William S. Burroughs

THE WILD BOYS

Печатается с разрешения наследников автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK), Ltd.

© William S. Burroughs, 1970

© Перевод. А. Комаринец, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

***

Уильям Берроуз – король и классик англоязычной альтернативной прозы, автор, имя которого не нуждается в пояснении. Человек-эпоха, человек-стиль, который был способен рассказать о себе много больше, чем его кто-нибудь смел спросить.

Дядюшка Матэ улыбается

Камера – глаз стервятника, неспешно парящего над зарослями чахлых кустов, грудами битого кирпича и недостроенными зданиями на окраине Мехико.

Остовы пятиэтажных зданий без лестниц, без стен… импровизированные жилища сквоттеров… этажи соединены приставными лестницами… лают собаки, кудахчут куры… когда камера проплывает мимо, мальчишка на крыше делает непристойные жесты, как будто дрочит.

Приближаясь к земле мы видим тень от наших крыльев… подвалы заросли колючими сорняками, ржавые прутья торчат из растрескавшегося бетона стальными растениями, битые бутылки сверкают на солнце… комиксы цвета дерьма… индейский мальчик сидит у стены, подтянув к груди коленки, и ест апельсин, припорошенный красным перцем.

Камера поднимается, наплывает на многоквартирный дом красного кирпича, облепленный балконами, на которых пестрые – пурпурные, желтые, розовые – рубашки сутенеров полощутся, точно знамена средневековой крепости. На балконах мы мельком видим цветочные горшки, собак, кошек, кур, козу на привязи, обезьяну, игуану. Vecinos^[1] перегибаются через перила, обмениваясь сплетнями, передавая растительное масло, керосин и сахар. Взаимозаменяемые статисты разыгрывают набивший оскомину фольклорный сюжет.

Камера поднимается к верхним этажам здания, на фоне неба – силуэты двух балконов. Балконы расположены не точно один над другим, верхний чуть уже. Здесь камера останавливается… СНЯТО.

Яркое ветреное утро, в небе полумесяц цвета голубого фарфора. Maricon^[2] Хоселито, сын Тетушки Долорес, прислонил зеркало к бочке для дождевой воды и на утреннем ветру сбривает длинные шелковистые волосы на груди, напевая:

– NO PEGAN А MIO (НЕ БЕЙТЕ МЕНЯ)!

От этих невыносимых звуков звенят ложки на блюдцах и вибрируют оконные стекла. Vecinos недовольно ворчат.

– Es el puto qie canta^[3].

– Сын Тетушки Долорес.

Какая-то тетка крестится. Молодой человек расстроенно скатывается с жены.

– No puedo con eso puto cantando^[4].

– Это же сын Долорес. А у нее дурной глаз.

Лицо Хоселито, поющего NO PEGAN А MIO, проецируется на стену в каждой комнате. В кадре – старый паралитик, и в нескольких дюймах от его лица изо рта Хоселито вырывается рев: NO PEGAN А МIO.

– Не забывай, он же сын Тетушки Долорес.

– И один из «котяток» Лолы.

Старая Тетушка Долорес держит уличный киоск, торгует газетами и табаком. Сыночка ей явно заделал кто-то из клиентов.

На верхнем балконе – Эсперанса, она недавно пришла с гор, поскольку мужа и всех ее братьев посадили в тюрьму за выращивание опиумного мака. Это могучая баба с ручищами, как у борца, вечно скалит выпирающие зубы. Вот она перегибается через перила балкона:

– Puto grosero, tus chingoa de pelos nos soplan en la cocina!^[5]

В кадре волосы падают в суп и посыпают омлет, как молотые специи.

Словечко «ебаные» задевает Хоселито. Он резко поворачивается, нечаянно порезав грудь. Мучимый горем, он зажимает рану – точь-в-точь умирающий святой на картине Эль Греко. Потом ахает:

– Mamacita!^[6]

И опускается, капая кровью на красные плитки балкона.

