Нестор встречает меня коротким кивком. Он деловит и бодр, от него исходит энергия увлеченного, уверенного в себе человека. На нем кремовая рубашка и узкий галстук-шнурок. Он похож на ведущего популярной телепрограммы.
«Итак, – говорит он, – утром мы остановились…» – но я прерываю его решительным жестом. Советник удивленно замолкает.
«Подождите, – прошу я, – сначала я хотел бы прояснить кое-что, иначе мой мозг просто отказывается работать. Так, к примеру, почему Карантин? На карантин отправляют тех, кто болен – что, и мы чем-то больны, заразны? И еще, о моей соседке – ее, кажется, не волнуют ни смерть, ни другая жизнь. Сидит себе, вышивает… Ей попросту все равно! Не понимаю, она кто – женщина или фантом, фикция, такая же, как рассыпающиеся тарелки? Сон моего разума, плод дурмана? Мне нужно знать, я не могу бродить в потемках!»
Нестор делает недовольное лицо: «Не ожидал такого от вас. Мы пытаемся говорить о серьезном, а вы сучите ногами, требуя отвлечься на мелочи быта! – Он качает головой и вздыхает: – Хорошо, поясню. Больны ли вы? В некотором смысле, да. Вы страдаете острой формой нестабильности восприятия – себя, мира, себя в мире – можно ли вас назвать здоровым? Даже и не суть, заразно ли это – общество не желает жить с теми, кто столь удручающе растерян, у кого размыты все критерии, ориентиры. Кто не понимает – и оттого не принимает. Кто добавляет беспорядка… Необходимо увериться в том, что ваше восприятие возвращается к норме, и для этого вы должны потрудиться: вспомнить, соотнести, осознать. Какова роль всего, роль и место – вас, Карантина, меня, наших жизней?»
«Интересно, – бормочу я. – Нестабильность восприятия… В острой форме… И что, мое „излечение“ гарантировано?»
«Гарантировано? Считайте, что да, – усмехается Нестор. – В том или ином виде. Иногда приходится „излечивать“ радикально, подвергать память коррекции. Бывает всякое – к примеру, маньяки, убийцы, которым нравился процесс… Но к вам это не относится, в вашем файле нет никаких таких пометок. Я, конечно, не должен вам этого говорить, но вот сказал – все же вы такая важная персона…»
Он замолкает, разглядывает меня несколько секунд и подытоживает: «Вот так-то. Что же касается соседки по блоку, тут все в ваших руках. Найдите способ проверить – может, она реальнее вас самого? Я бы сказал, вышивание в этом плане смотрится невиннее, чем бессмысленное черкание значков…» – и он вновь усмехается, кивая на мой раскрытый блокнот.
Я обиженно прищуриваюсь – и не знаю, что ему возразить. Бурчу негромко: «Проверить… Что, залезть ей под юбку?»
«Ну, это вряд ли вам поможет», – язвит Нестор и принимает серьезный вид.
«Что ж, бытовые вопросы, я надеюсь, прояснены, – заявляет он. – Вы готовы слушать? Тогда пойдем дальше – у нас еще остался неохваченным некоторый период времени. Сколько мы прошли в предыдущий раз – около секунды? Первую секунду из четырнадцати миллиардов лет. Как видно, секунда может вместить в себя немало – почти весь предмет вашей карьеры…»
Он опускает глаза, перелистывает несколько страниц и продолжает: «Напомню – все началось со взрыва идеального космоса, в котором не было ничего, кроме пространства, искривленного в невероятной степени и при этом равного себе самому в любой проекции, с любого ракурса. Это опасная вещь – безупречная симметрия. Как безупречное целомудрие – неясно, что за ним стоит, какие скрытые страсти… Вот, ну а потом – кварки, разделение сил, поле Хиггса и обретение массы. Протоны, нейтроны, освобождение нейтрино, устремившихся в вечное странствие… Не смущайтесь, если вся картина немного путается у вас в голове. Это скоро пройдет: на самом деле вы знали всю эту физику куда лучше меня. Терпение, терпение – а пока пойдем дальше: от сотворения вашей браны к вам лично, какой вы есть».
«В эту сессию, Нестор, вы очень красноречивы», – замечаю я.
