Переведено по изданию: Veblen T. The Instinct of Workmanship and the State of the Industrial Arts. New York: B.W. Huebsch, 1918.

Опубликовано Издательским домом Высшей школы экономики http://id.hse.ru

doi:10.17323/978-5-7598-2798-6

© Перевод на русский язык.

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», 2024

Глава 1
Вводная

Для человека, как и для других высших животных, жизнь вида обусловлена набором инстинктивных склонностей и тропизматических^[1] способностей, которыми вид, как правило, наделен. Не только дальнейшая жизнь вида зависит от адекватности его инстинктивных склонностей, но и рутина и детали его жизни в конечном счете также определяются этими инстинктами. Они являются главной движущей силой как в человеческом поведении, так и в поведении всех тех животных, которые проявляют самостоятельность или осмотрительность. Человеческая деятельность в той мере, в какой о ней можно говорить как о поведении, никогда не может выйти за рамки этих инстинктивных предрасположенностей, по инициативе которых человек предпринимает действия. Ничто, кроме того, что отвечает этим врожденным склонностям человека, не входит в человеческую схему вещей, которые желательно сделать. Только эти врожденные склонности делают что-либо имеющим смысл, и из их работы вытекают не только цель и эффективность жизни, но и ее существенные удовольствия и боль.

В последнее время термины «инстинкт» и «инстинктивный» больше не встречаются среди специалистов тех биологических наук, в которых они когда-то пользовались большой популярностью. Специалисты, занимающиеся психологией поведения животных, старательно избегают этих понятий, и в этой осторожности они, несомненно, правы. Для такого использования эти слова, похоже, больше не подходят в качестве технических терминов. Они утратили необходимую четкость определения и последовательность коннотации, очевидно, в результате распада под более тщательным анализом, чем тот, которому ранее подвергались явления, входящие в эти понятия. В таких биологических науках интерес сосредоточен не на вопросе о том, какие действия могут быть обусловлены врожденными склонностями или предрасположенностью вообще, а скорее на определении несводимых психологических и, более того, физиологических элементов, из которых складывается поведение животных. Для этой цели «инстинкт» – понятие, имеющее слишком слабое и шаткое определение, чтобы отвечать требованиям точной биологической науки.

Для наук, занимающихся психологией человеческого поведения, несомненно, желателен такой же поисковый анализ элементарных фактов поведения; и при таком более тщательном изучении этих фактов, несомненно, окажется, что и здесь широкое понятие «инстинкт» имеет слишком неточный характер, чтобы служить потребностям исчерпывающего психологического анализа. Но потребности исследования природы и причин роста институтов не совсем такие же, как потребности такого психологического анализа. Генетическое исследование институтов касается роста привычек и обычаев, обусловленных материальной средой, а также врожденными и постоянными склонностями человеческой природы; и для этих склонностей, проявляющихся в процессе культурного роста, нет лучшего обозначения, чем избитое временем понятие «инстинкт».

В свете последних исследований и предположений вряд ли стоит сомневаться в том, что каждая из этих различимых склонностей может быть проанализирована на основе анализа более простых составных элементов квазитропизматической^[2] или физиологической природы^[3]; но с учетом повседневного опыта и общеизвестности не вызывает сомнений и то, что эти простые и неоспоримые психологические элементы человеческого поведения делятся на составные функциональные группы и, таким образом, образуют специфические и детерминированные склонности, предпочтения, способности, которые в рамках социальных наук должны рассматриваться как безусловные черты человеческой природы. Действительно, выходит, что именно в конкретном группировании и объединении этих конечных психологических элементов в характерные линии интересов и склонностей можно окончательно отличить природу человека от природы низших животных.

Эти различимые врожденные склонности, классифицированные как «инстинкты», имеют общую характеристику: все они вместе и каждая в отдельности, более или менее императивно, предполагают объективную завершенность действия. С другой стороны, что отличает один инстинкт от другого? Каждый из них устанавливает отличные от объективной цели любого другого инстинкта, характерные цель, задачу или объект, которые должны быть достигнуты. Инстинктивное действие телеологично^[4], осознанно, и данные масштаб и цель каждой инстинктивной склонности характерно отличаются от всех остальных. Несколько инстинктов являются телеологическими категориями, в разговорном обиходе их различают и классифицируют на основании их целенаправленности. Поэтому, учитывая, как этот термин используется здесь и как он понимается в настоящее время, инстинкты не должны определяться или описываться ни в механических терминах тех анатомических или физиологических способностей, которые казуально лежат в их основе или вступают в действие при функционировании любого данного инстинкта, ни в терминах движений ориентации или таксиса^[5], участвующих в функционировании каждого из них. Отличительная черта, по которой идентифицируется любой данный инстинкт, обнаруживается в особом характере цели, к которой он побуждает^[6]. Инстинкт, в отличие от тропизматического действия, предполагает сознание и приспособление к цели, на которую он направлен.

