. Они были уверены, и не без оснований, что под его началом оказались причастными к великому историческому моменту, сравнимому со славнейшими битвами прошлого.

Гордую отповедь врагам Ричарда дал очевидец и непосредственный участник всех событий Третьего похода – хронист и поэт Амбруаз. Он заклеймил критиков экспедиции как людей несведущих, как досужих сторонних наблюдателей, из безопасного далека осуждавших воинов, прошедших трудный путь и перенесших жестокие страдания. Подвиги крестоносцев, как и подвиги их военачальника, достойны самой высокой оценки, считал хронист.

 
И одесную Господа воссядет
В небесном Иерусалиме граде,
Кто добрыми делами вместе с ним
Завоевал тот Иерусалим^[5].
 

Да, Ричарду не довелось вернуть Иерусалим христианам, чему во многом способствовало обструкционистское поведение французского контингента. Зато он завоевал Кипр, который в долгосрочной перспективе был стратегически значительно важнее Иерусалима, а также вернул под власть христиан прибрежные города Палестины. Взятие Иерусалима принесло бы ему куда больше славы, но успех был бы недолгим, ибо в скором времени город все равно пал бы в руки мусульман.

На защиту доброго имени главы Анжуйской империи встали не только боевые товарищи, но и ученые. Грамматик Жоффруа де Винсоф, нормандец по рождению, вставил в свой знаменитый трактат Poetria Nova литературную мистификацию, которая представляла собой якобы отрывок из некоей поэмы.

Англия! Королева королевств, пока жив король Ричард! Твоя слава далеко разносит могущественное имя. Тебе завещано владычество над миром, твое положение надежно под властью такого великого кормчего. Твой король – зеркало, отражаясь в котором ты наполняешься гордостью; звезда, блеском которой ты сияешь; столб, поддерживающий твою мощь; молнии, посылаемые тобой на врагов; слава, благодаря которой ты достигаешь горних вершин^[6].

Этот фрагмент ни в малейшей степени не претендовал на историчность, поскольку служил Винсофу лишь доходчивой иллюстрацией к одному из теоретических положений его поучительного трактата. Однако он, вне всякого сомнения, отражал реальную точку зрения автора.

Свидетельств подобного рода можно найти массу, причем не только в среде хронистов, сановников и ученых. То же самое чувствовал и простой народ, довольно быстро позабывший о перенесенных тяготах и поборах, наложенных на него Ричардом. В начале правления Эдуарда I Длинноногого – то есть в 70-е годы XIII века – англичане распевали по всей стране песню, в которой истоками «двойного цветения славы Англии» назывались победоносные войны Эдуарда I и доблесть Ричарда I^[7].

Спустя полвека после гибели Ричарда Львиное Сердце пыль суетных попыток отыскать изъяны в его характере и в его действиях наконец осела. Политический резонанс пропагандистских вбросов со временем потерял свою актуальность, осталась жить только героическая легенда. В памяти жителей Италии, Германии, Испании и Англии король-крестоносец Ричард Львиное Сердце остался непревзойденным полководцем, паладином, сражавшимся за возвращение Гроба Господня и за освобождение Святой земли.

Даже непримиримые прежде французы признали, что развязанная против короля Англии кампания не достигла своей цели и была всего лишь попыткой сторонников Филиппа II Августа оправдать неоправдываемое. Искренне преданный французской короне хронист Обри, монах-цистерцианец из аббатства Труа-Фонтен, через 40 лет после смерти Ричарда Львиное Сердце не смог не воздать ему должное и подробно перечислил все те деяния, которые действительно составили славу короля: умиротворение Мессины, завоевание Кипра, захват александрийского дромона в морской битве и помощь Яффе^[8].

* * *

Не все средневековые хронисты захлебывались от восторга, заводя речь о Ричарде Львиное Сердце. Однако большинство все-таки говорило о его величии как о чем-то само собой разумеющемся. Неизвестный автор «Жизни Эдуарда Второго», написанной в начале XIV века, укорял своего короля за неумелое правление, сравнивая его с правлением Ричарда, который «еще до истечения третьего года <…> рассеял везде и всюду лучи своей доблести»^[9].

