Пять лет с терроризмом в заголовках газет сделали свое дело. Все замерли, и паника разнеслась по толпе, словно рябь по воде. Хлопки не прекращались. Двое полицейских осторожно направились к источнику дыма, держа руки на кобурах. Внезапно, прорвавшись через толпу покупателей, высокий, худощавый рыжеволосый и, что самое интересное, голый мужчина ринулся вниз по улице, неуклюже выбрасывая вперед ноги. Под пучком рыжеватых лобковых волос неистово болтался из стороны в сторону его пенис. Походка вполне подошла бы для номера «Монти Пайтона»: колени поднимались высоко в сторону, совершая скорее прыжки, а не шаги, а расставленные в стороны локти двигались вверх-вниз, как крылышки. Лицо его скрывала наволочка. Сквозь прорези для глаз он несся через окружавшую его толпу, видя лишь размытые силуэты и препятствия.

На груди у него красовалась нарисованная зеленой краской свастика, обращенная в другую, непривычную сторону. На спине – огромный смайлик. От пота краска расплывалась, и вскоре от знаков остались лишь размытые очертания. Его преследовали трое ошарашенных пожилых полицейских, ожидавших, что за смену им придется иметь дело лишь с несколькими магазинными воришками. Они пытались его догнать, однако, несмотря на свою дикую походку, шевелился Джейми довольно резво. Как футболист, он ловко лавировал между семействами, компаниями студентов и японскими туристами, наводившими на него фотоаппараты. Джейми снова заорал во все горло:

– Там БОМБА! ТАМ БО-О-О-О-МБА!!!

Наволочка съехала, и он тотчас же ослеп. Ни секунды об этом не жалея, он сдернул ее с головы, она медленно опустилась на тротуар, так что полицейские смогли спокойно его подобрать. У казино дым расползался все больше, превращаясь в серый туман. Хлопки и взрывы слились в один сплошной оглушительный треск и внезапно прекратились.

Никакой бомбы не было. Весь шум издавали фейерверки и петарды, которые Джейми купил в каком-то магазинчике в районе Фортитуд-Вэлли. Раскрасив себя в общественном туалете и идя по Квин-стрит в одном плаще на голое тело, он обложил пиротехникой декоративный куст, росший в конце улицы. Он понятия не имел, произведет ли это впечатление на клоунов и смогут ли они вообще все это увидеть, – но это единственное, до чего он смог додуматься. Если бы не помутнение рассудка, до которого его довели преследования клоунов (кровь Стива стала последней каплей), он мог бы просто вызвать полицию и избавить себя от дальнейших неприятностей.

Но когда он бежал по торговой улице, все беды прошедшей недели словно сгинули. Его накрыла небывалая адреналиновая волна. Мысли летели у него в голове, словно пленка в ускоренной перемотке. Он не чувствовал ни тротуара под бухающими ногами, ни напряжения мышц, ни шлепков яиц по ляжкам. Ему казалось, что он может оттолкнуться и взмыть в небо.

Разумеется, на оживленной улице это не могло продолжаться вечно. Он налетел на людскую стену и не увидел в ней прохода. Он ринулся на двух школьниц в форме, они завизжали, и все втроем свалились. Он почувствовал, как пенисом коснулся портфеля одной из них, и лишь чудом он не хлопнулся на них самих. Лежа на земле, он заметил остановившийся на светофоре фургон телеканала «Семь новостей». Из окошка высунулся оператор и, широко осклабившись, направил на Джейми камеру.

Джейми кое-как поднялся на ноги, запоздало прикрыв пах, и школьницы снова завизжали. В новостях это будет смотреться нехорошо. Через плечо он увидел приближавшихся полицейских. Еще двое бежали к нему спереди. Он судорожно вдохнул и ринулся к площади Короля Георга. В парке было полно голубей, туристов, клерков и студентов, читавших на лужайках. Он побежал между ними, все еще подстегиваемый адреналином, притуплявшим боль, все невзгоды и неприятные последствия. Вот последствия-то действительно будут, если он перестанет бежать. Но делать этого он не собирался…

* * *

Все закончилось позорным шествием голышом, да еще и в наручниках через площадь Короля Георга. Женщина-полицейский с выражением полного безразличия на лице бросила ему полотенце, чтобы он прикрылся.