На его стон из своего логова под лестницей, из крысиного гнезда из старых газет и журналов вылезает Тетушка Долорес. Ее «дурной глаз» прибывает и убывает в соответствии с движением планет, и каждую ночь она по много часов проводит за расчетами, устроившись в своем «гнезде», пыхтит и чирикает, и корябает заметки в блокнотах, громоздящихся у кровати вперемешку с журналами по астрологии… «Завтра мое полуденное око войдет в полную силу…» Таблица ее «силы» так выверена, что она всегда должна иметь точные день, час, минуту и секунду, чтобы наверняка знать, какой глаз в асценденте, и для того таскает с собой на ремешках и цепочках уйму будильников, наручных и солнечных часов. Она умеет заставить оба своих глаза выделывать разные штуки: например, вращать одним глазом по часовой стрелке, а другим – против или вывалить одно глазное яблоко на щеку в сеточке воспаленно-красных вен, а другое упрятать в загадочную серую щель. Недавно она вывесила расписание для «ojo dulces»^[7] и приобрела некоторую известность как целительница, хотя Дядюшка Матэ говорит, что предпочтет десяток ее «дурных глаз» одному «ласковому». Но он – ожесточившийся старик, живущий прошлым.

Тетушка Долорес – скорее грозная боевая машина, чем орудийная башня, и полагается на рассчитанное до доли секунды время и отражательное зеркало своего киоска, – она не создана для случайных стычек.

На наших подмостках появляется американский турист. Он считает себя хорошим парнем, но, когда смотрится в зеркало, брея этого самого хорошего парня, вынужден признать, мол, «чего уж, люди на меня не похожи, и я не слишком-то их жалую». От этого он испытывает чувство вины перед окружающими. Тетушка Долорес плотнее стягивает вокруг себя свою злобную ауру и взирает на него с каменным неодобрением.

– Buenos dias senorita.

– Desea algo?

– Si… Tribune… Tribune Аmericano…^[8]

Поджав губы, она без единого слова складывает газету и протягивает туристу. Стараясь не обращать внимания на то, что выделывает глазами старуха, хороший парень нашаривает мелочь. Внезапно его рука выскальзывает из кармана, монеты рассыпаются по мостовой. Он нагибается их подобрать. Ребенок протягивает ему монетку.

– Gracias… Gracias.

Ребенок смотрит на него с холодной ненавистью, а он все стоит, держа монеты в руке.

– Es cuanto?

– Setenta centavos^[9].

Он протягивает старухе песо. Она бросает монету в ящик и швыряет ему сдачу.

– Gracias… Gracias…

Тетушка Долорес смотрит на него ледяным взглядом. Турист неуверенно бредет прочь. Отойдя на полквартала, он выкрикивает:

– УБЬЮ СТАРУЮ СУКУ!

Он делает несколько боксерских выпадов, складывает из пальцев пистолет. Прохожие пялятся на него, дети орут ему вслед:

– Сукин сын! ‘мериканец! Псих!

Двигаясь рывками, подходит полицейский.

– Senor oiga…^[10]

– СТАРАЯ СУКА… СТАРАЯ СУКА…

Перед глазами у туриста красное марево, он неистово размахивает руками, на рубашке запекшаяся кровь.

Появляется беременная женщина. Просит испанское издание «Лайф». Глаза Долорес изучают живот женщины, потом стекленеют и закатываются.

– Nacido muerto^[11], – шепчет Дядюшка Пепе, бочком подобравшийся к женщине.

В дни «доброго глаза» Тетушка Долорес превращает свой киоск в цветочный ларек и лучится радостью, как самая добрая цветочница на свете.

На сцене появляется американский турист, лицо забинтовано, рука на перевязи.

– А! Американский кабальеро желает «Трибьюн»! Сегодня я продаю цветы, но газету для вас приберегла.

Вокруг глаз у нее собираются морщинки, улыбка наполняет лицо мягким светом.

– Aqui senor, muchas gracias^[12].

От газеты слабо пахнет розами. Монеты сами собой оказываются в руке у туриста. Отсчитав сдачу, она вкладывает монетку ему в ладонь, смыкает над ней пальцы.

