Глава II
На подступах к Балканам

После замирения с Турцией Петр погрузился в германские дела и застрял в них всерьез и надолго. Закономерным являлось его стремление «врасти» в европейскую политическую систему, встать твердой ногой на Балтике, пошатнуть здесь еще сильные позиции Швеции. Но что касается избранных средств…

Петр разворошил немецкий «запоздалый феодальный муравейник, суетливый и в большинстве бедный, донельзя переродившийся и перессорившийся». Лучше В. О. Ключевского не скажешь. Удовлетворив притязания одних, царь ссорился с другими. Помимо крупных стран – Пруссии, Саксонии, Дании, Польши – он вовлек в Северный союз Курляндию, Мекленбург и Гольштинию. Ключевскому принадлежат злые слова, в которых, однако, содержится доля горькой истины: после Полтавы Петр разменялся «на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие девятилетнюю войну еще на двенадцать лет»^[45].

Царь с азартом предавался брачной дипломатии. Сына Алексея он женил на принцессе Шарлотте Вольфенбюттенской, племянницу Екатерину Иоанновну выдал замуж за герцога мекленбургского Карла Леопольда, впутавшись, по замечанию H. H. Молчанова, «серьезно и несчастно в бесконечные немецкие дрязги»^[46]. Союзники алкали вознаграждений, и русские солдаты сражались, сражались, сражались.

Обнаружилось, что «друзья» ничуть не меньше врагов боялись установления российской гегемонии на балтийском побережье. Лондонский кабинет пришел к выводу, что молодая Россия здесь куда опаснее старой Швеции. Столкнувшись с угрозой коалиции против него в составе Великобритании, Голландии и Дании, Петр вывел войска из Мекленбурга. Прежний конфидент Август II Саксонский и Польский не откликнулся на призыв прекратить гонения на православных в Речи Посполитой и предложил царю удалить оттуда российскую армию, дабы не навлекать на поляков шведское нашествие. В марте 1716 г. Петр направил Августу неслыханный в дипломатии документ, «меморию досад». Герцог Карл Леопольд оказался немецкой разновидностью самодура; встречались, оказывается, и такие. Он рассорился с дворянством, император Карл VI засадил его в темницу, Екатерина Иоанновна вернулась к матери, царице Прасковье. Сам кайзер в бессилии наблюдал, как Петр, без его ведома и согласия, хозяйничал на севере Германии, мирил и ссорил фюрстов и вместо шведского влияния устанавливал здесь собственное. Отношения с Австрией испортились несмотря на наличие с ней общих интересов, прежде всего в отношении борьбы с Турцией. Обе страны были заинтересованы в подрыве французских позиций в Польше и Швеции. В 1718 году дело дошло до разрыва дипломатических отношений между Веной и Петербургом, к счастью длившегося всего два года, – и здесь, и там пришли в себя.

Возвращаясь к резкому высказыванию В. О. Ключевского, стоит задаться вопросом: может быть, вместо того, чтобы десять лет бултыхаться в немецком омуте, стоило прибегнуть к стратегии прямого удара по Швеции через Финляндию? Ведь следующая война со Стокгольмом выдалась краткой (1741–1743 годы), сравнительно малокровной и победоносной для российского оружия. А успех двуглавого орла в Скандинавии сказался бы и на балансе сил в южной Прибалтике.

Пока его царское величество занималось распутыванием бесчисленных немецких узлов, соперники спешно и успешно решали дела балканские в свою пользу.

В 1714 году Высокая Порта, решив, что Габсбургская монархия достаточно измотана участием в войне за испанское наследство (1701–1714 годы), решила перейти в наступление. Первый удар был направлен по владениям более слабой Венецианской республики. Не прошло и года, как ее власть на юге Балканского полуострова пала. Однако попытка перенести военные действия на Ионические острова успехом не увенчалась. Центральным островом Корфу османы завладеть не могли. 9 (20) августа 1716 года разразившаяся на море буря разметала турецкие суда, молва приписала это покровительству святого Спиридона христианам. Существовала, однако, и земная причина поспешного бегства турок из прибрежных вод: к острову на всех парусах спешили корабли Неаполя, Испании, мальтийских рыцарей и папского престола. И главное, вмешались австрийцы. Великий полководец Евгений Савойский советовал кайзеру Карлу VI откликнуться на мольбы венецианцев о помощи и вмешаться в войну с далеко идущими целями – освободить всю Венгрию, занять устья Савы и Дуная, установить свой контроль над всем течением великой реки. В апреле 1716 года союзный договор с Венецией был возобновлен.