«Ерунда, – машет он рукой. – Не пытайтесь меня поддеть, для вас я неуязвим. Хотя, конечно, у нас, советников, тоже бывают черные дни…»
Он задумывается на мгновение и тут же спохватывается: «Не будем отвлекаться. Я предлагаю перескочить через несколько эпох. Давайте пропустим те смутные времена, когда армады частиц разных типов устраивали друг другу геноцид за геноцидом. То одни, то другие захватывали господство – барионы и мезоны, потом электроны, мюоны, фотоны14… Вскоре наконец начинают формироваться атомные ядра – на их создание у природы уходит чуть больше четверти часа. И вот все застывает в переходной фазе. Ядра будущих атомов и их спутники, электроны, сталкиваются и разбегаются в тепловом безумии. Вселенная дрожит гигантским сумрачным облаком, не развиваясь никуда. Так проходят следующие полмиллиона лет – лет, не секунд! – пока все не остывает до приемлемых температур. И тут происходит чудо: рождается свет!»
«Конечно, никакого чуда на самом деле не было, – добавляет он несколько брюзгливо. – И вообще, у каждого „чуда“ есть своя подоплека, свой источник обмана – это знает каждый священнодеятель. Тогда же, в момент рождения света, фотоны просто вырвались на свободу. Их выпустили из темницы: к ядрам стали приклеиваться электроны, образуя нейтральные атомы – не что иное, как всем знакомые водород и гелий. И вселенная вдруг стала прозрачна! Туман рассеялся, все стало видно – хоть смотреть, прямо скажем, пока было не на что».
«Но нам интересно другое, – Нестор глубокомысленно кивает. – Нам важны совпадения, весьма удивительные в своем роде. Я имею в виду, к примеру, тонко настроенные соотношения масс: массы протона, нейтрона и электрона оказались подогнаны чрезвычайно точно. Как результат, атомы могли существовать достаточно долго, не распадаясь на части. Но и они же, к счастью, были не вечны, стабильны да не совсем: разогрей их как следует, прижми друг к другу – и происходит перерождение. Они оказались способны к рекомбинации в реакциях горячего синтеза – так создавалось многообразие элементов. Никому не хотелось бы состоять лишь из водорода – как-то это уж очень зыбко. А тут пожалуйста: кислород, углерод, железо… Строй не хочу свои маленькие галактические гнездышки!»
«Это поразительно, такое соотношение масс, и вы, Тео, не могли не удивиться, когда осознали все значение и странность, – Нестор тычет в мою сторону указательным пальцем. – Впрочем, удивление ваше было невелико – полагаю, вы уже устали удивляться к тому времени. Вас занимали не конкретные примеры, а их обобщение – вывод, суть. Общая сущность, если не сказать личность – личность того, чью руку вы представляли дергающей за нитки. Чьи чуткие пальцы прощупывали пульс событий – и вносили корректировку, если что не так. Конечно, потом, когда вы предсказали консионы и Объекты Б, ваше удивление, полагаю, и вовсе сошло на нет. Пиетет исчез, вы свыклись с мыслью, что нет ни „личности“, ни ее „руки“ – я прав?»
Я поднимаю ладонь, пытаясь его прервать. В моей руке карандаш, передо мной раскрытый блокнот. «Подождите, мне нужно записать кое-что», – говорю я быстро и черкаю несколько слов, но Нестор не обращает на меня внимания.
«Прав я или нет, мы узнаем позже, – невозмутимо продолжает он. – Между тем события, происходившие у вас на бране, были масштабны, впечатляющи и красивы. Звездные колыбели, гигантские молекулярные облака возникали, уплотнялись, закручивались в спирали. Они сталкивались и мешали друг другу, в них случались локальные катаклизмы. Гравитация медленно, но верно отмежевывала уплотнения и неоднородности – зародыши звезд. На величественном вселенском балу они кружились в своем плавном вальсе – быстрее и быстрее, все больше сжимаясь, раскаляясь до огромных температур. И вдруг – взрыв и ярчайший свет: атомам водорода становилось тесно. Начинался термоядерный синтез – зажигалась звезда!»
