Печатается с разрешения The Wilder Family LLC и литературного агентства The Barbara Hogenson Agency, Inc.;

© The Wilder Family LLC, 1930

© Afterword. ТappanWilder, 2003

© Перевод. Н.А. Анастасьев, 2009

© ООО Издательство «АСТ МОСКВА», 2009

Если Вы хотите узнать больше о Торнтоне Уайлдере, его жизни и творчестве, пожалуйста, посетите сайт: www.ThorntonWilderSociety.org.

Первая часть этого романа написана по мотивам комедии Теренция «Андрия», автор которой, в свою очередь, опирается на две несохранившиеся пьесы Менандра.

Земля вздыхала, продолжая неизбывное свое кружение; ночные тени медленно наползали на Средиземноморье; Азия утонула во мгле. Могучий мыс, который впоследствии назовут Гибралтарским, еще долго отсвечивал красными и багровыми полосами, а с противоположной стороны, на освещаемых лучами заходящего солнца отрогах Атласских гор, проступали глубокие голубые морщины. Пещеры, окружающие Неаполитанский залив, погрузились в глубокую тень, издавая во тьме, каждая на свой лад, то ли переливчатые, как колокольчик, то ли глухие звуки. В Греции остались позади времена триумфов, в Египте – мудрости, но с наступлением ночи былая слава как будто возрождалась, а земля, которую вскоре назовут Святой, вынашивала во тьме драгоценное свое бремя. На море хватало места для всего: у Сицилии с ее курящимися вулканами бушевал шторм, а в устье Нила вода походила на влажную мостовую. Легкий ветерок колебал поверхность Эгейского моря, греческие же острова вдыхали внезапную свежесть уходящего дня.

Бринос, самый солнечный и наименее известный их них, с готовностью подставлял себя ветру. Вечер был долгим. Какое-то время шум волн, накатывающих одна за другой на мол небольшой бухты, перекрывался женским говором, мальчишескими криками, блеяньем ягнят. С появлением первых огней женщины удалились. По мере того как со стуком начали закрываться ставни лавчонок, утихли и ребячьи голоса, и в конце концов лишь отголоски разговоров мужчин, занятых в тавернах игрою в кости, смешивались со звуками моря. На балконы домишек, прилепившихся к склону холма, и ступеньки вьющихся лестниц, служащих улицами, падал бледный свет – предзнаменование еще не взошедшей луны.

Таверны были разбросаны по грубо замощенной площади, у кромки воды, и в одной из них играли пятеро или шестеро Отцов острова. К тому времени как луна появилась на небосклоне, игроков осталось только двое – Симон и Хрем. Симон был торговцем, он владел двумя складами и тремя судами, что постоянно курсировали между островами. Игра закончилась, кости остались лежать на столе, а игроки вздыхали, поглаживая бороды и думая о том, как долго им предстоит добираться до дома призрачными оливковыми аллеями. Сегодня Симон устал больше обычного: закон умеренности учит заниматься торговыми сделками и чистыми подсчетами не более трех часов в день, а нынче он потратил на всякие споры и передвижения целых пять.

– Симон, – внезапно заговорил Хрем с видом человека, которому предстоит выполнить неприятную и долго откладывавшуюся задачу, – твоему сыну сравнялось двадцать пять…

Понимая, что разговор заходит о деле, которого он всячески избегал, Симон тяжело вздохнул.

– Четыре года назад, – продолжал Хрем, – ты сказал, что старшие не должны заставлять молодых людей жениться. Само собой, никто Памфилия ни к чему не понуждает. Но чего он ждет? Он помогает тебе управляться со складом, он занимается спортом, он ужинает у андрианки. Сколько еще времени можно вести такой образ жизни? Когда ты наконец признаешь, что ему же будет лучше, если он женится на моей дочери?

– Хрем, он должен сам ко мне обратиться. Первым я не стану заговаривать с мальчиком об этом.

– Первым! Да ты и не будешь первым. Давно уже между нашими семьями было решено, что он женится на Филумене. И все это время мы только и говорим об этом. Сверстники уж смеются над ним. Ему отлично известно, что моя дочь готова выйти за него. С его стороны это чистое разгильдяйство. Просто безответственность и нежелание принять на себя обязанности мужа, отца и не последнего на острове домовладельца.

– Мой сын – молодой человек, который знает, что ему делать. Я ни к чему его подталкивать не буду.