– Она принесет вам удачу, сеньор.

Турист идет своей дорогой, улыбаясь ребятишкам, а те улыбаются в ответ… «Думаю, ради такого мы сюда и приезжаем… эти дети… эта старая цветочница…»

Появляется женщина, родившая мертвого сына. Она пришла купить цветок на его могилу. Тетушка Долорес печально качает головой.

– Pobrecito^[13].

Женщина протягивает монетку. Тетушка Долорес вздымает руки.

– No senora… es de mio…^[14]

Однако ее расписание требует постоянной смены декораций, аксессуаров и характера. «Мой добрый глаз слабеет с луной»… В тот день турист добирается до гостиницы чуть живой, потому что мерзкий уличный мальчишка бежал за ним от самого киоска и кричал:

– Сукин сын, puto, пидор, я подцепил триппер из твоей ебаной жопы!

Иногда в одной половине ларька Тетушки Долорес – газетный киоск, а в другой – цветочный, а сама она сидит посредине, чтобы газетный глаз оказался на одной половине, а цветочный – на другой. Переходить с «доброго» на «дурной» она умеет по двадцать четыре раза в секунду, даже глазные яблоки у нее скачут из глазницы в глазницу.

Окрыленная прошлыми победами, Тетушка Долорес выходит на балкон, переваливаясь, как старая жирная птица.

– Pobrecito…

Она гладит Хоселито по голове, стягивая вокруг себя силу.

– Скажи своему пидору-сынку, чтобы брился в доме!

Украдкой глянув на три пары часов, Тетушка Долорес оборачивается к этой неотесанной крестьянке, посмевшей бросить вызов ее грозному сглазу.

– Vieja loca, que haces con tu ojos? – ухмыляется Эсперанса. – Tu te pondras ciego como eso^[15].

Выдохнув два слова: «ДЯДЮШКА ПЕПЕ», Долорес оседает на пол подле своего поверженного сынка. А Дядюшка Пепе выскакивает, подвязывая спереди штаны куском измочаленной серой веревки. Его вид – пародия на добродушие, но его душу раздирают бурные ветра ненависти и невезения. Читая газеты, он тщательно смакует несчастные случаи, катастрофы и преступления, – он полагает, что это он насылает их своими «sugestiones»^[16]. Его «магия» заключается в нашептывании многозначительных обрывков фраз из газетных заметок: «никто не спасся…», «обречен на смерть…», «пожар неизвестного происхождения…», «обугленные трупы…» Такое он проделывает в толпе, где люди невнимательны, или – еще лучше, гораздо лучше – прямо в ухо кому-нибудь, кто уснул или отрубился спьяну. Если никого нет поблизости и он уверен, что не потеряет с ноги вьетнамку, он усиливает свои sugestiones, врезав жертве по яйцам, вдавив костяшками пальцев глаз или хлопнув ладонями по ушам.

Вот мужчина спит на скамейке в парке. Приближается Дядюшка Пепе. Садится рядом и открывает газету. Наклоняется и читает бедолаге на ухо хриплым назойливым шепотом:

– No hay supervivientes^[17].

Мужчина беспокойно шевелится.

– Muerto en el acto^[18].

Мужчина трясет головой и открывает глаза, подозрительно смотрит на Дядюшку Пепе, который обеими руками держит газету. Потом встает и охлопывает карманы. Потом уходит.

А вот парень спит в скверике. Дядюшка Пепе роняет монету возле его головы. Нагнувшись подобрать ее, он шепчет:

– …un joven muerto^[19].

Иногда vecinos отгоняют его от спящего, и он ковыляет прочь, словно старый стервятник, скаля желтые зубы в отчаявшейся ухмылке.

Вот он заметил следы пьяной блевотины, а вот и сам пьянчуга – стоит, привалившись к стене, на штанах – потеки мочи. Нагнувшись, будто хочет помочь ему подняться, Дядюшка Пепе шепчет то в одно, то в другое ухо:

– Accidente horrible^[20]…

Потом выпрямляется и визжит высоким фальцетом:

– EMASCULADO! EMASCULADO! EMASCULADO!^[21] – и трижды легонько пинает бедолагу в пах.

