Вместо пролога

* * *

Из статьи «Тайный Суд»,

помещенной в январском номере журнала «Знание» за 1941 г.

…И вот, в ту глубоко феодальную пору, примерно в середине XVI века, в некоторых германских княжествах возникает организация под названием «Тайный Суд». Подчеркнем, что речь идет о временах, когда самого понятия о честном суде и о справедливости в обществе фактически не существовало, все держалось на так называемом «феодальном праве» (т. е. на праве феодалов творить над представителями трудовых классов любой произвол), и только обратившись в этот самый Тайный Суд, простые люди получали хоть какую-то возможность добиться возмездия.

Эти темные люди еще не осознавали, что только революционный подъем народных масс может принести им истинную свободу и справедливость, как это сказано в бессмертном учении К. Маркса и Ф. Энгельса, углубленном гениальными работами В. И. Ленина и И. В. Сталина, ибо только революция…

Конец этого абзаца, как и последующие два, Лаврентий Павлович Берия, читавший эти строки, пропустил, поскольку не любил пустословия. Да и многое из написанного тут он уже знал, поэтому дальше стал выхватывать из журнальной статьи лишь отдельные куски.

…Звание члена Тайного Суда, так же, как и звание палача этого суда, было наследуемым и переходило исключительно от отца к сыну…

…Как правило, выносился смертный приговор, обозначенный одним из пяти слов: «Stock» («палка»), «Stein» («камень»), «Strick» («веревка»), «Gras» («трава»), «Grein» («страдание»), поэтому символом Тайного Суда были пять букв – SSSGG, – наводившие ужас на каждого, кто попадал в его сети…

…и этого барона, приговоренного Тайным Судом, на другое утро нашли прибитого деревянным колом к земле, так как приговор гласил: «Палка»…

…там и обнаружили садиста-виконта с размозженной камнем головой…

…Однако вскоре маркиза нашли. Он был повешен, ибо в приговоре значилось: «Веревка»…

…и там, в пещере, этот польский магнат был вынужден питаться одной травой, пока не скончался от голода…

Народный комиссар перескользнул к последнему абзацу, в котором говорилось:

…но с ростом самосознания масс, с началом революционного подъема, когда угнетенные классы поняли, что их судьба в их собственных руках, Тайный Суд, разумеется, прекратил свое существование…

Дальше, как положено, полдюжины цитат из классиков, и наконец подпись: профессор С. Мудровой.

«Ох, перемудрил ты, С. Мудровой, – подумал нарком, бросая журнал в корзину для ненужных бумаг. – Прекратил свое существование! Как же!..»

Он вспомнил про двоих новопреставленных из собственного ведомства. Оба были засранцами преизрядными, ничуть не было их жаль, любопытно было лишь то, как эти недоноски преставились. Одному, понимаешь, кто-то вбил в глотку здоровенный камень, второму воткнули деревянный кол в брюхо. Очень было похоже на проделки этого самого Тайного Суда, от которого ему, наркому, так и не удалось очистить социалистическую Родину.

Да, спаслись тогда каким-то чудом и Васильцев, кочегар-математик, и краля его, Катька эта, английская шпионка миссис Сазерленд (в девичестве Изольская), и палачонок этот, Викентий. С ними еще один из уцелевших «невидимок» был. Как издевательски лихо обвели тогда его, наркома, вокруг пальцев!1

Сгинули, растворились в необъятных просторах Родины, теперь ищи-свищи.

Впрочем, и разыскивать их нарком, по правде говоря, не пытался – было опасение, что накроет их какой-нибудь слишком рьяный особист, выколотит из них всю правду-матку, и выплывет на свет божий то, чему выплывать никак, ну никак не следовало!

Неужто осмелились снова вернуться в Москву и продолжили заниматься этой своей судебной говнистикой?..

Ну да ладно, скоро это будет уже не его забота, пускай теперь Севка Меркулов расхлебывает2. А уж он сам, Лаврентий Павлович как куратор направит его, Севку, в нужное русло – в такое, что в жизни он ни до чего опасного не докопается.