– Что ж, тогда придется признать, что он просто не хочет жениться на моей дочери. А для нее унизительно ждать годами, пока он решится. Да и мать девочки сколько уж времени донимает меня, чтобы я покончил с этой историей. Может, и напрасно я это говорю, но ты из-за нерешительности, вы оба из-за нерешительности от доброго дела отказываетесь. Филумена – первая красавица на островах, да к тому же с отменным здоровьем. И по дому умеет делать все, что требуется от женщины. От союза наших семей все только выиграют, Симон, ты это не хуже меня понимаешь. Но все эти отсрочки и сомнения заставляют думать, что твой сын просто ждет, когда ему на глаза попадется другая девушка. Что ж, так тому и быть! Начиная с сегодняшнего дня моя жена будет подыскивать нового жениха.

– Право, Хрем, ведь сыну всего двадцать пять. Пусть еще немного погуляет. К чему так спешить с женитьбой и отцовством? Он славный мальчик и вполне доволен жизнью. Насколько я понимаю, твоя дочь тоже. Ну так пусть еще какое-то время все остается как есть.

– Внуки – вот что мне нужно! Между поколениями не должно быть больших разрывов. Это плохо для нравов и повседневной жизни.

– Лучше опоздать, чем поторопиться.

– Есть и еще одна причина, – продолжал Хрем, – по которой мне хотелось бы поскорее покончить с этим делом. Нам не нравится, что Памфилий зачастил к этой андрианке. Конечно, мне трудно говорить об этом, ведь и мой сын к ней ходит. Но разве не естественно, что к зятю относишься строже, чем к собственному сыну?

Симон поник еще сильнее и ничего не ответил.

– Полагаю, тебе не больше моего нравится появление этой иностранки, – вновь заговорил Хрем. – Наши острова всегда славились добропорядочностью и строгими нравами. Если в молодости в нас, случалось, и вселялся дьявол, всегда можно было завести в темный уголок какую-нибудь пастушку. Но эта андрианка принесла с собою всю атмосферу Александрии – духи, горячие ванны, поздние застолья и все такое прочее.

Симон почесал подбородок и проворчал в ответ:

– Всегда что-то случается, не одно – так другое. Что же касается этой андрианки, то лично я о ней ничего не знаю. Женщины трещат о ней без умолку, с утра до ночи, но разве их словам можно верить?

Решив, что это от него и требуется, Хрем с явным удовольствием пустился в объяснения. При этом он время от времени посматривал на Симона, пытаясь понять, занимают ли его подробности, представляющие такой интерес для него самого.

– Вообще-то ее зовут Хризия. Не знаю уж, почему она предпочитает называть себя андрианкой. На острове Андрос такие манеры, как у нее, не приняты. Наверняка она усвоила их в Коринфе и Александрии. Так там ей и надо было оставаться вместо того, чтобы заживо хоронить себя в нашем городе и читать стихи нашим юношам. Да-да, она декламирует стихи, словно какая-нибудь знаменитость. И раз в семь-восемь дней приглашает к себе на ужин двенадцать – пятнадцать молодых людей – естественно, неженатых. Они возлежат на кушетках, едят странную пищу и беседуют. Потом она поднимается и начинает декламировать. Целую трагедию может прочитать, не заглядывая в текст. Судя по всему, она очень строга с гостями. Заставляет их говорить с аттическим акцентом. Едят они, как это приято в Афинах: поднимают тосты, носят гирлянды, и каждый по очереди избирается царем вечера. Под конец приносят подогретые влажные полотенца, чтобы омочить ладони.

К явному разочарованию Хрема, Симон не обнаружил к его рассказу большого интереса – глаза его были опущены, а на лице сохранялось то же равнодушие, с каким он выслушивал разнообразные сплетни, гуляющие по острову. Хрем решил, что пора закругляться, и лишь добавил с оттенком возмущения:

– По мне, так Александрия – это Александрия, а Бринос – это Бринос. Еще несколько заморских идей – и нашему острову конец. Мы превратимся в толпу несчастных неразборчивых подражателей. Все девушки захотят читать, писать, декламировать. Нет, Симон, ты только подумай, во что превратится домашняя жизнь, если женщины научатся читать и писать? Мы с тобой женились на лучших девушках своего времени и всегда были счастливы. Хорошо хоть, мы можем научить здравому смыслу и добронравию по крайней мере еще одно поколение наших земляков до прихода времен, когда все женщины превратятся в танцорок, а мужчины будут увиваться за ними.