Разумеется, здесь ставится цель не установить или предписать определение понятия «инстинкт» в целом, а только указать, насколько возможно, какой смысл вкладывается в этот термин, как он здесь используется. В то же время считается, что определение понятия не вредит ни разговорному употреблению, ни употреблению специалистами, которые использовали этот термин в научных дискуссиях, особенно в обсуждении инстинктивных склонностей человека. Однако не следует забывать, что данное определение может оказаться непригодным или, по крайней мере, сомнительным в применении к тем более простым и непосредственным импульсам, о которых иногда по традиции говорят как об «инстинктивных», даже в человеческом поведении, – импульсам, которые с большим успехом можно было бы назвать «тропизматическими».

В отношении поведения животных, например, а также таких прямых и непосредственных импульсивных действий человека, которые справедливо относить к животному поведению, часто возникает некоторое недоумение по поводу проведения границы между тропизматической активностью и инстинктом. Известно, что действия, обычно признаваемые инстинктивными, сильно различаются между собой по степени прямоты или непосредственности, с которой происходит данный ответ на стимул. В этом отношении они варьируются от таких реакций, которые трудно отличить от простого рефлекторного действия, с одной стороны, до таких, которые сложно признать инстинктивными из-за степени размышления и обдумывания при их выполнении, с другой стороны. Путем неощутимой градации низшие (менее сложные и обдуманные) инстинктивные действия сливаются в класс явных тропизматических чувствительностей, без возможности определить с помощью какого-либо надежного теста, где должна заканчиваться одна категория и начинаться другая^[7]. Такая квазитропизматическая деятельность может быть оценена наблюдателем как целенаправленная в том смысле, что она способствует жизни отдельного индивида или вида, хотя у наблюдаемого индивида нет осознания цели; тогда как «инстинкт» в более узком и специальном смысле, которым, по-видимому, желательно ограничить этот термин для настоящего использования, обозначает сознательное преследование объективной цели, которую данный инстинкт делает стоящей.

Итак, цели жизни, цели, которые должны быть достигнуты, определяются инстинктивными склонностями человека. Но пути и средства достижения тех вещей, которые инстинктивные склонности делают имеющими смысл, являются делом интеллекта. Отличительной чертой человечества является то, что работа над инстинктивными склонностями расы направляется интеллектом в такой степени, к которой и не приближаются другие животные. Но зависимость расы от инстинктов не менее безусловна для вмешательства интеллекта, поскольку только благодаря побуждению инстинкта размышление и обдумывание становятся широко используемыми и поскольку инстинкт также регулирует объем и средства интеллекта во всем его использовании. Люди думают, но человеческий дух, то есть расовая одаренность инстинктивными склонностями, решает, о чем они должны думать, как и для чего.

Однако зависимость схемы жизни от совокупности инстинктивных склонностей становится менее непосредственной, поскольку между инстинктивно заданной целью и ее реализацией возникает более или менее расширенная логика путей и средств, а линии связи между любой инстинктивной склонностью и любой особенностью человеческого поведения становятся тем более извилистыми и кружными, чем труднее их проследить. Чем выше степень интеллекта и чем больше объем знаний, имеющихся в распоряжении данной группы, тем более обширной и продуманной будет логика путей и средств, проложенных между этими импульсами и их реализацией, и тем более многогранным и сложным будет аппарат целесообразностей и ресурсов, используемых для достижения тех целей, которые инстинктивно заслуживают внимания.

Этот аппарат путей и средств, доступных для достижения того, к чему стоит стремиться, по сути, является традицией прошлого, наследием привычек мышления, накопленных опытом прошлых поколений. Таким образом, способ и в значительной степени мера, в которой инстинктивные цели жизни реализуются в любой данной культурной ситуации, во многом обусловлены такими элементами привычки, которые складываются в принятую схему жизни. Инстинктивные склонности по сути своей просты и направлены непосредственно на достижение какой-то конкретной цели. Но в деталях цели, к которым стремятся, многочисленны и разнообразны, а пути и средства, с помощью которых их можно достичь, столь же разнообразны и различны. Это предполагает бесконечное обращение к целесообразности, адаптации и уступчивому согласованию между несколькими склонностями, все из которых достаточно насущны.

