Отзывы на книгу «Зримая тьма»

После многолетнего затишья и произведений, которые не смогли "выстрелить", Голдинг пишет "Зримую тьму", и поклонники вновь визжат от восторга. Неудивительно. Все романы Голдинга в совершенно разном стиле, в совершенно разных декорациях, но при этом неуловимо чем-то похожи. Вот и в "Зримой тьме" сквозь мрак проглядывает что-то, что мы уже видели в "Шпиле" или "Повелителе мух". Хотя сюжет и форма, конечно же, ничего общего с ними не имеют.

"Зримую тьму" частенько называют пародией на психологический роман. Действительно, пародийные нотки есть, потому что психологический роман в данном случае анатомирует не душевные метания обычных героев, а события людей явно больных. Одного главного героя из-за чувства вины посещают видения, вторую героиню явно мучает шизофрения, а герой, чьи исповеди мы не слышим, но он появляется постоянно — вообще педофил. В таком клубке страстей и мучений психологическая драма становится ещё ярче, ещё более выпуклой, хотя — казалось бы — речь идёт о вещах давно нам знакомым. Телесное уродство не отменяет духовной красоты, и наоборот, физическая привлекательность может означать полное разложение морали внутри одной отдельно взятой личности. Главный герой, который на лицо ужасный, но добрый внутри родился в почти мифологической атмосфере. Горящий город, бомбёжки, все эвакуированы, и вот из пламени вдруг выходит обгоревший и контуженный собирательный образ брошенного и страдающего ребёнка. Мэтти на протяжении всего романа неуловим, даже фамилию его коверкают все и вся, включая автора, так что мы не можем быть уверены, как же его всё-таки назвали спасители (ясно только, что они добавили "ветра" — wind, в фамилию). Физическое уродство, как и тяжкая травма, дают свои плоды: из Мэтти растёт самый настоящий блаженненький, так что ничего удивительного, что рано или поздно он настолько уверует в своё общение с духами, что и другие люди начнут считать его святым. А конец его, как и предназначение, конечно, великолепны. Как в том анекдоте, где боженька рассказывает праведнику, что он выполнил своё жизненное предназначение тем, что передал кому-то соль в поезде.

Второй важный персонаж тоже рождается и формируется не просто так. У неё есть сестра-двойняшка, тоже специфический символ. Про сестру мы узнаем мало, однако то, что обе сестры пошли по кривой дорожке — несомненно. С детства Софи учится смотреть в тьму, в подсознание, в зону табу за затылком, где только мрак и грязь. Отсюда и инцестуальные желания, и постепенное погрязание в крайнем эгоцентризме, ведущем к страшным вещам. Интересно сравнивать её судьбу с путём Мэтти. Поневоле задумаешься, что красивым людям позволено куда больше, чем простым ничем не примечательным смертным, просто потому что им многое прощают за красивые глаза.

Третий персонаж, который меня интересовал всю дорогу, — самый сложный и непонятный в этом романе. Мистер Педигри. Персонаж тоже чуть ли не стереотипичный (препод, соблазняющий симпатичных учеников), хотя степень его вовлечённости в порок так до конца и не остаётся понятной. Нигде открытым текстом так и не сказано, что он совращал малолетних "до конца", впрочем, это и не опровергается. А грех педобирства он за собой признаёт, мучается, страдает ,ищет оправдания своим желаниям, обвиняет других. Из всех персонажей именно он является самым живым, его зримая тьма самая густая. При этом он не может скрыться в пучине шизофрении или объявить себя отшельником, это явно не его путь — поэтому его попытки борьбы с собой напоминают истеричные судороги.

Фирменная фишка Голдинга — двойное, тройное, многоплановое дно. Есть здесь и притчевые мотивы, и глубокий психологизм, и социальное, и сатирическое. За один раз объять роман невозможно... И это хорошо, потому что перечитывание Голдинга приятно вдвойне.

Нелегко писать рецензию, когда так много чувствуешь, когда мыслей - невообразимое количество и они  еще не улеглись, не выстроились в логичную цепочку (только что закрыта книга, перевёрнута последняя страница). Да и улягутся ли? Это первое произведение данного автора, прочитанное мною. И я знаю, что буду часто мысленно к нему возвращаться, пока через год-два-несколько опять не перечитаю "Незримую тьму".  Роман заворожил, вывернул наизнанку душу, плюнул в неё, потом успокоил, а напоследок оставил в ней неизгладимый cлед.

