© Томский государственный архитектурно-строительный университет, 2018

© Ланкин В.Г., 2018

Предисловие

Цель данной книги заключается не в том, чтобы проанализировать многочисленные идеи о русской культуре, и не в том только, чтобы наряду с ними выдвигать новые, но в том, чтобы подобрать ключи, благодаря которым была бы раскрыта системная целостность русской культуры – был бы объяснен ее смысловой тип, на основе которого обретут целостное значение те ее многочисленные характеристики, перечислению и развертыванию которых в самой разной последовательности и связи между ними посвящено так много книг. Несмотря на обилие объяснений своеобразия русской культуры, как смысловая система она продолжает хранить для нас некую тайну. Более того, мы начинаем чувствовать эту тайну именно оттого, что сталкиваемся с таким многообразием разных объяснений. Тема этой книги – это тема ключа к русской культуре. То есть здесь превалирует методологическая цель: критически сопоставляя некоторые подходы к пониманию ее своеобразия, попытаться организовать такое понимание по возможности ясным систематическим способом. А для этого надо увидеть культуру не столько изнутри нашей истории и нашей идейной полемики. Изнутри видно много деталей, одни кому-то кажутся ближе, другие дальше – картина оказывается неизбежно фрагментарной и строящейся в непреодолимой зависимости от точки зрения, и поэтому она оказывается, как правило, односторонней. В односторонности и фрагментарности отображения реальности как таковых нет ничего предосудительного. Собственно все наше мышление и все наши представления в той или иной степени фрагментарны. Но если отойти на некоторое расстояние, то можно увидеть и целое. Считается, что взгляд извне может помочь в этом. Но в данном случае – нет. Взгляд извне – это видение русской культуры глазами исследователей, к ней не принадлежащих, – глазами представителей других культур. Их свидетельства действительно ценны (этот подход широко использует, например, Н.О. Лосский в своей последней книге «Характер русского народа»), но в них, как ни досадно, отсутствует способность адекватной рецепции как раз той самой сердцевины нашей культуры, которая и могла бы послужить ключом к ее пониманию. Взгляд извне – это иной способ зрения, чем тот, что характерен для нашей культуры, он-то при этом и упускается или незаметно для зрителя искажается. Подобно тому, как человек – это не столько то, как он выглядит, сколько то, как он видит, так и культура – это именно некий способ видения бытия, способ осмысления действительности и переосмысления естественного человеческого существования. Надо найти верный способ рецепции культурного типа – способ чувства того, как чувствует сама эта культура.

Поэтому, когда мы говорим, что надо отойти на некоторое расстояние, мы имеем в виду не взгляд извне, а взгляд на культуру с позиций более фундаментального видения – с позиций теории сознания и антропологии, связанной с ней, – на основе такой теории и надо простроить теорию культуры так, чтобы видна стала логическая возможность ряда ее типологических вариантов. И тогда можно будет их исчерпывающе объяснить и адекватно сравнить. Кроме того, это и взгляд на общество не как на данность, с которой имеет дело история или социология, а как на эпифеномен логики межчеловеческих взаимодействий. И тогда аналогичным образом можно будет дедуцировать вариантность типов обществ, сопоставлять их объективно систематически и столь же объективно выявить своеобразия одного из них. Именно в таких подходах и нуждается сегодня, на наш взгляд, познание русской культуры в ее своеобразии и внутренней системности.

Поэтому если кто-то захочет найти в этой книге новые, берущие за душу метафоры патриотической риторики, то он разочаруется. Тот, кто, напротив, будет искать в ней аргументы бесстрастного отрезвляющего анализа, сбивающего пафос культурной самобытности и самодостаточности, ошибется еще больше. Наконец, обманется и тот, кто будет искать в этой книге ранее неизвестные исторические подробности – тот дополнительно введенный материал, который бы позволил на обновленных эмпирических основаниях осветить вопрос о культурной идентичности российской цивилизации. Нет, в этой книге предлагается всего лишь новый взгляд на сумму вполне известных идей, характеристик и фактов. Но в свете этого нового взгляда все эти характеристики обретут статус аргументов в пользу вполне последовательной теоретической модели, позволяющей увидеть культуру, ее историю и современность не как свободный набор качеств, тенденций и особенностей, которыми можно произвольно манипулировать в конъюнктурных целях. Это позволит увидеть систему культуры как логически четкую структуру, которую невозможно ни проигнорировать, ни деконструировать, ни намеренно исказить. Разве что можно в полемике против нее подобрать столь же веские и систематические аргументы.

Русская культура действительно предстанет здесь особым культурным типом, основывающимся на наличии особой системы смыслообразования, а отечественная история при всей ее сбивчивости и противоречивости высветит многовековой опыт творческой реализации этой системы, – опыт построения особой – уникальной и значимой – цивилизации.