Продолжали считать Ричарда Львиное Сердце великим государственным деятелем историки XVI века. Тюдоровский историограф Полидор Вергилий посвятил ему целый панегирик, восхваляя его как правителя и как человека, оправдывая практически во всем.

Он был столь же красив телом, сколь превосходил других величием духа, и потому по справедливости получил прозвище Львиное Сердце. Он был снисходителен к своим солдатам, щедр к своим друзьям и гостям, суров и непримирим к своим врагам, одержим жаждой сражений, избегал покоя, всегда был готов к опасностям и не ведал страха. Вот каковы были его достоинства. И его пороки, если их сопоставить с его достоинствами, его возрастом и его военными подвигами, окажутся либо абсолютно ничем, либо пустяками. Ибо среди простонародья отмечали его гордыню, которая обычно сопутствует величию духа, равно как и похоть, рожденная юными годами, и, наконец, алчность – позор, которого нелегко избежать командирам и полководцам, стремящимся получить деньги без разбора как от друзей, так и от врагов, ибо они испытывают в них великую нужду для ведения войн^[10].

Вслед за Вергилием и другой английский историк, живший на рубеже XVI и XVII веков, Джон Спид также считал короля человеком незаурядным и достойным восхищения: «Он отличался Sagacis ingeny, острым и проницательным умом <…> Он проявлял свою любовь и заботу об английском народе, а также непосредственно о Правосудии»^[11].

Можно возразить – кому как не английским историкам пристало возносить хвалу своему соплеменнику. Но, во-первых, именно Англия больше всех прочувствовала тяжесть десницы короля, обложившего ее немалым налогом. А во-вторых, именно на Туманном Альбионе раздались первые голоса против устоявшейся трактовки деяний и характера Ричарда, господствовавшей в течение несколько столетий. Ниспровергателем основ в XVII веке выступил, как водится, совсем не историк, а придворный поэт и драматург Сэмюел Дэниел. В «Собрании истории Англии» он писал, противореча своим предшественникам практически во всем и не утруждая себя отсылками к источникам:

Он взыскал с этого королевства и потратил больше, чем все его предшественники, начиная с Нормандца [Уильяма Завоевателя^[12]. – В.У.]. И все же был достоин меньшего, чем кто-либо из них, поскольку здесь не жил, памятников благочестия или каких-либо других общественных сооружений после себя не оставил. Если когда-либо показывал любовь или проявлял заботу об этом народе, то лишь для того, чтобы получить с него все, что только возможно^[13].

Столь неожиданная смена тональности произошла не просто так, а явилась следствием придворных политических интриг. Как раз в то время король Джеймс I^[14] активно противился влиятельным силам, вынуждавшим его встать во главе общеевропейского протестантского «крестового похода» против Испании. Поскольку эскапады Сэмюела Дэниела сводились к обвинениям Ричарда в разграблении Англии с единственной целью растранжирить деньги в заграничных предприятиях, такой поворот вполне отвечал интересам короля Джеймса.

Это далеко не единственный случай, когда роль застрельщиков в кампании по «низвержению кумира» брали на себя люди, чьи профессиональные интересы лежали совсем не в области истории и чьи познания в этой науке были откровенно невелики. Так, к пересмотру общепринятой оценки Эдуарда Черного Принца активно призывала некая Луиза Крейтон – писательница и лидер британских суфражисток, посвятившая значительную часть своей жизни борьбе за права женщин^[15].

* * *

Поначалу радикальное переосмысление образа Ричарда Львиное Сердце, этого героического короля, не получило широкого признания у историков. Даже спустя полвека после инсинуаций Сэмюела Дэниела сэр Ричард Бейкер, автор «Хроники королей Англии», продолжал считать его образцовым правителем.

