– Мне кажется, что вы ко мне несправедливы. Не надо ставить мне в вину, что я была пуста, легкомысленна и вульгарна. Меня такой воспитали. Все мои подруги были таковы. Это все равно, что упрекать кого-нибудь, у кого нет музыкального слуха, в том, что он скучает на симфоническом концерте. Справедливо ли меня осуждать за то, что вы мне приписали достоинства, которыми я не обладаю? Я никогда не пыталась обмануть вас, не притворялась, что я иная, чем я на самом деле* Я была только хорошенькой и веселой женщиной. Вы не станете искать жемчужного ожерелья или соболей в ярмарочном балагане; вы будете искать там оловянную трубу, или игрушечный воздушный шар.
– Я вас и не упрекаю.
Голос его звучал утомленно. Он начинал ее раздражать. Почему он не мог постичь того, что ей стало так ясно: что их личные дела ничтожны в сравнении с ужасом смерти, под угрозой которой они живут, и с величием красоты, которая на миг представилась ее взору? Какое могло иметь значение, что легкомысленная женщина ему изменила; как может ее муж, стоя лицом к лицу с высшей истиной, хоть на минуту придавать этому значение? Странно, что Вальтер, при всем его уме, этого не понимает. Он нарядил куклу в роскошные одеяния, поместил ее в храм, чтобы ей поклоняться, а, заметив, что кукла набита опилками, не умел простить этого ни себе, ни ей. Душа его была истерзана. Он жил самообманом и, когда истина разбила его иллюзии, решил, что и сама жизнь разбита. Это правда: он не мог ей простить, потому что не мог простить самому себе.