Симон хотел было ответить, но промолчал. Как никто на этом острове, Хрем был под каблуком у жены. Больше того, сидя в полутьме за ткацким станком, она мечтала командовать целым островом, используя своего беспокойного мужа как законный карательный инструмент.

– Ну, а потом, после окончания застолья, что происходит? – спросил Симон.

– Каждый платит за ужин, и платит прилично. А кое-кому время от времени дозволяется остаться до утра. Вот и все, что мне известно.

– И твой сын не пропускает этих ужинов?

– Вроде он повздорил с кем-то или, может, перепил, точно не знаю. По крайней мере на какое-то время он был отлучен от этого дома. Другие гости его прямо на улицу вышвырнули. Но с ней он снова наладил отношения.

– А ты с ним говорил об этой… этой Хризии?

– Да нет, делаю вид, что мне ничего не известно.

– И мой сын тоже в этой компании?

– Говорят, днюет и ночует.

Повисло долгое молчание. Мальчишка, прислуживающий в таверне, вышел на улицу и принялся закрывать ставни. Вернувшись, он шепнул Симону, что на улице его ждет какая-то старуха. Ждет довольно долго, поговорить хочет. Для Бриноса это было необычно, но Симон гордился тем, что никогда не выказывал удивления. Он лишь слегка кивнул и продолжал смотреть куда-то прямо перед собой.

– А женщины у андрианки бывают? – спросил он.

– Не знаю. Одни говорят – да, другие – нет. Но вообще-то в доме всегда полно народу. Это нечто вроде приюта для престарелых, недужных и… разного рода бедолаг-ветеранов. Дом находится на самой окраине…

– Я знаю, где это.

– …и те, кто там живет, кто бы то ни был, никогда не ходят в город. Они даже на дорогу в дневное время не выходят. Но поверь мне, горожане только о них и говорят.

Хрем поднялся и накинул плащ. Ему было ясно, что Симон не приблизился к окончательному решению.

– В общем, так, – заключил он, – надеюсь, что через десять дней ты сможешь дать мне ответ. Честно говоря, Симон, жена мне покоя не дает. Велела передать, что, если Памфилий не положит конец этим визитам, о женитьбе на нашей дочери можно забыть. И вообще с браком надо решать как можно скорее, иначе тебе придется подыскивать для сына другую невесту, которая в подметки не годится Филумене.

Впервые за все время разговора Симон вскинулся и медленно проговорил:

– Вы с женой тоже от доброго дела отказываетесь, Хрем. Я не могу говорить с Пафмилием так, как говорил бы просто с сыном, именно потому, что это не обычный юноша. Ты и вообразить себе не можешь, что это за человек.

– Да кто же спорит, Симон, мы знаем, что Памфилий – превосходный молодой человек. Но ты уж извини меня, знаем мы и то, что ему свойственны… нерешительность, медлительность. Чтобы в полной мере проявить свои качества и занять в жизни достойное место, нужно чтобы его подталкивал такой человек, как ты. Ведь Памфилий обожает тебя. К тому же он не так, как следовало, интересуется делами и устремлениями нашего острова. Ты знаешь молодого жреца храма Эскулапа и Аполлона? Так вот, нечто от этого жреца есть и в Памфилии. Такие люди предпочитают держаться в стороне. Они еще совсем не знают жизни.

Хрем вышел из таверны и каменистой тропою побрел домой. Симон чуть задержался.

«Что за скверный конец скверного дня», – думал он.

Оба они бок о бок выросли на острове. Тридцать лет оставались его известнейшими гражданами. Они прекрасно знают друг друга. В разговоре они позволили проявиться антагонизму, что всегда существовал между ними. Похвальба детьми – как же это вульгарно! Не по-эллински, не по-философски. Тем не менее что правда, то правда: в Памфилии действительно есть нечто от жреца.

* * *

Симон подошел к старухе, скрывавшейся в тени у двери, и отрывисто бросил:

– Это ты хотела поговорить со мной?

Наполовину напуганная, наполовину заинтригованная – как-никак почти два часа провела в ожидании, – Мизия едва нашла в себе силы пробормотать:

– Это моя госпожа хотела поговорить с тобой, господин мой, – Хризия, андрианка. – Она протянула обе руки в сторону берега.

Симон проворчал что-то. Подняв голову, он увидел в пятнадцати шагах от себя красивую женщину, опирающуюся на парапет прямо у воды. На голове у нее была вуаль, на плечи накинут плащ, и стояла она в свете луны так спокойно и отрешенно, словно два часа представляли собою лишь миг в ее ничем не нарушаемом душевном покое. Внизу, где расстилалась защищенная со всех сторон небольшая бухта, по-приятельски перестукивались бортами лодки, но все остальное застыло в мире и покое под светлой луной. Симон решительно шагнул к женщине.