О своеобразии русской культуры за последние 180 лет (начиная с «Философических писем» П.Я. Чаадаева) написано очень много. Столь же много (начиная со знаменитых работ Н.Я. Данилевского и О. Шпенглера) написано и о типологии культур. Обычно мы увлеченно начинаем перечислять, что было написано с точки зрения содержания мнений. Но как это было сделано с точки зрения метода? Если посмотреть внимательно, все эти теории имели либо эмпирически-индуктивный, либо гипотетически дедуктивный характер. Какой-то привкус случайности – случайности фактов, образующих эмпирически пестрое поле культурологического материала и (или) случайности теоретических построений, выхватывающих в качестве своей основы то один, то другой определяющий фактор так, что ни один из них не позволяет объяснить с достаточностью оснований и систематической ясностью и полнотой все многообразие явлений и закономерностей и, соответственно, вскрыть природу этого многообразия. Порой кажется, что культурология для того и предназначена, чтобы утопить в море исторической случайности вечные истины миропонимания и вечные ценности человеческого бытия, раскрывавшиеся именно в таком качестве вечных в рамках философских теорий недавнего прошлого.

И все же, глядя на эти хронологические цифры, мы видим, что наука, призванная изучать эти вопросы, чрезвычайно молода, в сравнении, скажем, с математикой, химией, биологией или, с другой стороны, с искусствознанием и догматическим богословием. Она – наука о культуре – в таком сопоставлении с науками, давно сложившимися, делает, по сути, первые шаги. И это связно, конечно, не с нерасторопностью исследователей, не с малым вниманием общества к ее проблемам, а с чрезвычайной сложностью темы и неподатливостью «субстанции» культуры, в которой, по сути, «растворены» сами наши сознания и в противоречивые перипетии которой так горячо и полемически остро вовлечено человечество. В свете этого разъяснения становится видно, что типология культур до сих пор представляла собой серию пробных идей, одни из которых более обещающие, другие менее (потому и надо внимательно изучать все эти идеи), но исчерпывающей типологической теории так и не построено.

А как можно говорить о своеобразии одного из элементов многообразия, если не видеть четких параметров сопоставления его с другими элементами, если не обладать существенными критериями сравнения – существенными для всех элементов многообразия? Да, именно так и выглядит сегодня компаративная культурология – произвольный набор «своих» презентативных качеств она соотносит с «соответствующим им», но при этом еще более произвольным – спроецированным – набором «чужих». «Что русскому здорово, то немцу смерть» – и т. д. именно в таком роде. Как можно говорить о своеобразии русской культуры, не видя четко ее места в типологическом ряду? Пожалуй, можно говорить только о каких-либо приоритетах или же, наоборот, об отсталости – в зависимости от ракурса и критерия сравнения. Можно говорить о смешанных чертах мифологизированных «Востока» и «Запада» (в результате чего, рассуждая последовательно логически, Россия будет отставать и от того, и от другого и между тем иметь черты относительных приоритетов и перед тем, и перед другим). Можно, наконец, просто обрисовывать эмпирически конкретную модель – не по принципу типологического сравнения, а по принципу ее исторической уникальности: «На том, мол, стоим – Евразия; и другой судьбы нам не надо». Но будем логически строги: нет типологии, нет и четкости в осознании своеобразия. История и география точно тогда пересилят культурологию. Но разве русская культура – это ее география? Разве культура России – это ее сбивчивая история, а не наоборот, ее история – это история культуры, при всех превратностях событий преемственной и даже идентичной самой себе? Культура – это, скорее, духовная антропология и теория сознания.

Мы постараемся отойти от модели культурологии как калейдоскопа многообразия и обратиться к модели культуры как формы творческого переосмысления натурального человеческого существования – при его логически определяемой вариантности. Мы обратимся к интерпретации культуры как формы организации деятельности человеческого сознания. И мы получим примерно такой же теоретический эффект, какой получила в свое время химия, ранее занимавшаяся описаниями свойств элементов и их соединений, а затем обретшая периодический закон, позволивший выявить структуру и собственно природу химического, состоящую в сочетании и связи электронных оболочек атомов и молекул. Мы увидим вариантность культуры не как многообразие исторических преобразовательных задач человечества, а как вариантную форму смыслообразования – как способ организации деятельности человеческого сознания. Мы увидим типологию культур в ее необходимости, дискретности и строгой определенности и увидим сами типы культуры в их относительной исторической устойчивости и идентичности, в их несоизмеримой сопоставимости – в их равноценности, хотя и не равнозначности. И вот тогда мы поймем и своеобразие отечественной культуры – в качестве носительницы одного из типов культуры – одной из смысловых программ, направленной на преодоление спонтанной естественности бытия. Тогда нам легче станет объяснить и тип общества, на относительную устойчивость которого указывает внимательный исторический анализ, – тип общества, сформировавшийся на основе этой культуры – в постоянном определяющем присутствии этого культурного опыта – опыта осмысления.