«Запишите, – Нестор важно кивает. – Запишите, я подожду: вспышки были прекрасны, их были миллиарды! Записали? А теперь зачеркните, ибо: вовсе не эстетикой интересно то время. Именно в звездах, в естественных природных котлах создавались атомы, из которых состоят планеты – и все-все на них, и вы, Тео, и каждый, подобный вам. За это первым звездам стоит быть благодарным – вы ведь тоже их потомок – но, однако ж, их величественнейшая пляска не слишком вас возбуждала. Вы были сосредоточены на причинах, вам казалось странным тратить время на анализ следствий. Потому и я говорю о них лишь вкратце – хоть в этом периоде таится немало загадок. Вашему поколению казалось, что разгадки рядом – ведь главное вроде было ясно. Лишь некоторые расчеты приходилось подгонять слегка, вводить какие-то искусственные константы – ну да вам, физикам, не привыкать. А в целом последовательность событий была описана вполне верно: да, в звездном сверхскоплении Девы образовалась галактика Млечный Путь, в которой одна из трехсот миллиардов звезд, догорев и ярко полыхнув напоследок, спровоцировала в своей окрестности рядовую космическую драму. Так и возникла ваша планетная система: зажглось Солнце, а из обломков старой звезды образовались планеты, астероиды и луны – пестрая компания небесных тел, обреченных на совместное существование. Это был тот еще бардак – большая коммуналка, скандалы и драки. Тела сталкивались, дробились, меняли спутников и орбиты. Долго-долго притирались друг к другу, пока наконец не остались лишь достойные выжить. Постепенно все успокоилось, гигант Юпитер позаботился о соседях, отогнав своим мощным полем крупные астероиды, и в Солнечной системе установился мир. Воцарились тишь и покой, почти не нарушаемые забредшими чужаками. Планеты встали в устойчивую формацию, их луны заняли положенные места. Более никто уже не мешал друг другу и не лез на чужие орбиты. И одна из планет – ваша Земля, Тео – опять же в результате совпадения многих факторов оказалась подходящей для жизни белковых тел!»
Нестор замолкает и смотрит вбок. В углу экрана появляется картинка: голубая сфера с очертаниями материков. Я помню, что видел ее много раз – и даже знаю, что это такое. Наверное, мне положено проявить эмоции – по крайней мере, Нестор смотрит на меня в ожидании – но никаких эмоций у меня нет. Сфера кажется бесконечно далекой и ничем по большому счету не интересной.
«Ну да, – вежливо киваю я. – Понятно. Тела – небесные, белковые, разные… Кстати, скажите, ваша брана тоже, по-видимому, трехмерна? И на ней, в вашей жизни, то есть в моей новой жизни – там есть хоть что-то, похожее на тела?»
Нестор морщится: «Не спешите. Пока могу ответить лишь кратко, в ваших терминах: что-то есть. А к картинке вы до странности равнодушны – на вашем месте многих прошибают слезы».
«Я не сентиментален, – говорю я с ухмылкой. – Наверное, это записано в моем файле».
«Возможно», – Нестор поджимает губы. Похоже, ему обидно, что голубая сфера меня не впечатлила. «Что ж, – продолжает он, – пойдем дальше. Итак, углерод, вода, белки…»
Сфера на экране растворяется и пропадает. На ее месте появляется химическая формула. По-моему, это аминогруппа, соединенная с радикалом15.
«Жизнь могла возникнуть и возникла, хоть это и заняло немало времени, – вещает Нестор, не глядя на меня. – Тысячи тысяч тысячелетий, неустанные поиски, комбинации, рекомбинации, эксперименты с большими молекулами, способными к самовоспроизводству. Около четырех миллиардов лет природа колдовала над устройством жизни, тыкалась во все стороны, пробовала все варианты. Средневековым алхимикам, искавшим философский камень, даже и не снилось то количество проб и ошибок, усилий, растраченных впустую в лабиринтах эволюции. Первые девятьсот девяносто девять тысячных долей своего существования ваша планета не была видна за пределами вашей браны – не видна и никому не интересна. Лишь в последнюю тысячную долю – два миллиона лет назад – род Хомо отделился от семейства гоминид, больших человекообразных обезьян. Затем, в последнюю десятую часть этой доли, всего за двести тысяч лет до вашей смерти – миг по вселенским меркам – создался новый вид, Хомо Сапиенс. На планете появилась структура, способная к взаимодействию с консионным полем – человеческий мозг – а потом, в последнюю десятую часть этой десятой части, стали наконец происходить первые активации истинного сознания. Первые Объекты Б начали появляться в метапространстве – там, где оно граничит с вашей вселенной. Их становилось больше и больше – эволюция не стояла на месте. Заодно человечество преуспевало понемногу в понимании окружающего мира. Были важные вехи – Пифагор и Эвклид, затем Ньютон, Максвелл, потом Эйнштейн. Сразу за ним – квантовые поля, давшие начало Стандартной модели16; после – теория струн, суперструн, бран. Человечество подготовилось к решающему прорыву, к осознанию своей глобальной роли, в его лексиконе появились нужные слова. Это очень важно – слова; за словами потянулась мысль, и наконец объявились вы, Тео, с вашей теорией, над зачатками которой смеялись, с вашей гипотезой о частицах, снующих меж мирами и не видимых никому. Это был очередной прорыв – один из важнейших и, уж конечно, самый интригующий с точки зрения каждой индивидуальной судьбы. Ваша работа доказала, что разум человека не является лишь средством адаптации к реалиям, среди которых он родился и был обречен существовать. Нет, разум, память, весь внутренний мир обрели самостоятельность, куда большую, чем земные реалии – краткоживущие, безнадежно провинциальные. Благодаря вам, Тео, человек зазвучал гордо – настолько гордо, как ему и не мнилось. До вас были люди, много думавшие над этим – назову лишь некоторых: Бор, Паули, Юнг, Джеймс… Но все они остановились гораздо дальше от цели, чем удалось пробраться вам – одним не хватало математического аппарата, другим свободы фантазии, а третьим, быть может, разочарования и обиды на окружающих, чтобы не бояться обвинений в мракобесии или даже подсознательно их хотеть!»