– Ну?

– Я… – начала она.

– Я знаю, кто ты.

Она помолчала немного и заговорила вновь:

– Я оказалась в безвыходном положении. И вынуждена просить тебя о помощи.

Симон нахмурился и устало опустил глаза. Она продолжала ровным голосом, без тени волнения или заискивания:

– Мой друг с острова Андрос, откуда я родом, серьезно болен. Дважды я посылала ему деньги через моряков, плавающих между островами. Теперь я знаю, что люди эти бесчестные и деньги до него так и не дошли. Все, о чем я прошу тебя, так это поставить свою печать на коробку с деньгами. Тогда они непременно дойдут по назначению.

Симон не любил, когда люди вели себя как эта андрианка – с достоинством и независимостью. Чувство неприязни постепенно усиливалось. Он резко бросил:

– Ну, и кто он, этот твой друг?

– Раньше он водил суда, – с прежней твердостью в голосе ответила она. – Но теперь он не просто болен, а еще и умом тронулся. Рассудок он потерял после войны, слишком много на него бед свалилось. Я нашла людей, которые за ним присматривают, но только за деньги. В противном случае его просто отправят на один из островов вместе с остальными. Ты ведь знаешь такие места… пищу там на несколько дней оставляют в тазах – на всех… и еще…

– Да знаю я, знаю, – перебил ее Симон. – Но поскольку твой друг утратил рассудок и даже не понимает, в каких условиях живет, лучше и оставить его на острове с другими. Разве не так?

Хризия поджала губы и устремила взгляд куда-то в сторону.

– На это мне нечего ответить, – сказала она. – Может, для тебя это и так, но для меня – нет. В свое время этот человек был знаменитым моряком. Возможно, ты слышал о нем. Его зовут Филоклий. Мне кажется, никого, кроме меня, у него не осталось. Разве что ты согласишься все же помочь ему.

Имя Симону ничего не сказало, но тон его несколько смягчился.

– Когда ты хотела бы послать деньги?

– Э-э… Кое-какая сумма у меня есть уже сейчас, но лучше бы подождать дней десять.

– Как тебя зовут?

– Мое имя – Хризия, дочь Архия с Андроса.

– Хорошо, Хризия, я сделаю то, о чем ты просишь, и даже добавлю немного денег от себя. Но взамен и тебя хочу попросить об услуге. Ты откажешь моему сыну от дома.

Хризия немного отодвинулась и, положив руку на парапет, посмотрела вниз, на воду.

– Услуга перестает быть услугой, когда ее оказывают на определенных условиях. Великодушием не торгуют, Симон. – Эти афоризмы Хризия едва ли не прошептала, затем подняла голову и посмотрела прямо в глаза собеседнику: – Я не смогу сделать этого иначе, как предупредив твоего сына, что такова твоя воля.

Несколько покровительственное и даже циничное отношение Симона к окружающему миру основывалось на том, что никогда в жизни ему не приходилось выслушивать упреков в несправедливости, неверности либо недостатке щедрости. Раздраженный – но злости своей не выказывающий – тем, что сейчас его лишили этого преимущества, Симон возразил:

– В этом нет нужды. Ты можешь просто передать через слугу, что не хочешь больше видеть сына у себя дома.

– Нет, не могу. На этом острове есть несколько молодых людей, для которых двери моего дома по разным причинам закрыты. И я не могу включить в их число Памфилия без всякого объяснения причин. Если бы ты понимал сам дух наших встреч, ты бы не просил меня об этом. Мне кажется, в чем нас нельзя упрекнуть, так это в недостатке уважения друг к другу. Я плохо знаю твоего сына, мы и десятком слов с ним не обменялись. Могу сказать, однако, что пока он – первый среди моих гостей.

Хризия живо представила Памфилия, и ей стало весело и радостно оттого, что она говорит о нем добрые слова, и именно это заставило ее сдержаться и понизить голос:

– Он человек достаточно взрослый для того, чтобы самому принимать решения. А если их принимаю я, он должен понимать причину.

Симон ощущал, что эти удивительные и точные слова, сказанные о его сыне, каким-то образом объединили его с этой женщиной. Сердце едва не замерло от радости, но с губ все равно сорвалось:

– В таком случае тебе придется послать деньги на Андрос другим способом.

– Отлично.