Его пороки по большей части были не более чем подозрениями: много говорилось о невоздержанности, но ничего не доказывалось. Однако его добродетели были очевидны, так как во всех своих поступках он проявлял себя доблестным (из-за чего и получил прозвище Coeur de Lion), мудрым, щедрым, милосердным, справедливым и более всего набожным^[16].

Тем не менее постепенное изменение отношения к инициированным Святым престолом, то есть католической церковью, крестовым походам, ставшее долговременным следствием протестантской Реформации, сделало ревизию правления Ричарда практически неизбежной. В 1675 году сэр Уинстон Черчилл, ярый роялист и отец знаменитого военачальника и интригана Джона 1-го герцога Малбороского^[17], мог себе позволить написать так:

Этого короля, хотя он и был первым, я назову худшим из всех Ричардов, которые у нас были. И несмотря на то, что потомки воздерживались от того, чтобы марать его память из-за пристрастия и любви, которые у нашего народа всегда порождали его принцы-воители (при этом он ничем не превосходил остальных, носивших это имя, поскольку все они были столь же доблестными, как и он сам), но век нынешний не имеет причин восхищаться им… Он был дурным сыном… он был дурным отцом… он был дурным братом… Наконец, поскольку он был дурным человеком, он был худшим королем, который вел себя скорее как прожектер, чем как принц^[18].

Эта характеристика, которую можно в принципе не принимать в расчет, ибо написана она в крайне эмоциональном стиле и к тому же далеким от науки человеком, оказала тем не менее огромное влияние на более поздних профессиональных историков. А почему бы и нет? До сих пор даже маститые ученые, в том числе советские и российские, не гнушаются подкреплять свои тезисы о короле Ричарде III цитатами из Уильяма Шекспира.

Поль де Рапен^[19], чьи работы высоко ценились по обе стороны Ла-Манша, ибо он был гугенотом, которому покровительствовали виги, великий шотландский историк и философ Дэвид Хьюм^[20], в России переиначенный по необъяснимым причинам в Юма, его современник англичанин Эдуард Гиббон^[21] и даже весьма уравновешенный исследователь архивов Уильям Стаббс^[22] – все они в той или иной степени соглашались с мнением сэра Уинстона. Ученые мужи, привыкшие писать взвешенные научные трактаты, мгновенно преображались, как только речь заходила о Ричарде Львиное Сердце. Они забывали о необходимости придерживаться принципа беспристрастности в оценках, их переполняли эмоции, как и Черчилла.

Постепенно всеобщее распространение получила точка зрения, что Ричард – туповатый вояка с отважным сердцем и весьма средними способностями к делу государственного управления, безжалостно ограбивший Англию ради своих военных авантюр. Поскольку шлюзы критики были открыты настежь, никто не собирался обуздывать полет своей фантазии. Началась ревизия вообще всего, что ранее говорилось о Ричарде. Майкл Марковски, получивший профессорскую степень в частном американском Сиракьюсском университете, дошел до того, что сообщил изумленным читателям: «Он был не героем, а человеком, который просто хотел все время сражаться в рукопашной»^[23].

* * *

Разгул скептицизма и ниспровергательства авторитетов правил бал достаточно долго и выдыхаться начал только к середине прошлого века. Первым прислушался к голосу разума Джон Осуолд Прествич, который отверг безапелляционно-критический подход к фигуре Ричарда Львиное Сердце и вновь решился признать за ним не только таланты военачальника, но и недюжинные способности правителя.

В случае с Ричардом Rex Bellicosus^[24] не был грубо воинственным королем, <…> но правителем, четко озабоченным тем, чтобы задействовать свои военные таланты в широко простиравшихся интересах дома Анжу^[25].

Прествича поддержал Джон Джиллингем, который постарался скрупулезно, последовательно, входя в мельчайшие детали обвинений, реабилитировать Ричарда I как политика, администратора и военачальника^[26]. Джон Франс, почетный профессор Университета Суонси в Уэльсе, известный специалист по средневековью и крестовым походам, заявлял, что Ричард имел «проницательное понимание стратегии»^[27].