Роман разделен на три части. В первой мы знакомимся с Мэтти, ребенком, обезображенным войной. Он побывал во многих больницах, вырос, но из-за отталкивающей внешности остался одинок. Он пытался найти себя, этакий перекати-поле: постоянно менял работы и стремился найти ответы на извечные вопросы: "Кто я?", "Что я?".  Я не психиатр и сложно поставить диагноз его душевному состоянию, но безжалостность и равнодушие окружающих сделало его нелюдимым, ему стали мерещиться разные сущности. Он чувствует свою вину за весь мир и за тех, кто действительно виноват. Читаешь его дневник и думаешь: ну и фантасмагория! А душа-то Мэтти читая. Меня больше всего удивляет, что не нашлось ни одного человека, который обогрел бы его, увидел его душу. Да, была одна нянечка в больнице, но она быстро исчезла. Неужели у нас действительно такое общество? Не хочется в это верить.

Во второй части мы знакомимся с Софи и ее сестрой-близняшкой Тони. О Тони сказано немного, в основном повествуется о Софи. Девочки изначально травмированы отсутствием матери и безразличием отца. Одни говорят, что мать их бросила, другие - что умерла. Кому верить? Они даже живут не в доме, а в бывшей конюшне, дабы не мешать отцу, который постоянно в няньки нанимает им разных тёть, которые неизбежно проходят через его постель. Софи красива и очень умна, но идёт по пути зла. Она обнаруживает у себя за затылком область тьмы, где живет Софи-тварь. Мне это напомнило аналогию с бесом и Ангелом, которые сидят у нас на левом и правом плече соответственно, а вот кого из них слушать - решать только нам. Софи завораживает ее тьма и она ей подчиняется, получая при этом оргазмическое удовольствие. Автор нам показывает, что красивая оболочка часто не соответствует содержанию, но любить красивых людей изначально проще, ведь так?

В третьей части мы более детально знакомимся с Симом Гудчайлом (про него и его магазин пару слов было сказано в первых частях), книготорговцем (кстати, не он ли ранее спас Мэтти?) и Эдвином Беллом (он присутствовал в первой части), преподавателем литературы в школе, где когда-то учился Мэтти. И в этой части сходятся персонажи всех частей. Сходятся невероятным, удивительным образом. И над развязкой мне предстоит еще размышлять и размышлять...

А теперь очень хочется поговорить еще об одном герое романа. Это мистер Педигри (или Педрила, как его называли ученики в школе). Он, наверное, самый живой персонаж. Интересно то, что только его внешность автор так подробно описал. Мы знаем, что он сухопарый, подвижный, у него тонкое морщинистое лицо,  как правило выражающее озабоченность. Волосы - потускневшее золото. Он вроде как и второстепенный персонаж, но красной нитью проходит через всё повествование. Наверное, я ему симпатизирую. Он единственный, кто реально пытается бороться со своей зримой тьмой. Ему нравятся юные мальчики, он хочет их приласкать (хочу отметить важную деталь: мы так и не знаем, совершал ли он с ними реальный половой акт, об этом ни слова не сказано, но я думаю, что такого не было, это уже домыслы окружающих, навсегда приклеившие к нему ярлык совратителя малолетних), но при этом понимает, что поступает плохо, что он душевно болен и изо всех сил борется с этим. Не раз и не два он восклицает, что не виноват и ничего не делал. Мне кажется, это искреннее восклицание. Хотел - но не сделал. Это очень важно. Софи хотела - и делала! Она даже не пыталась остановиться, ни разу она не сдержала свою зримую тьму, а ведь могла бы!

Я буду и дальше открывать для себя Голдинга. Спасибо любимой "Долгой прогулке" за новое открытие!

Люди удивляются, когда осознают, как мало им известно друг о друге. Точно так же они изумляются и досадуют, когда понимают, что те их помыслы и поступки, которые казались им скрытыми в непроглядной тьме, творились при ярком свете дня на глазах у всех. Такое открытие может ослепит и раздавить человека. А может пройти без последствий.