Вот только статья этого С. Мудрового некстати, ох как некстати!

Была даже мысль сиюминутная – немедля обратить долбанного профессора в лагерную пыль, нарком даже руку потянул к телефонной трубке. Однако, покуда рука была в движении, пришла новая мысль – что негоже ему, уже без пяти минут заму председателя Совнаркома, заниматься такой человеческой мелкотой, как этот профессор кислых щей. И вообще при воспоминании о скором, уже решенном назначении настроение у него стало благостным, отчего он убрал руку и подумал почему-то словами, когда-то слышанными от Микитки Хрущева: «Нехай живэ».

* * *

Старшего майора госбезопасности Н. Н. Николаева (это звание он получил на днях) статья о Тайном Суде, напротив, вполне удовлетворила. Пускай себе нарком думает, что Тайный Суд все еще существует, это в некоторой мере прикрывало ту небольшую группу, которую он собрал. Целью этой группы было очистить «органы» от всякой нечисти, расплодившейся там в последние годы.3

Взять того же майора Жереброва: уж совсем с рельсов сошел! Награбил антиквариата у подследственных на целый музей, ради этого, собственно, и отправлял людей в лагеря или «к стенке». Вполне заслуживал того, что получил – камня в глотку. И садист-насильник, капитан госбезопасности Цирик тоже заслужил, чтобы ему засадили осиновый кол в жирное брюхо. Без этих двоих хоть и не намного, но все же легче стало дышать.

Отложив журнал, старший майор Н. Н. Николаев задумался о тех четверых, которых не столь давно спас – о Васильцеве, о Кате, о сыне палача Викентии и об этой девочке с изломанной судьбой, не то Ульяне, не то Полине, сотворенной, как гомункулус, в бесчеловечном проекте «Невидимка».

Он один знал, где они сейчас затаились, но давно уже не имел о них никаких вестей. Неужели так и доживут свой век в тиши?..

Слабо верилось – не те это были люди. Старший майор Н. Н. Николаев почти не сомневался, что пройдет совсем не много времени – и они еще проявят себя.

* * *

Слушая доклад лейтенанта Монина из «Угро», начальник N-ской областной милиции полковник Ничипоренко все более хмурился, поскольку докладывал лейтенант именно о той четверке, поселившейся на окраине их города, в Нахаловке, в самом бандитском районе. Вот это-то и заботило молодого сыскаря: что там делать приличным с виду людям, школьному учителю с женой и с двумя великовозрастными детьми, парнем и девкой? Может, маскируются, а на самом деле какие-нибудь скупщики краденого или еще какие фармазоны? Надо бы, де, к ним приглядеться, взять под наблюдение.

Что четверка эта непростая, полковник Ничипоренко и так знал, а хмурился он вот отчего. Едва они там, в Нахаловке, обосновались, как явился к нему из Москвы, с самой что ни есть Лубянки, большой начальник, старший майор госбезопасности Николаев и распорядился, чтобы четверку эту здешняя милиция ни под каким видом не трогала, а в награду обещал ему, Ничипоренке, со временем перевод на хорошую должность в столицу нашей Родины. Полковник было спросил – может, им какая помощь нужна, район-то уж больно неспокойный, на что старший майор только усмехнулся:

– Ничего, эти как-нибудь сами за себя постоят. Вся твоя помощь, полковник, в том, чтоб для твоих сыскарей их личностей как бы не существовало. Хорошо меня понял?

Какие уж тут непонятки? Видать, птицы высокого полета, небось какие-нибудь «внедренные», хотя, в общем, не его областного ума это дело, когда сама Лубянка приказывает.

– Так точно, все понял, товарищ старший майор государственной безопасности!

И вот н? тебе – этот не в меру прыткий лейтенант!..

Дослушав его, полковник Ничипоренко спросил:

– А что, Нахаловка – это разве твоя земля?