Принцу Евгению и пришлось осуществлять поставленную задачу. 5 августа в битве у Фрушка-Гора он разгромил армию великого везира Али Дамада. О размерах турецкого поражения говорят трофеи – 176 знамен и 5 бунчуков. В октябре ему на капитуляцию сдалась крепость Темешвар (Тимишоара). Зимой тогда не воевали, полководец отправился в Вену и был восторженно встречен жителями. Покинул он столицу в мае 1717 года, в разгар празднеств по случаю рождения эрцгерцогини Марии Терезии. Никто тогда не предполагал, что девочку ожидает великое будущее.

Цесарское войско насчитывало 100 тысяч солдат и офицеров. Принц, по его словам, «слегка растерялся»: «на ловлю счастья и чинов» к нему слетелись 24 князя, не считая многочисленных дворян рангом пониже со всей Европы.

В середине июля принц Евгений осадил Белград. Но в городе – 30-тысячный гарнизон, в августе к Белграду подошла армия великого везира Халила-паши. Утром 16 августа Евгений Савойский стремительной атакой обратил в бегство турецкое воинство, которое побросало артиллерию, обоз и даже везирскую канцелярию. Гарнизон не успел сделать вылазку и через несколько дней сдался на капитуляцию. Императорские войска, почти не встречая сопротивления, заняли Сербию и большую часть Боснии.

Самое бы время и Петербургу вмешаться, но…

21 июля в сербском городе Пожаревац был подписан крайне выгодный для Австрии договор: к ней отошли Банат с Темешваром, Северная Сербия с Белградом, Западная Валахия (Олтения). Мир предусматривал охрану христианских святынь в Палестине. Подписанная тогда же торговая конвенция предоставляла подданным кайзера право торговли во всех османских владениях при умеренной ввозной и вывозной пошлине (3 %). Партнерами на бумаге и бедными родственниками на деле в переговорах выступали венецианцы, поскольку сражаться во имя возвращения незадачливым союзникам утраченных ранее земель кайзер не пожелал. Республика святого Марка лишилась Морей и некоторых островов Ионического архипелага.

Вена торжествовала, она фактически в одиночку нанесла поражение Османской империи и прочно утвердилась на Балканах. Савойского пышно чествовали, папа Климент XI преподнес герою усыпанную драгоценными камнями шпагу, а народ распевал песню «Принц Евгений, благородный рыцарь».

* * *

Тяжкая судьба выпала на долю Петра в последние годы жизни. Мучили его не только болезни. Сын Алексей, считал он, предал его дело, а к отступникам царь пощады не знал. В августе 1716 года тот получил отцовское распоряжение – принять участие в десантной операции в Швеции. По пути Алексей скрылся в австрийских владениях (местечко Вейсбург – крепость Эренберг) и наконец осел в Неаполе. Кайзер Карл, его свояк (оба были женаты на сестрах, принцессах Волфенбюттенских; правда, Алексей был уже вдовцом), ему покровительствовал. П. А. Толстой по поручению царя выследил беглеца и выманил его обещанием прощения (что подтверждали собственноручные письма царя). В январе 1718 года Алексей вернулся на родину^[47]. Последовал процесс; судить об обоснованности и правомерности предъявленных ему обвинений в государственной измене бессмысленно: царевича 6 раз водили в застенок, 6 раз подвешивали на дыбе и истязали кнутом, и «злой умысел» был доказан. 127 высших сановников послушно подписали приговор о предании Алексея смертной казни. Впрочем, в этом не было нужды: 28 июня 1718 года Алексей «преставился» якобы самостоятельно^[48].

Царь, несомненно, расчищал путь к престолу маленькому Петру Петровичу, но жизнь не щадила Преобразователя: Петруша умер в 1719 году, не дожив до четырех лет. Царь, по тогдашним понятиям, достиг преклонного возраста, думы о судьбе державы после его ухода мучили Петра. А вокруг трона – пустота, никто из людей, связанных с ним кровными узами, не обладал искрой Божьей.

В 1722 году император издал длинный и нудный «Устав о наследии», который В. О. Ключевский с полным основанием именовал злополучным^[49]. Его содержание можно изложить кратко: монарх волен назначать себе преемника по своему усмотрению. За подобным заявлением следовало ожидать имя наследника – иначе в чем был смысл указа? Петр не назвал никого: кандидатов, заслуживавших подобной чести, не существовало. У подножия трона возник плацдарм для столкновения интересов и игры страстей. Только полной безысходностью можно объяснить появление подобного акта.

В 1724 году произошло еще одно труднообъяснимое событие: Петр с помпой провел коронацию супруги Екатерины Алексеевны.

Для участия в церемонии образовали специальный элитный эскадрон кавалергардов, прижимистый царь обложил города специальным налогом – по полтине с каждого – на проведение торжеств. Но в том же году его постиг новый удар: обнаружилась амурная связь жены с красавцем камергером Виллемом Монсом, младшим братом Анны, его любовницы в юные годы. Петр был скор на расправу, Биллем расстался с жизнью на эшафоте. Верный денщик Алексашка превратился в фельдмаршала, светлейшего князя и герцога Ижорского Александра Даниловича Меншикова, и по совместительству первого казнокрада империи, состоявшего под следствием. «Меншиков в беззаконии зачат, в гресех родила его мать, и в плутовстве скончает живот свой, и, если не исправится, быть ему без головы», – отзывался император о бывшем любимце^[50].

