Синяя рыба

Я проснулся, поддавшись теплу. Рыхлый дым костра щекотал нос. Вокруг рыжего пятна сидели мужики, человек шесть… нет, восемь. Двое совсем мелких: сразу не приметишь.

Я прищурился. Рыбаки. Шарабаны в сторонке. Переговариваются и папиросы курят так сильно, что шалая горечь по всей поляне рассеялась. Один мужичина сеть разбирает, мелкие рыбу перебирают. Пальцами мокрыми задубевшими тепло огня хватают да вновь к щучкам, окушкам, работать. Пахнет рыба сладко. Варить ее надумали. Посудину свойскую достали, на костер взгромоздили. Вода колодезная в канистре припасена была, прозрачные капли по стенкам разлетаются, блестят. Вот еще душистый перец мужик пузатый в котелок бросил, вижу: лаврушку ищет. Не там она, возле меня пахнет. В полушубке, что меня греет, пакетик шуршит. Листья плотные, но старые, крошатся и пахнут. Не нашел. Коробок с солью из нагрудного кармашка вынул.

– Серега, а где эта… лавровый лист, во! – спросил пузатый у самого высокого.

Тот головой в мою сторону мотнул, а пузатый рукой махнул:

– Ну его! Пусть спит черт лесной.

– Чего сразу черт? Заплутал, видать, обмерз горемычный. А ты его чертом.

– Да ты глянь на него, весь же черный. Черт и есть. Ну, может, не черт. Леший. Обернувшийся леший.

– Дурак ты, Боря, – разулыбался высокий. – На кой лешему к нам на ночевку набиваться?

– О, – вдруг вклинился еще один мужик, который смачней всех покуривал и при том почавкивал, – я как раз про то историю знаю. Об лесных женах. Знаете таких?

Не знали мужики ни про каких жен, но байка про женских пол внимание привлекла. Замолчали, на сказочника смотрят, что-то бражное из кружек потягивают.

– Девки это. Лесовика. Они, когда им скучно, к заночевавшим притаскиваются, женами оборачиваются и того… ну, вы сами знаете. Так вот, – мужик прищурил глаз и выпустил густую кляксу курева. – В июле, тут недалеко, четверо ночевали. Сети поставили, выпили. Ночью к ним бабы и пришли. А потом медведь троих задрал.

– С бабами?

– Не, тех как будто и не было. Четвертый, что жив остался. Говорит, что то ли сон, то ли явь. К нему вроде как девчонка приходила, а вроде как казалось такое, пока спал. Он чего-то занервничал, отослал ее. Эх. А вот медведь точно не казался. Говорит, огромный, смоляной такой зверь вышел. И прямо к ним. Бешеный. Этих, без штанов, сразу порешил, а его, четвертого, будто и не заметил. Вот так и говорит.

– Это кому это он, кстати, говорит? – ехидно спросил один из мелких.

– А шут знает кому, – махнул рукой и засмеялся сказочник. – Мое дело история, а ваше, коли из леса кто появится ненормальный, то ухо востро держать. – Он покосился в мою сторону. – И правильно Борька говорит. Этот черный, может, и не просто так к нам вышел.

– Не вышел, а выполз, – спокойно ответил высокий. – И если б не чернота его, не увидели бы на снегу. Ты лучше доброе что расскажи. А то с такими сказками, молодежь глаз не сомкнет.

И сказочник затянул про звезды и то, как они серебряной рекой на небе рассыпаются, а позабытые боги их оттуда сетью вытягивают, чтобы по небосводу расставить. Людьми позабыты, а все трудятся. Зачем, почему? Сказочник не знал, а я задремал.

И снились мне реки серебряные, и будто не плыву я по ним, шагаю. Ровно, с усердием, будто цель у меня имеется. Вверх посмотрел. Да вот она! Рыба. Синяя сверкающая. Чешуя каплями яхонта переливается. А плавники тонкие, кучеряво порхают, меня за собой увлекают. Рванул я. Оторвался от дна илистого, и распахнулись у меня крылья.

– Что, черный, все спишь? – высокий положил мне на спину руку. Голос у него бархатный. Зима кусачая, а руки теплые. – Ты как потерялся-то? До ближайшего поселка далеко. Дач тут нет.

Как потерялся? Если бы потерялся, то уже б до дому дошел. Знаю я, где он. Только вот не ждет меня там никто. Хозяйка иссохла, а меня… вон меня куда привезли.

От накатившего волнения уши мои подернулись.

– Ну, здорово, – погладил макушку высокий. – Я Сергей Геннадьевич. А тебя как величать?

Я не ответил. Все прикидывался спящим, будто был в том толк.

– Ладно, ладно, – от него пахло костром и шерстяным свитером. – Поешь хоть, горемыка. Тут вон… Рыбка тебе остыла. Бульон тоже похлебай, тебе пить надо. Небось, кроме снега давненько ничего не пивал.

Он положил возле меня миску с кривым краем и стал наблюдать за костром.

Я сломался. Открыл глаза и подполз к еде. Рыба сладко захрустела, и высокий повернулся ко мне. Он улыбался, а я осторожно на него поглядывал.

А глаза-то синие-синие, как у моей синей рыбы.

Медвежья свадьба

– Прочь, парни, из сеней, девки ― от дверных косяков! Хозяин в избу пришел, вступил Звирь в жилище.