– Никак нет, товарищ полковник, это я в свободное от службы время.

– Гляжу, времени свободного у тебя больно много.

– Виноват…

– Ладно, ладно. За бдительность благодарю, но дальше занимайся своими делами.

– Есть!

– Без тебя найдется кому этих четверых на заметку взять… А ты, Монин, вот что… Ты, я помню, в Минск хотел перевестись?

– Так точно, там у жены родня живет.

– Вот и лады, нынче же похлопочу о твоем переводе.

– Спасибо, товарищ полковник, уж не знаю как вас и благодарить.

– Ну-ну! Чего ж не пособить, когда хорошо служишь. В общем, готовься передавать дела. («А то больно уж у тебя, друг ситный, шило в заднице.»)

* * *

И был еще один человек, который давно уже приглядывался к этой четверке, с прошлой весны поселившейся в N-ской Нахаловке. Когда впервые увидел издали эту девку на городском базаре, подумал: «Неужели же?!.. Не может быть!» Лишь спустя несколько дней, дождавшись, когда она снова пойдет на базар, получше разглядел ее из окна в бинокль и понял: да, она! Теперь не оставалось никаких сомнений.

Как уцелела?.. Насколько ему до сих пор было известно, из тех, кто участвовал в проекте «Невидимка», в живых не осталось никого…

Впрочем, он-то сам остался, хотя с тех пор, как умно обставил свою «смерть», давно уже не числился в живых. Думал, что из «невидимок» он – единственный такой.

Теперь выходило, что, может, и нет, не единственный, и с этим надо было что-то решать.

Первая глава

Привет от Червленого.

Настоящее дело

До поры до времени их жизнь в N-ской Нахаловке была вполне спокойной. Известно было, что район это бандитский, но покуда настоящие урки их не трогали, видно, пока приглядывались. Если кто и доставлял мелкие хлопоты – так это всякая местная шантрапа, опытному человеку сразу было видно, что, несмотря на внушительную внешность, этим ребяткам до настоящих урок – как ефрейтору до генералиссимуса. А по мелочам бывало, конечно, всякое.

Раз какой-то здешний амбал попытался Полину прижать. Это ее, Невидимку!.. Хорошо, неотложка вовремя подоспела, а то лежать бы ему в морге с номерком на ноге.

Еще три здоровенных паренька попробовали вечером взять Юрия на гоп-стоп. И хоть он, Юрий, по выучке сильно уступал Полине, но те пареньки тоже, должно быть, надолго потеряли охоту к подобным подвигам.

У Кати тоже как-то раз некий тип попытался кошелку вырвать из рук, когда она шла из магазина. Интересно, успел он прежде, чем свалиться в бессознанке, понять, кто это ему сапожком в лоб с такой силой заехал?

Ну и на Викентия однажды напали впятером, так потом трое из них месяц в больнице оклёмывались, а другие двое ходили с загипсованными руками.

Правда он, Васильцев, понимал, что тем дело не кончится, он читал это во взглядах настоящих урок, истинных хозяев Нахаловки, знал, что встреча с ними тоже неминуема, но это его не сильно заботило, не сомневался – и от них отобьются.

А пока, после тех не бог весть каких приключений, их жизнь в Нахаловке стала вовсе спокойной и размеренной. Сам Юрий преподавал математику в местном железнодорожном техникуме, Катя вела хозяйство, Полина (она так и оставила за собой имя погибшей подруги, тоже «невидимки») служила секретарем-машинисткой в райотделе милиции, Викентий работал в механической мастерской.

Но если Катю и его, Юрия, после всего пережитого такая жизнь вполне устраивала, то Викентия и Полину жизнь без подвигов явно тяготила. Едва не сразу после того, как они тут поселились, Викентий насел на Васильцева: мол, два судьи есть? Есть! Васильцев и Катя! Палач тоже имеется, вполне законный, по праву происхождения, как и положено по уставу Тайного Суда, ведь он, Викентий приходится хотя и приемным, но сыном покойному палачу, тоже Викентию, о чем и документ имеется. Так чего же, спрашивается, они тут сидят и мышей ни шиша не ловят?!