Кольцо одиночества вокруг Петра Великого сомкнулось.

* * *

Преобразователь скончался под утро 28 января 1725 года в страшных мучениях, и трон стал игралищем противоборствовавших вельможных клик. Наступила пора «случайностей» на престоле (выражение В. О. Ключевского), «птенцы гнезда Петрова» шли стенка на стенку, титана у власти сменили пигмеи. Братья Долгорукие выступали за воцарение малолетнего Петра, сына царевича Алексея; Меншиков и Толстой, лютые враги убиенного, прямо причастные к его гибели, выдвинули кандидатуру императрицы Екатерины Алексеевны, ссылаясь на ее коронацию. Спор решился в их пользу, дворец окружили войска, подчинявшиеся Меншикову как главе военной коллегии.

Скоро стало ясно: бывшая портомоя (прачка) Марта Скавронская в государственных делах ничего не смыслит и управлять не может. Появился Верховный тайный совет, выполнявший «роль костыля, без которого императрица не могла ходить»^[51].

Екатерина государственные интересы путала с семейными и заявляла, что всем пожертвует ради любимой дочери Анны, выданной замуж за герцога Гольштинского Карла Фридриха. Сей последний жаждал вернуть в свое владение Шлезвиг, отторгнутый у него коварными датчанами, и, разумеется, с помощью русских штыков и пушек. На Балтике принялись снаряжать эскадру, на сухом пути – готовить 40-тысячный экспедиционный корпус. А за Гольштинией виднелась британская тень. В мае 1726 года на рейде Ревеля (Таллина) появилась англо-датская эскадра в 31 вымпел. Верховный тайный совет обсуждал вопрос о затоплении, в случае нужды, своих кораблей в порту, сопротивляться плавучей армаде не было возможности. В 1727 году британские паруса вновь появились на Балтике. Но после смерти Екатерины идея о походе на Данию скончалась сама собой.

Конфуз произошел и с другой акцией – с попыткой утвердиться в Курляндии, где Анна Иоанновна пребывала во вдовствующем положении после кончины супруга, герцога Фридриха Вильгельма от неумеренных возлияний. Объявился претендент на престол в Митаве в лице побочного сына польского короля Августа II, Морица Саксонского, красавца и донжуана (о его полководческих талантах никто тогда не подозревал). Он явился в Курляндию, предложил Анне Иоанновне руку, благоразумно умолчав о сердце. Вдова млела от восторга и просила российский двор дать согласие на брак. Мориц времени не терял, сумел понравиться местному дворянству и был избран на престол.

В Петербурге с опозданием спохватились, что Курляндия на глазах уплывает к Польше. Объявился и собственный кандидат в курляндские герцоги в лице ненасытного А. Д. Меншикова. В Митаве, однако, он встретил холодный прием: не немец, не лютеранин, да и герцог уже избран.

Верховный тайный совет решил прибегнуть к силе и изловить Морица. Окружили замок, где он предположительно ночевал. В одном из окон появилась закутанная в плащ фигура, которая начала спускаться по веревочной лестнице. Будучи схваченной, она оказалась особой женского пола.

Тогда было решено снарядить в Митаву целую военную экспедицию во главе с генералом П. Ласси. Мориц, однако, заблаговременно скрылся, оставив преследователям сундук с любовными письмами разных дам и девиц. Бегство пошло ему на пользу: вместо прозябания в захолустной Митаве он превратился в маршала Франции, победителя сражения при Фонтенуа (1745 год). Но и цель Петербурга была достигнута. Курляндией продолжали управлять потомки гроссмейстера Ливонского ордена Кетлера, российское влияние в ней окрепло^[52].

Россия после смерти Петра переживала нелегкие времена. Произошел колоссальный рост ее могущества и роли в международной жизни. Но какой ценой? Ни одна держава не может воевать почти сорок лет без ущерба для себя. Е. В. Анисимов констатирует: «Петр разорил собственную страну для создания новой армии»; «истощение народного хозяйства, сотни тысяч беглых на Дон и в Польшу, опустевшие деревни, гигантские недоимки в сборах налогов, бунты и мятежи – такова картина страны в конце петровского царствования»^[53].

Правительство поспешило снизить подушную подать с 74 до 70 копеек в год, простило недоимки, вернуло из ссылки политических заключенных. Попытка сократить военные расходы не удалась, навести порядок в ведомстве, руководимом Меншиковым, помешала императрица. Как деликатно выразился П. А. Толстой, обнаружилось «несоответствие»: ведомству удалось отчитаться о расходовании только 10 миллионов рублей из выделенных 17 миллионов, но никто не потребовал наказать царицына любимца.