Под воздействием привыкания эта логика и аппарат способов и средств укладываются в общепринятые рамки, приобретают последовательность обычая, предписания и таким образом – институциональный характер и силу. Привычные способы действия и мышления не только становятся привычным делом, простым и очевидным, но и санкционируются общественным соглашением, становятся правильными и должными, порождая принципы поведения. В результате их использования и обретения привычки они включаются в существующую схему здравого смысла. Как элементы утвержденной схемы поведения, эти традиционные пути и средства занимают свое место в качестве ближайших целей деятельности. В дальнейшем, в процессе постоянного привыкания, когда внимание привычно сосредоточено на этих ближайших целях, они занимают интерес до такой степени, что обычно отбрасывают свою собственную скрытую цель на задний план и часто позволяют потерять ее из виду, как это может произойти, например, при приобретении и использовании денег. Отсюда следует, что во многом в человеческом сознании как объект интереса и цель усилий присутствуют только эти ближайшие цели, а определенные конвенционально принятые пути и средства устанавливаются как окончательные принципы того, что является правильным и хорошим. В то же время скрытая цель всего этого вспоминается лишь изредка (если вообще вспоминается), в последнюю очередь, в результате рефлексии^[8].

Среди психологов, занимавшихся этими вопросами, до сих пор не было большого согласия относительно количества специфических инстинктивных склонностей, присущих человеку; нет согласия и относительно точного функционального диапазона и содержания, приписываемых каждой из них. По-видимому, считается само собой разумеющимся, что эти инстинкты следует рассматривать как отдельные и специфические элементы человеческой природы, каждый из которых вырабатывает свое собственное функциональное содержание, не смешиваясь в значительной степени со своими соседями в духовном комплексе, в который они все входят как составные элементы^[9]. Для целей исчерпывающего психологического анализа, несомненно, целесообразно максимально использовать такую дискретность^[10], которая наблюдается среди инстинктивных склонностей. Но для исследования масштабов и методов их проработки в росте институтов, возможно, еще важнее обратить внимание на то, как и с каким эффектом несколько инстинктивных склонностей пересекаются, смешиваются, накладываются, нейтрализуют или усиливают друг друга.

Наиболее убедительный генетический взгляд на эти явления ставит инстинктивные склонности в тесную связь с тропизматической чувствительностью и относит их в физиологическом отношении к одному общему классу^[11]. Если воспринимать эту точку зрения некритически и в общих чертах, то она, по-видимому, подразумевает, что инстинкты должны быть дискретными и прерывистыми между собой в той же мере, что и тропизматические чувствительности, с которыми они в значительной степени связаны. Но при более тщательном рассмотрении такая генетическая теория инстинктов, похоже, не подкрепляет точку зрения, согласно которой они должны быть задуманы как фактически прерывные или взаимоисключающие, хотя эта теория также может не подразумевать обратного, – что они составляют непрерывное или неоднозначно сегментированное тело духовных элементов. Признанные тропизмы выделяются, по всей видимости, как четко определенные физиологические черты, передающиеся по наследству интактно^[12], в немодифицированном виде, отделимые и несмешанные, в манере, напоминающей «единичные характеры», о которых говорится в современных теориях наследственности^[13].

Хотя инстинктивные чувства не могут быть объяснены как производные тропизмов, в их работе достаточно сходства, чтобы предположить, что эти два класса явлений должны быть объяснены на сходных физиологических основаниях. Простые и более узко определенные инстинктивные предрасположенности, которые во многом напоминают немедленное рефлекторное нервное действие и автоматически определенный ответ, вполне поддаются такой интерпретации, – например, стайный инстинкт или инстинкт отталкивания с сопутствующей ему эмоцией отвращения. Такие инстинкты человечество разделяет с другими высшими животными на довольно равных основаниях; эти инстинкты относительно просты, непосредственны, их нелегко изменить или компенсировать привычкой. Очевидно, что они имеют ту же природу, что и тропизматические чувства; хотя даже в этих более простых инстинктивных предрасположенностях характерная квазитропизматическая чувствительность, присущая каждой из них, кажется осложненной неясными стимулами нервных центров, возникающими в результате функционирования тех или иных висцеральных органов. И то, что верно в этом отношении для более простых инстинктов, должно быть применимо и к более неопределенным и сложным инстинктам, но с бóльшим принятием во внимание висцеральных и органических стимулов для более значительного усложнения.

Вопрос о том, следует ли рассматривать эти подсознательные стимулы нервных центров через функционирование висцеральной системы в понимании тропизматической реакции, является сложным вопросом, которому до сих пор уделялось мало внимания. Но в любом случае, что бы ни говорили по этому поводу специалисты, изучающие эти явления, висцеральных или органических стимулов, задействованных в любой из инстинктивных чувствительностей, очевидно, всегда больше, чем один, и обычно они сложно устроены. Хотя на первый взгляд легко отнести любой из простых инстинктов непосредственно к определенному органу как к основному или первичному источнику, из которого соответствующая стимуляция поступает в нервные центры, отнюдь не легко определить, какой из органов висцеральной системы или других органов, которые обычно не классифицируются как висцеральные, наоборот, не будет играть никакой роли в этом деле.

Из этого следует, что на физиологических основаниях общий ряд человеческих инстинктов не следует рассматривать как дискретные^[14]