Нестор замолкает и несколько секунд смотрит мне в глаза. Потом произносит с заметным пафосом: «На этом месте я хочу сделать официальное заявление. Сообщаю вам, Теофанус, что тут, у нас, очень ценят сделанное вами. Ваши заслуги будут отмечены – полагаю, вас чем-то наградят. Здесь вообще торжествует справедливость постфактум: те, кто в первой жизни опережали свое время, тут в почете – в большом почете».
«Но позвольте, – перебиваю я его, отметив, что он впервые назвал меня моим полным именем. – Погодите, моя теория – вы о ней говорите, но я не помню…»
«Вспомните! – отвечает Нестор неожиданно жестко. Повторяет: – Вспомните, – и смотрит вниз. – Ваш предполагаемый коэффициент памяти весьма высок, почти единица. Значит, вам под силу вспомнить все, практически все. Ну а что не вспомните, вы способны додумать, только нужно стараться – это ваша обязанность, в конце концов».
«И кому, интересно, я обязан? – бурчу я. – К тому же, вы говорите загадками, Нестор. Могу я почитать где-нибудь про консионы? Про их танец – дайте мне хоть что-то, быть может справочник или журнал. И, главное, что же такое Объект Б?»
Нестор наматывает галстук-шнурок на палец, оглядывает меня – молча, оценивающе, как не очень годный экспонат. Потом говорит все так же жестко: «Могу лишь повторить. Об этом. Вы мне. Надеюсь, скоро. Расскажете сами!»
«Странная манера, – я выдавливаю из себя усмешку. – Вы будто специально – с таким нажимом… Может объясните, к чему этот прессинг?»
«Прессинг? – Нестор поднимает бровь. – Вы еще не знаете, что такое прессинг. Факт наличия второй жизни полностью меняет менталитет. Тут у нас, заметьте, никто не верит наивным сказкам. Демагогам, творцам религий здесь непросто – их рецепты бессмертия лишь смешат. Все ресурсы брошены на познание мира – а где ресурсы, там и прессинг, нужно ли объяснять?»
«Что ж до обязанностей, – продолжает он уже спокойнее, – то они есть у всех. В том числе у меня: я, к примеру, должен прямо сейчас решить, как нам двигаться дальше. Я обязан выбрать вам первый сон – из тех, что помогут восстановить вашу память. Этакое снадобье, так сказать, от Морфея. Итак…»
Советник делает драматическую паузу, глядит вниз – наверное в мой файл, который неисчерпаем. Потом вновь поднимает на меня глаза и сообщает: «Решение принято. Мы начнем с конца и пойдем навстречу. Согласимся, что главная часть истории – вашей истории, „истории Тео“ – кульминировала на знакомстве с неким русским миллионером, если верить тому, что донес до нас ваш консионный вихрь. А нам приходится в это верить – потому что больше касательно вас, Тео, верить нечему, некому и нет смысла!»
На этом он пропадает – как обычно, не попрощавшись. Я остаюсь один – теперь одиночество благословенно, желанно. Мне нужна передышка – с самим собой, без советников и помощников, без Инструкции, даже без недотроги Эльзы. Это был очень долгий день, насыщенный день, как и обещал Нестор. Я хочу, чтобы он закончился наконец.
Через минуту у меня тяжелеют веки. Спинка кресла откидывается назад. В голове путаются слова и мысли, в бессильной памяти – шорох, шелест.
Вскоре я засыпаю и вижу сон – о миллионере Иване Бревиче. И мой следующий сон – на другой день – о нем же. И следующий, и следующий, и следующий.
О проекте
О подписке