Юрий не стал разъяснять ему ситуацию так, как сам ее понимал: что-де пора распрощаться с этой опасной игрой, в которой не только караются преступники, но и сами судьи нравственно разрушаются, – но чувствовал, что Викентий, еще по сути остававшийся мальчишкой, едва ли его поймет, потому решил ограничится формальной стороной дела. Чтобы Тайный Суд не превратился в судилище, в нем непременно должно быть три судьи, так уж заведено. Полина не в счет, поскольку судьями становятся исключительно по праву происхождения. Возразить Викентию было нечем – к уставу Тайного Суда он относился с пиететом, который привил ему покойный приемный отец, тоже палач Тайного Суда, тоже носивший имя Викентий. Вот тогда-то он, Викентий Второй, и приуныл.

Была, впрочем, и еще одна причина для его унынья. Стенки в их хибаре были тонкие, фанерные, и однажды Юрий ненароком услышал разговор Викентия с Полиной.

– …Не надо! – говорила Полина. – Прошу тебя – больше никогда!

– Но почему?! У нас же с тобой там, в Москве, было уже…

– Да, было… Но тогда я еще «невидимкой» была, так что, можно сказать, это была и не я.

– А сейчас ты что же… меня… совсем?..

– Да нет, я люблю, люблю тебя, глупенький! Сейчас-то и люблю по-настоящему! Но только совсем не так, как ты хочешь. А как ты хочешь – так нельзя…

– Когда любят, то все можно…

– Да, обычно так… А со мной – иначе…

– Ты что, больная?

– Можно сказать, что и так. Только это не такая болезнь, как ты думаешь, она – в душе. Того, кто это со мной делает, я могу навсегда возненавидеть. Ты же не хочешь, чтобы я возненавидела тебя?

– А откуда это у тебя так?

– Все оттуда, из школы невидимок… Не хотела тебе рассказывать, но, видно, придется… Нас, невидимок-девочек, с детского возраста чуть ли не каждый день страшно насиловали…

– Недопашный и Палисадников?

– Да, в том числе и они… Ты знаешь, этих двух гнид я сама раздавила… Еще был такой Слепень…

– Фамилия такая?

– Нет, фамилия у него была Слепченко, старший лейтенант госбезопасности, но все называли его Слепень. Самый страшный из троих. Тоже, говорят, сдох; жаль, что не от моей руки… Этот Слепень, бывало, потом спрашивал: «Что, детка, сильно ненавидишь меня?» Я однажды не выдержала и скала, что, мол, да, ненавижу! А он мне: «Вот и правильно, детка. Для того все и делается. Ты должна ненавидеть каждого, с кем спишь, так оно полезно для дела, а то потом, глядишь, убить его будет жалко». И вот с тех пор… Я не могу с тобой, не могу, ты должен понять!

Бедная девочка! Да и Викентия ему, Васильцеву, было жаль. Влюбился, видно, по-настоящему – и вот же беда какая!..

– А иногда мне кажется, – добавила она, – что этот Слепень жив – уж больно ловок был, чтобы дать себя вот так вот запросто грохнуть.

– Попадись он мне… – проговорил Викентий. – Уж от меня бы не ушел.

На это она сказала:

– От меня бы тоже не ушел… Только так было бы слишком просто для этого гада. Его надо судить. Для таких вот и существует Тайный Суд.

– Палка – камень – веревка… – машинально проговорил Викентий.

– Вот-вот, это самое.

Юрий подумал, что ради этого Слепня, в самом деле, можно было бы сделать исключение.

Викентий вздохнул:

– Да, хорошо бы… Только Тайного Суда теперь нет… – и вкратце объяснил ей, почему, согласно уставу, именно так обстоят дела.