– Вы не понимаете, – орал он копам, когда те валили его на землю. – Клоуны… Мне пришлось… Клоуны меня заставили…

В допросной ему зачитали обвинения. Появление в общественном месте в непристойном виде, нарушение общественного порядка, угроза насилия (школьницам), вероятная попытка изнасилования (школьниц), нарушение общественного спокойствия, незаконное владение пиротехническими изделиями, воспрепятствование осуществлению правосудия. Добавили, что после консультаций с федеральной полицией ему могут предъявить еще одно обвинение – приняты новые антитеррористические законы, по которым заведомо ложная информация о взрывных устройствах каралась так же, как настоящая угроза взрыва. Что означало, что Джейми могли официально признать террористом. В этот момент желание Джейми заплакать сменилось бурными рыданиями.

В дополнение ко всему этому оставался открытым вопрос о возможном убийстве Стива, о котором он не осмелился упомянуть. Надо все рассказать, он это понимал, но сейчас и их вопросов было уже достаточно. После всплеска адреналина на него навалилась дикая усталость, и ему хотелось только одного: заползти куда-нибудь в тепло и закрыть глаза.

Из полиции его отпустили только в полночь. Примерно в это время ему в голову пришла новая и еще более ужасающая мысль: «На самом деле, все это, до последнего шага, могло происходить у тебя в голове. Ты мог все это себе напридумывать с той самой секунды, когда увидел на дороге клоуна. Если ты до такой степени спятил, то угадай, что тогда? На твоей совести могут оказаться и пятна крови в комнате Стива. Может, ты убил его во сне. Может, ты прокрался наверх и разделал его на куски. Может, это ты разгромил весь дом. Тогда у тебя огромные неприятности – не только с законом. Беда у тебя здесь, в собственной башке. Может, ты никогда больше не увидишь дневного света».

На все это ему было нечего возразить, и он медленно плелся домой. Если каким-то чудом там окажется Стив, целый и невредимый, наверное, он сможет по-тихому отправиться в психушку и постараться все это забыть.

Добравшись до дома, он увидел записку, лежавшую на постели из диванных подушек. Он замер на пороге, пристально глядя на нее и слегка покачиваясь. Стоял он так минут пять, в течение которых сердце его, похоже, остановилось. Снаружи весь город замер.

Он подошел к постели и взял в руку записку. Она гласила:

«Поздравляю.

Гонко, Цирк семьи Пайло».

* * *

В клоунской палатке Гоши издавал прерывистый свист, похожий на щебетание попугая. Эти звуки не означали ничего особенного, просто указывали на то, что какие-то механизмы у него внутри продолжали работать, и Гоши по-своему все еще тикал.

В хрустальном шаре клоуны видели весь спектакль с момента, когда Джейми раскрашивал себя, и до настоящего времени, когда его волочили перед зданием мэрии. Двое полицейских крепко его держали, он неистово молотил ногами. Дупи все время отпускал комментарии, сводившиеся к возгласам:

– Ой… Блин… Что он?.. Где он?.. Блин…

Рот Гонко дернулся – наметанный глаз распознал бы в этом улыбку. Когда Джейми уводили со скованными за спиной руками и с появляющемся на лице выражением смирения, Дупи повернулся к Гонко и спросил:

– Он все хорошо сделал, Гонко? Гонко, хорошо сделал? Гонко, помнишь, когда я тебя спрашивал, а хорошо ли он все сделал?

Гонко скосил глаза в сторону.

– По-моему, он все прекрасно сделал.

– Да, вот и Гоши так думает, верно, Гоши? Верно?

– О-о.