У Мэтти: вялотекущая депрессия и проблема с самооценкой.

У мистера Педигри: педофилия (мальчики, юноши), обсессивно-компульсивный синдром (в лёгкой форме, а может, и не совсем).

У Сима Гудчайла: ожирение (хотя это не относится к психическим расстройствам), меланхолия, склонность к рефлексии.

У Эдвина Белла: нарциссизм (неявно, но, кажется, есть).

У Софи: шизотипическое расстройство личности.

Очень долго ходил вокруг романа, смущённый его сравнением с потрясающим воображение любого скептика «Парфюмером» Великого Зюскинда. И как же я жалею теперь, что не открыл для себя «Тьму» раньше! Ведь «Тьма» по сути своей не книга — она предтеча главного произведения ХХ века, если не всей литературы вообще. Другими словами Голдинг — некий Иоанн Креститель, и светлой «Тьмой» своей он открывает нам двери в мир литературы никаким канонам не следующей, новой, изысканной, сражающей наповал всех недокритиков, смеющих утверждать, что литература умерла, что нет боле Достоевских, Гомеров, Джойсов…
Счастие моё не описать словами, ведь книг «Тьме» подобных — разве «Портрет художника», да «Нарцисс» забытого ныне Гессе. Ещё раз прихожу к выводу, что Библия — стала книгой книг более чем заслуженно, и в литературе путь пророческий повторился: до «Тьмы» были Джойс и Гессе, после «Тьмы» есть только Зюскинд. Советую всем без исключения незамедлительно открыть для себя это чудо — эту светлейшую жительницу мрачных уголков нашего подсознания — «Зримую Тьму», и вы поймёте, что у Зюскинда действительно был свой Креститель.
Я готов признать, в конце концов, что и Леонардо да Винчи был по-своему пророком, предугадав сам того не зная пришествие Голдинга, и указав на своём нетленном шедевре, где и кто он — Голдинг, а где «Парфюмер» величайшего из авторов в Истории!

Кажется, пришла пора окончательно занести Голдинга в мой личный список самых загадочных авторов. По-моему, я вообще продолжаю его читать в надежде, что меня наконец-то осенит. Этого не происходит, и я начинаю фантазировать.

Быть тем, кто ты есть – это ведь роскошь. Найти человека, перед которым можно разоблачиться, расслабиться, явить настоящее свое лицо – это мечта. И дело не в том, что ты уродлив, и никто не хочет приблизиться и за оболочкой тела рассмотреть твою прекрасную душу (а может, не такую уж и прекрасную, не важно). А в том, что ты можешь быть юной красивой девушкой, восприятие которой самой себя никак не совпадает с той картинкой, что видят окружающие. Не знаю, права ли я, но мне кажется, что не соответствовать милой мордашке сложнее, чем соответствовать отвратительной роже. В том смысле, что люди охотнее принимают на веру, что урод также уродлив внутри, как и снаружи. И им сложно смириться с тем, что симпатичный ангелочек вовсе не так хорош как кажется. Зримая тьма, незримая тьма. Потребность идентифицировать себя, а затем самовыразиться, показаться миру. Это сложно, особенно если люди заранее сформировали о тебе какое-то мнение и не желают его пересмотреть.

Просто невероятно, насколько сильна в людях потребность быть самими собой, даже если ничего хорошего в них нет.

У Уильяма Голдинга был такой современник – звали его Уильям Стайрон. Кроме общего имени, общей профессии – оба, как понятно, писатели, пересечений у этих двоих, немного. Стайрон, известного как-то особенно (и как-то в том числе «нехорошо») по роману «Выбор Софи», называли талантом, так много взявшем у грозного Фолкнера и старика Хэмингуэя; жил он с США, стал лауреатом Пулитцеровской премии в 1968 году, после того, как вышел его роман «Признания Нэта Тёрнера». В то же время его тёзка и герой сего текста жил в Англии, стал лауреатом, берите выше, Нобелевской премии в 1983 году, после того, как написал.. Да, собственно, всё, что он написал, имело значение, но в преддверии номинации свет увидели два романа – собственно, «Зримая тьма» и первая часть трилогии «Путешествия на край света», которая называлась «Ритуалы плавания».