Он видит пьяную старуху, спящую на куче тряпья, и ладонью хлопает ее по рту и носу, нашептывая:

– Vieja borracha asfixiado^[22].

Вот другой пьяница заснул в опасной близости от костра. Дядюшка Пепе тычет тлеющим окурком в безвольную ладонь и, присев на корточки, вкрадчиво шепчет:

– Сuerpo carbonizado… cuerpo carbonizado… cuerpo carbonizado… cuerpo carbonizado…^[23]

Он запрокидывает голову и заклинает сухие кусты, колючие сорняки и ветер:

– …Сuerpo carbonizado… cuerpo carbonizado…

На Эсперансу он сейчас смотрит с мерзкой улыбкой.

– Ага, наша деревенская сестренка рано встает. – А сам тем временем напевает себе под нос: – Resbalando sobre tin pedazo de jabon se precipito de un balcon^[24].

Описав огромными ручищами пренебрежительную дугу, Эсперанса плюхает на перила балкона половую тряпку, забрызгивая Дядюшку Пепе, Долорес и Хоселито грязной водой. Ухмыльнувшись через плечо, она уходит внутрь. Побежденная команда на нижнем балконе зализывает раны и планирует месть.

– Если бы только заманить ее к моему киоску в двадцать три минуты десятого в следующий вторник…

– Если бы я застал ее borrachо^[25]…

– А я прикажу ее пристрелить! Скажу pistoleros^[26]…

Так похваляться Хоселито позволяют его диковинные отношения с Лолой Ла Чата. Лола Ла Чата – это трехсотфутовый валун той же горной породы, что Эсперанса. Она продает героин сутенерам, ворам и шлюхам и денежки хранит между гигантскими сиськами. С Лолой Хоселито свел один его дружок-джанки. Хоселито отплясывал фламенко, вереща, как павлин. Лола рассмеялась и взяла его в свои «котятки». На торжественной церемонии он сосал ее багровую грудь, горькую от героина. Бывало, Лола обслуживала клиентов, а двое «котяток» сосали ее груди.

Когда Эсперанса поворачивается уходить внутрь, на балкон выскакивают шестеро сутенерского вида молодчиков, воняющих бриолином, и, перегнувшись через перила, орут оскорбления по адресу Хоселито.

Это вызывает подкрепление на пошатнувшийся нижний балкон. В сопровождении подростка Эль Моно на балкон выползает Дядюшка Матэ. Дядюшка Матэ – старый наемный убийца, на пушке у него – двенадцать зарубок-«оленей». Это худой, похожий на привидение старик, и глаза у него – цвета линялой серой фланелевой рубашки. Он ходит в черном костюме и в черном «стетсоне». Под пиджаком на тощем бедре у него одинарного действия «смит-и-вессон» сорок четвертого калибра с семидюймовым стволом. Дядюшка Матэ хочет перед смертью нанести на рукоять еще одного «оленя».

Словечко «олень» (un venado) пришло из предгорий северной Мексики, где тело обычно доставляют в полицейский участок, взвалив на лошадь, словно тушу оленя.

Перед нами молодой окружной прокурор, только что из столицы, и Дядюшка Матэ заглянул преподать ему урок фольклора.

Дядюшка Матэ (скручивая сигарету):

– Я собираюсь послать вам оленя, senоr abogado^[27].

О. П. (думая про себя: «Что ж, очень мило с его стороны»):

– Большое спасибо, это, надеюсь, не доставит вам хлопот…

Дядюшка Матэ (прикуривая и выпуская дым):

– Совсем никаких, senor abogado. Всегда пожалуйста.

Дядюшка Матэ сдувает дымок с дула сорокачетвертого и улыбается.

Привозят человека переброшенного через седло. Лошадь ведет в поводу индеец-коп с непроницаемым лицом. Окружной прокурор выходит на крыльцо.