Гонко положил ладонь на хрусталь, словно собираясь погасить свечу.

– Все лучше того типа, вскарабкавшегося на чертову крышу, – пробормотал он.

Гоши издал ровный свист. Клоуны встали. В качестве дивана они использовали связанного человека с кляпом во рту. Человека этого звали Стив, и он был в полной отключке.

– Дадим юному Джей-Джею пару часов подергаться, а потом заберем его, – сказал Гонко. – Раф может послать записку, когда очухается. И уберите этого, – он пнул башмаком бесчувственное тело, – с глаз моих.

* * *

Джейми так и не проснулся той ночью, когда чьи-то руки осторожно подняли его с пола: Гонко об этом позаботился. Из всех средств в арсенале главного клоуна хлороформ был несколько старомодным, однако он исправно срабатывал, и Гонко никогда не отправлялся на похищения без него. Он на шесть секунд прижал белый платок к лицу спавшего Джейми, потом снова засунул его в карман.

Рядом с ним стояли Рафшод и Дупи. Они сопровождали его и на похищении Стива. Кровь в комнате Стива, на самом деле, принадлежала Рафшоду, они ее разбрызгали для пущего эффекта. Втроем клоуны запихали Джейми в привезенный с собой мешок для трупа. Гонко нравилась затея, когда человек вдруг просыпается в мешке; он довольно скривил рот, застегивая мешок. Два других клоуна подняли ношу и вытащили Джейми на дорогу. Рядом с домом стоял фургон с включенным двигателем, его шум нарушал безмолвие залитой лунным светом улицы. Они положили мешок в кузов. Дупи и Рафшод затеяли драку за место рядом с водителем, скребя клоунскими башмаками по асфальту. Дупи победил. Рафшод запрыгнул в кузов рядом с Джейми. Гонко резко рванул с места, виляя, чтобы размазать двух бездомных кошек. Дупи сказал ему, что это не смешно.

Отъехав на километр, они остановились у стройплощадки, где возводили жилой дом. Это оттуда Гонко позаимствовал фургон. Он спрыгнул с водительского сиденья, открыл капот и вытащил из штанов топорик. Несколько раз врезал по двигателю, так, для веселья, и металлический грохот разнесся в ночи, словно выстрелы. Он вытащил из кармана поздравительную открытку и написал: «Спасибо за одолжение, Боб». Так звали хозяина фургона. Боб не знал Гонко, а Гонко не знал Боба, целью этой выходки было свихнуть Бобу мозги. Гонко положил открытку на приборную панель, вытащил из другого кармана розу и пристроил ее рядом с открыткой.

Три клоуна перелезли через забор, осторожно перетащив мешок с Джейми. Дупи жаловался на спину, но Дупи был полный говнюк. Клоуны направились к кабинке уличного туалета в углу стройплощадки. Они вошли, держа мешок с телом вертикально. Возникла давка. Гонко достал пластиковую карточку, которую приложил к замку. Вспыхнул красный огонек – из потолка вывалился рычаг. Он рванул его в сторону, пол со скрипом пошел вниз, как лифт, чем, собственно, он и являлся. Только в этом городе таких было несколько, еще тысячи по всему миру. Над головами у них выехала платформа, чтобы заменить пол, на котором они теперь стояли. Лифт жутко закачался. Спускались они очень долго.

Наконец, лифт остановился, но прежде Дупи смачно пернул, и маленькая кабинка наполнилась такой вонью, что все закашлялись.

– Классно, – проговорил Гонко со слезящимися глазами. Дупи принялся рассыпаться в извинениях, но Дупи полный говнюк. Двери лифта открылись.

Над цирком повисла ночь. Вокруг теснились силуэты приземистых цыганских шатров, похожих на картонные аппликации на темной бумаге. На фоне беззвездного неба виднелось колесо обозрения, походившее на скрюченный скелет какого-то гигантского животного. Вдали раздавался чей-то вой. Клоуны отправились домой, волоча за ноги новоиспеченного члена своей труппы.