– Понятно… – произнесла Полина. – Нет, говоришь, Суда?.. – И решительно объявила: – Нет – значит, будет!

Чт? она имела в виду, стало ясно уже на другой день. Было воскресенье, когда все в сборе, и за обедом Полина спросила у Кати словно бы невзначай:

– Кем я вам теперь прихожусь? Вам и Юрию Андреевичу.

– По паспорту? Дочерью, сама же знаешь, зачем спрашиваешь?

– Да, знаю, просто хочу, чтобы вы подтвердили.

– Ну подтвердила. Дальше что?

– А дальше то, – торжественно провозгласила Полина, – что Тайный Суд теперь существует! Ведь это значит, что я – по праву происхождения! Теперь есть три судьи и есть палач! – Она кивнула в сторону Викентия. – Есть все, что нужно, ведь правда, дядя Юрочка?

Юрий хотел было ответить, что липовый паспорт, полученный от Николаева, это еще не пропуск в Тайный Суд, по уставу необходимо родство по крови… Говорить этого, однако, не стал – тогда получалось бы, что и Викентий никакой не палач, поскольку является приемышем, но лишний раз напоминать об этом парню было выше его сил. Да и вокруг происходило столько всяческих гнусностей, что он и сам иногда жалел в глубине души о том, что Тайный Суд прекратил свое существование, поэтому, чуть поколебавшись, наконец сказал:

– Ладно, черт с вами, существует – так существует.

– Ой, дядя Юрочка!.. – Полина поцеловала его в щеку, ну совсем, совсем дитя.

И Викентий просветлел наконец – хоть одною из двух его печалей становилось меньше.

– Но только, – строго добавил Юрий, – по пустяковым делам Тайный Суд не будет заседать. Исключительно по настоящим делам, поняли меня, по настоящим!

Полина воскликнула:

– Ну конечно, дядя Юрочка, только по настоящим! Вот как раз одно настоящее! Я у себя там, в отделении милиции, сводки переписала по уголовному розыску. Там, в сумочке у меня… Сейчас…

Она ринулась в свою комнату, но добежать не успела. Входная дверь распахнулась, и трое дюжих молодцев переступили порог. По этим сапогам в гармошку, по этим холодным, глубоко посаженным глазам, по лицам, бурым от чифиря и колючих морозов дальнего Севера, Юрий сразу понял, что по их душу нагрянули урки самые что ни есть всамделишные. Что ж, когда-нибудь здесь, в Нахаловке, это непременно должно было случиться. Один из них, с лицом, похожим на побуревший череп, без всякого «здрасьте» спросил с порога:

– Которой масти будете?

– Стучаться надо, – сказал ему Юрий, а Полина прибавила:

– И здороваться, между прочим. А насчет масти… Малость перепутали вы, граждане, масть – она бывает у лошадей, да у собак.

Эти их слова были оставлены без внимания. Другой урка, кривой на один глаз, сказал:

– Мы от Червленого. (Червленый был воровским королем Нахаловки.) Сперва думали, вы фраерской масти – так Червленый разрешил: пускай живут. А вы вон рыжье да брюлики толкаете почем зря.

– А с чесным народом не делитесь, – просипел третий, с носом, провалившимся от застарелого сифилиса. – Не дело это, Червленый так на своей земле не дозволял.

Да, это была серьезная оплошность, Юрий еще неделю назад, когда Катя продала перстенек с бриллиантами, предвидел, что добром это не кончится. Решено же было, что станут жить исключительно на зарплату, ничем не выделяясь, да уж больно хотелось Кате купить ему новый костюм ко дню рождения, а денег хватало только на еду, вот перстенек-то и торганула.

– Значит, так, – подытожил «Череп». – Половину рыжья и брюликов – Червленому, и тогда живите, чего ж.

– И за какие это за такие красивые глаза брюлики ему отдавать? – невинно спросила Поля.

Урки переглянулись.

– Б?рзая, – сказал кривой. – Язычок, что ль, малость укоротить?