Коп (указывая кивком головы):

…un venado.

Дядюшка Матэ был любимым pistolero в семье богатых помещиков в северной Мексике. Семью разорили экспроприации, когда на президентских выборах она поддержала не того кандидата, и дядюшка Матэ перебрался к родственникам в столицу. Его комната похожа на аскетичную белую келью: койка, сундук, небольшой фанерный чемодан, в котором он хранит свои карты, секстант и компас. Каждую ночь он чистит и смазывает свой «сорокчетвертый». Это отличный, изготовленный на заказ револьвер, подарок от patron^[28] за то, что убил «моего непутевого брата-генерала». Револьвер никелированный, и на стволе и барабане выгравированы сцены охоты. На рукояти из белого фарфора – две голубые оленьи головы. Заняться Дядюшке Матэ нечем – только смазывать пушку и ждать. Оружие поблескивает в его глазах далеким каменным спокойствием. Дядюшка Матэ часами сидит на балконе, разложив на зеленом ломберном столике карты и инструменты. Двигаются одни глаза, когда он следит за стервятниками в небе. Иногда он чертит линию на карте или записывает цифры в вахтенный журнал. Каждый год на День независимости vecinos собираются посмотреть, как дядюшка Матэ из своего «сорокчетвертого» снимает летящего в небе стервятника. Дядюшка Матэ сверяется с картами и выбирает себе птицу. Его голова едва заметно поворачивается то в одну, то в другую сторону, взгляд устремлен на далекую мишень, он прицеливается и стреляет: за грифом тянется с неба шлейф черных перьев. Расчеты дядюшки Матэ так точны, что одно перо плавно опускается на балкон. Это перо приносит дядюшке Матэ его Пероносец Эль Моно. Дядюшка Матэ втыкает перо за ленту шляпы. За его лентой пятнадцать черных лет.

Эль Моно вот уже пять лет пероносец Дядюшки Матэ. Он часами сидит с ним на балконе, пока их лица не сплавляются в одно. У Эль Моно свои маленькие карты и свой компас. Он учится, как подстрелить стервятника в небе. Худой гибкий паренек тринадцати лет, он лазает по стенам здания, шпионя за vecinos. Он носит маленькую голубую шапочку-кифу, а когда ее снимает, vecinos спешат бросить в нее монету. Иначе он начнет изображать, как один вдруг не смог с женой, у другого случился запор, третий лизал пизду – да с такой достоверностью, что любой может догадаться, о ком речь.

Эль Моно выхватывает взглядом сутенера. Он делает движение кулаком, точно смазывает свечу. Потеряв дар речи, сутенер облизывает губы, в глазах – дикий ужас. А потом Эль Моно изображает, как сует себе в зад свечу и вытаскивает, сует и вытаскивает, оскалив зубы, вращая глазами, и выдыхает судорожно:

– Sangre de Cristo…^[29]

Сутенеру засадили при всем честном народе.

Вскочив на ноги, Хоселито отплясывает победное фанданго. Благоговея перед Дядюшкой Матэ и страшась быть изобличенными в импотенции, натужных запорах или лизании пизды, сутенеры в смятении отползают.

На верхний балкон заступают Дядюшка Пако со своим товарищем по оружию, аптекарем Фернандесом. Дядюшка Пако сорок лет служил официантом. Он очень гордый, совсем нищий и презирает чаевые, единственный его интерес – в игре. Он приносит то, чего не заказывали, а винит клиента. Он размахивает засаленным полотенцем, отпихивает чаевые со словами: «Нам зарплату платят». Он кричит клиенту вслед: «Le service n’est-ce pas compris!»^[30] Он учился у Пульмана Джорджа и овладел искусством подавать через весь зал – обжигающий кофе на мирные американские колени. И горе официанту, который перейдет ему дорогу, – поднос взлетит в воздух. Богатые, хорошо одетые клиенты уворачиваются от чашек и стаканов, разбиваемой об пол бутылки бренди «Фундадор».