Чем связаны эти два Уильяма, кроме желания поговорить о втором в контексте первого? Пожалуй, идеей - но еще: у Стайрона есть небольшая и почти что документальная книга, которая тоже называется «Зримая тьма». Оказалось, что писатель, лауреат и все-такое-прочее, повидал ад, и нашел его, как водится, не где-нибудь, а в себе самом – он написал страшное, без воздуха и надежды. О депрессии, суицидальных мыслях, алкоголе, о том, как человек падает на самое дно, не видит света – его манит это тёмное, смертельное. Вполне осязаемое. Внутри тебя самого. Зримая тьма, так он это и назвал.

Всё-таки, несмотря на прямое отсутствие цитирования текстов или упоминания имени Голдинга всуе, сложно не сопоставить – Голдинг свою тьму выпустил в 1979, а Стайрон – в конце 1989, десять лет спустя.

Зримая тьма – образ слишком яркий и, возможно, слишком очевидный, но про что он, как не про поиски смысла жизни в этом круговороте смертей, разочарований, боли, гнева, торга, отсутствия принятия и прочих ежедневных бытовых вещей современного человека. Всё то же самое можно сказать про Голдинга. Голдинг – летописец всего того же самого.

Удивительно, что о «Зримой тьме» правда находится критика, которая считает, что в этом романе есть «надежда» и виден «свет». Совершенно точно – мы дойдем до этого, - здесь есть то самое «принятие» и уж куда точнее, есть протянутая рука, но все это так сложно даётся, словно как через рушащиеся стены, огонь, ад (простите за это слово, но это самое начало романа), боль и полное, абсолютное, уж не знаю, как это передать посильнее, но бескрайнее чувство нелюбви, найти в себе силы кого-то простить и найти в этом свет? Должно быть, надо быть очень сильным и, конечно, здоровым человеком.

Мне невероятно интересно, что бы сказал Стайрон о «Зримой тьме» Голдинга – не мог не говорить, ведь он точно ее читал.

«Зримая тьма», как уже упомянуто, начинается с ада – на заходящийся в агонии второй мировой Лондон падает какой-то там по счету за час снаряд; ошарашенные, хотя уже скорее уставшие люди, пожарные, замерли, замерло всё и всё горит, и из огня вдруг появляется маленький ребенок. Сложно сказать, не стала ли эта сцена одной из самых сильных у Голдинга, хотя мы все, вероятно, так или иначе читаем новости. Так в «Зримой тьме» появляется главный герой, который, вопреки, не задохнулся или не погиб от кошмарных ожогов; он выжил. Счастье ли это, или наказание? Его лицо на всю жизнь обезображено; но вместе с этим кажется, что обезображен сам мир, который его окружает. Герой кочует с места на место, поначалу сменяя больницы и людей, потом попадает в школу, итак начинается, собственно, одна из важных сюжетных линий – обезображенный мальчик без друзей, терпящий насмешки и все, что вы можете себе представить (нелюбовь),встречает учителя, который любит, кажется взаправду любит маленьких мальчиков (поиск любви, собственно, в финале герой прямым текстом это формулирует). Их пути пересеклись, хотя, как саркастически подмечает Голдинг, у одного траектория шла почему-то вверх, а у другого – вниз. Данное пересечение как-то очень закономерно кончается трагедией и смертью третьего лица.

Нелюбовь была здесь всюду.

Важно, что герой продолжает свой путь прочь – он того совсем вроде бы и не хотел, а может быть, и хотел, но – в общем, так происходит. Где-то параллельно (и это уже вторая часть романа) живут-поживают две невероятно красивые сестры. Их папа – бабник, да и собственно слово «папа» тут какое-то очень условное и звучит скорее как насмешка над этой богом данной почестью быть чьим-то отцом. Одна красавица почти сразу теряется без внимания Голдинга и входит, как кажется, в террористические круги, а вторая творит такое, что, собственно, понятно – лицо зла тут одно. Это лицо прекрасно. Отражение этого зла исчезает – сестра не рядом. Зло красиво настолько, насколько себе можно представить, и оно, конечно, зеркалит то самое уродство, рожденное в огне и боли, не знавшее любви.