Пулька попятился. Не в первый раз он на “свадьбе”, но каждый приход Звиря вызывает в нем жгучий ужас. Двери распахнулись, и вместе с голосящими плакательницами в избу внесли голову медведя. Вместилище души Хозяина покойно лежало на медном подносе, всем своим видом высказывая, насколько свиреп был нрав зверя, насколько огромно его тело.

Голову нес главный охотник, что обычно беспокоил Хозяина в берлоге. На сей раз, однако, пришлось охотиться ловушками. Их изготовил умелец, шествующий немного позади. Пулька мечтал быть одним из таких – смельчаком, богатырем, – но он был Пулька. Просто Пулька. Только и годился, что девкам с убранством помогать.

– Ну что, готов идти к древу-прародителю? – спросил дед Васси, похлопывая Пульку по костлявому плечу.

Тот кивнул и зарумянился. Ему доверили похоронить кости Звиря. Дело не сложное, но очень важное. От переживаний Пулька закашлялся. Противная хворь преследовала его с детства, оттого и тощий, да мелкий.

Тем временем “свадьба” разгулялась. Нарядили “жениха”, “невесту”, освежевали голову – из нее парни залихватски глотали пиво, надеясь хоть чуть-чуть урвать силы почившего Хозяина. Мели со стола мясо и зелень, жрали все бурно, рычали медведями. Один из гостей предложил и Пульке порычать, только тот начал, как стал задыхаться лающим кашлем и побежал к выходу.

Вдруг по ту сторону дверей кто-то ходит – малый, острожный. Пулька остановился, прислушался, даже кашель отчего-то пропал. Затих гость. От чего не заходит?

– Пришел кто-то, – обратился Пулька к празднующим. – Я отворю.

Потянул на себя ручку и замер – никого. Звездная ночь и посапывающая на крыльце тупомордая собака.

– Да как же это? – обернулся к гостям Пулька и увидел, как пир остановился.

Не рычат недоросли, не смеются бабы. Все вытаращились на Пульку и ждут.

– Орт это, – хмуро сказал дед Васси, чем, кажется, возмутил окружение.

На него сразу шикнули, а одна из плакательниц даже погрозила жилистым кулаком.

– Какой орт, дурень? Послышалось ему и все. А ну, давайте праздновать. Иди сюда, малец, выпей пива, – позвала Пульку все та же боевая плакательница.

Но у него на сердце стало неспокойно. Тяжесть опустилась и на “свадьбу”, хоть все потихоньку вернулись к пиршеству, ощущалось нечто тревожное, тягостное. Пулька посидел немного, поел, а затем осторожно подбрел к деду Васси.

– А что это за орт такой? – спросил он осторожно.

– Орт? Ну, это, – дед Васси огляделся и придвинулся к Пульке. – Когда человек рождается, появляется и орт – двойник его, только невидимый. Живет себе и живет, тем же, что и человек, занимается, то же любит, с теми же дружит. Одним словом, повторение хозяина. Один раз его присутствие только можно почувствовать – перед смертью. Орт приходит к хозяину и может даже показаться.

– Так это… – Пулька нервно сглотнул, – вы решили, что раз я слышал не пойми кого, это мой орт пришел. Я что же, умру, что ли?

Дед Васси развел руками и хитро улыбнулся.

– А ты коли думаешь, что то человек был, так сходи и погляди. Может, найдешь его.

Пулька рванул на улицу. Бежал и бежал по темной деревне, заглядывая во дворы, всматриваясь в заросли багульника. Никого не было. Кто хотел ― праздновал, остальные спали. Но чем дальше бежал Пулька, тем светлее становилась ночь, тем яростнее у соседских изб выли собаки. Он крутил головой, соображая, что за чудной свет обволакивает его деревню, почему так светло, рассвета ведь не было. И не мог он рассвет пропустить, недолго бежит, даже конец деревни не показался. Пулька обернулся. Прозрачная серость сумерек обволокла улицу.

– Почему так светло?

Остроухая псина сорвалась с цепи и кинулась на него. Пулька едва успел отпрыгнуть. Пес ревел зверем, но раз за разом бросался на что-то рядом с Пулькой. От безотчетной ярости псины ноги Пульки задеревенели и захлестнул новый приступ кашля. Неуклюже бросился он прочь от безумной собаки, мечтая скорее добраться до избы, разузнать у людей, что случилось.

Добравшись, Пулька заметил, что свет как будто утих. Вновь ночь, звезды, тишина. Даже собака на крыльце так же спит, никак не обращая на него внимания. Пир идет: плакательницы плачут, девки поют, парни рычат, гремя посудинами.

– Неужели показалось? – прошептал Пулька и вошел в сени.

Подошел осторожно к двери, приложил ухо и вслушался. Празднуют. И вдруг он, Пулька, услышал среди общего гомона кашель. Лающий противный кашель, который внезапно стал близиться к нему. Отшатнулся от двери, постоял, а она вдруг распахнулась.

На пороге стоял Пулька. Бледный, замученный, пытливо всматривающийся в темные сени, никого там не видя. Затем Пулька из избы развернулся в сторону гостей, что тут же замерли. И только сейчас Пулька в сенях понял, что они-то его видят совершенно точно. Молчат, таращатся.

Он попятился и осознал, что тело его размывается, растворяется в темноте ночи, и лишь неслышно сказал:

– Так значит, это я… орт.