В наследии Петра оказались излишества внешнеполитического плана. Завоеванные в персидском походе 1722 года провинции (Астрабад, Гилян, Мазандаран, Дербент, Баку) стали тем жерновом на шее, который государству тащить было не под силу, налоги там не собирались, жители разбегались, войска (10 пехотных и 7 кавалерийских полков) маялись в непривычно жарком климате. Возникла уникальная ситуация: Верховный тайный совет мучился над вопросом – как бы избавиться от завоеванного? Казалось бы, нет ничего легче: вернуть Ирану. Но тот воевал с Высокой Портой, и неудачно для себя, так что добыча могла оказаться у Османской империи, от чего избави боже! Поэтому передача Персии земель растянулась на десять лет. В 1735 году российская армия вернулась на рубежи реки Терек.

Заботили и европейские дела. После победы в Северной войне и заключения в 1721 году Ништадтского мира распался союз с Данией, Польшей, Саксонией, Пруссией. Российского могущества соседи боялись, способствовать его наращиванию не желали, смерть Петра встретили со вздохом облегчения, перестав ощущать его тяжелую руку. В Копенгагене, сообщал посланник, при вести о кончине императора «подлые с радостью опилися было». Россия очутилась в малоприятном положении международной изоляции. Выход из нее виделся в заключении союза с ведущей европейской державой. Выбор не случайно пал на Австрию. А. И. Остерман в обоснование этой ориентации писал о совпадении «натуральных интересов» двух государств, и первым среди них называл «убавление турецких сил»^[54]. Мнение о неотвратимости движения на юг, к Азову, и дальше, к морю, укоренилось в политическом сознании.

Остерману, который в течение 15 лет фактически возглавлял Коллегию иностранных дел (канцлер Г. И. Головкин фигурой крупного масштаба не являлся), принадлежит важная заслуга – разработка внешнеполитического курса послепетровского времени. Он, по замечанию ГА. Некрасова, усвоил «основные элементы внешнеполитической системы» Преобразователя^[55]. Андрей Иванович сочетал в себе добродетели и пороки века Просвещения, был образован, начитан, знал несколько языков. Он принадлежал к тем иностранцам, для которых Россия стала не второй, а единственной родиной, в жены взял девицу из семейства Стрешневых, пустил в стране корни. Взяток он не брал, и, невиданное дело, отказывался даже от традиционных щедрых подношений по случаю заключения международного договора, обладал умом острым и аналитическим. И в то же время он был честолюбив, тщеславен, мстителен, склонен к интриге и нажил себе множество врагов. «По трупам соперников уверенно и медленно продвигался к власти ловкий Остерман», – писал Н. И. Павленко^[56]. Ответственности и связанной с ней кары он боялся в такой степени, что его привычка «заболевать», когда нужно было ставить подпись под «опасной» бумагой или принимать нежелательного посетителя, вошла в поговорку. У него случались даже «провалы в памяти», если вспоминать надлежало нечто неприятное.

Именно Остерман подал в 1725 году в Верховный тайный совет записку из рода тех, что ныне именуются ситуационным анализом, в которой ратовал за долгий и прочный союз со Священной Римской империей германской нации (Австрией). Общность интересов двух стран он находил прежде всего на турецком направлении. За плечами Габсбургской монархии – два века сопротивления османской экспансии в Европе, и в Вене были убеждены: счеты с турками еще не сведены. Даже коронационная присяга римского цесаря содержала пункт о борьбе с «неверными»^[57].

Незадачливую Екатерину на троне сменил недоросль Петр II, который с упоением предавался охоте, свора его собак насчитывала 600 голов. К государственным делам он интереса не проявлял, да и годы были не те. Затем произошло сказочное вознесение на престол Анны Иоанновны, жизнь которой прежде складывалась уныло и убого в провинциальной Митаве с постоянными унизительными просьбами о деньгах.

Говорить о государственном кругозоре полуграмотной Анны Иоанновны беспредметно, не то ее интересовало; губернаторы по ее распоряжению разыскивали карлиц, стариц и шутов поболтливее: монархиня страсть как любила сплетни. Находила царица время и для знакомства с протоколами страшной Тайной канцелярии, куда людей волокли при малейшем оскорблении величества. Анна Иоанновна обладала богатырской статью, твердой рукой и метким глазом. Отсюда – страсть к охоте. Но поскольку выезжать в чистое поле или в лес было лень, она палила из окон загородных дворцов по несчастному зверью, которое тогда водилось в изобилии. Ее трофеи впечатляют: за один 1739 год – 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабана, 1 волк, 374 зайца и 608 уток. Немалое подспорье к дворцовому столу!