Но, собственно, знает ли, что такое любовь, девушка, ставшая очень-очень злой? Тут у них, пожалуй, много общего с нашим главным героем. Нелюбовь, как вы помните, сидит во главе стола. Во главе мира. Никто никого не любит – но какие выводы?

Поразительно, но вы наверняка множество раз читали истории о убийцах, маньяках и разных диктаторах – некоторых в самом деле любили папа с мамой. Почему они такими стали, как зло вошло в них? У кого-то были травмы, связанные с головой или чем-то другим, что меняло их жизни, или, скорее, их химию, их организм, сознание, бытие. У некоторых не было ничего такого, но, скорее всего, это «ничего такого» просто не было найдено, изучено и понято кем-нибудь, кто исследует такие вещи. Ничего такого это всегда – что-нибудь, если смотреть на это с какой-то другой стороны. Итак, зло рождается в любых условиях. Но вот пример – создание, рожденное не то чтобы человеком, а огнем, изуродованное не то чтобы этим огнем, а самой болью, этой физикой боли – войной, проходящим ежедневные ужасы равнодушия, остается душой, не желающей уродливому миру смерти, а только ищущей добра, не распадается на атомы, остается цельным. Герой ведёт дневник, где сумасшествие – или, может быть, действительность, потому что герой видит ангелов, - то ли пугает, то ли восхищает. Голоса в голове, знаете? Они говорят с ним, но вместо ожидаемого кошмара, говорят что-то из серии – помолись еще за ту вон бабушку, она хорошая. А этот мужик, конечно,противный, но помолись за него тоже. А ему, ты не сомневайся, судьба потом и без тебя накостыляет.

В огне все и кончается.

Собственно, это не удивительно. Жизнь, полная боли, циклична, змея хватает себя за хвост, и многое другое. Жизнь дана для чего-то, вот что, кажется, хочет сказать Голдинг – в ней есть смысл даже тогда, когда самому это не очень-то очевидно. Герой без конца спрашивает, зачем мы живем, почему? Кто я такой? У него нет ответа, но,кажется, автор говорит нам вполне прямолинейно, и кто, и зачем. «Коэффициент интеллекта сто двадцать был у Иисуса из Назарета».

Герой тянет руку злу – так, словно (да собственно, почему «словно»?) прощает его, дает ему шанс. Даёт ему надежду на то, что когда-то пройдет свою круговерть пустынь и огня, свет будет светить и ему, этому самому злу.

Кстати говоря, о самом Голдинге. Зная Голдинга (читая Голдинга) можно совершенно точно сказать, что он не мог быть оптимистом. Совершенно точно - он очень хорошо знал про то, что смысла в жизни не то чтобы много, знал, что такое депрессия, знал, что такое нелюбовь, знал зримую тьму. В 2009 году журналист Джон Кэри написал биографию Голдинга, и господи боже мой, чего там только не было – помимо скандальной детали о том, что Голдинг в молодости являлся насильником (и как-то очень легко об этом говорил), там были детали детства – вечно пьяная мать, избивающего малыша Уильяма и обливающая его кипятком. Бедность, издевки. Тотальная нелюбовь, вы поняли?

Мог ли Уильям вырасти кем-то еще?

Вполне, конечно. Ходили слухи – да, собственно, можно сказать, об этом и при жизни, да и после, говорили все – Голдинг очень мрачен и молчалив, такая натура, знаете, подходить нежелательно. Наверняка жену бьёт, детей не замечает. Шутка ли, хотя какие уж тут шутки - его дочке пришлось тоже писать биографию отца, где в пику противному Джону Кэри, она пишет об отце как о улыбчивом, счастливом человеке, и в том смысле папе, как богом данной награде. Книга называлась «Дети влюбленных», что говорило, что родители автора, и папа, и мама, любили друг друга очень. До самого конца.

Сложно сказать, зачем я заканчиваю текст именно этим? Наверное, нужно оставить именно это чувство и именно это слово, потому что тьма – зримая. Мы, я совершенно уверенно говорю это «мы», но видим ее ежедневно. Голдинг как будто дает шанс, но штука в том,что это как будто не от чистого сердца, он не верит в это всё, он очень устал,он делает это как будто бы «ну ладно, так просто должно быть, но это не то, во что я правда верю». Просто – но. От всего сердца – очень хочется, чтобы он в принципе не был прав.