Со стен на него уставились глаза - тысячи глаз, глаз без лиц, глаз, сорванных со множества лиц и наклеенных на стены. Глаз, составляющих пары и существующих поодиночке... Были здесь синие детские глазки, глядевшие с задумчивой невинностью; глаза, налитые кровью и горевшие устрашающим огнем; был глаз распутника и мутный, слезящийся глаз дряхлого старика. Если бы к этим глазам прилагались рты...
Клиффорд Симак.
Нет, но к чему вас призывает подобная литература? Чего она хочет от вас? Чего, какой реакции добивается, вот что непонятно? Вы вот поглощаете искусно и безукоризненно выстроенные главы: как невинного ребёнка дразнили, калечили, как истязали в школе, на улице дома, про этих, извините, проституток, половых психопатов, алкоголиков, про то, как родной отец... язык не повинуется перечислять гадости, а вы читаете - и чего набираетесь?! Толерантности никак? Либеральности? Уважения и сочувствия к ближнему? Да это обыкновенный вуайеризм! Сладострастное топтание возле замочной скважины. Предотвратить насилие над детьми вы не в состоянии, так давайте хотя бы не толпиться и не охать: Ну надо же, насилуют, насилуют! Давайте как-то иначе реализовываться, в чём-то чистом, светлом! тургеневском! Я уж молчу о самой мадам авторице, которая, вне всякого сомнения, сама психически больная садистка, а свою педофилическую фантазию швырнула в свет, чтобы насолить бывшему мужу. Но вам-то зачем? Вы же нормальная - -
Или нет?!
А знаете, даже возражать нет желания. Вы свято правы, мир "Самых синих глаз" для веселия мало оборудован. Сложнейшая организация, тонкие и разнообразные социальные взаимосвязи, стратификация, по игре полутонов достойная кисти Куинджи, - всё для народа! Всё для того, чтобы народу было максимально погано. Даже не double-thinking: double-mind. Не отсутствие выбора, а его равнорезультатность: как ни сделаешь, изо всего выходят поддельные ёлочные шары, которые и сверкают, и звенят, как настоящие, а вот незадача - не радуют. Куда ни кинь, всё клин. И помирать страшно, и не помирать противно. Либо болезнь, либо лекарство. которое хуже болезни. И женившись восплачешь, и не женившись восплачешь. Скачет баба и задом, и передом, а дело идёт своим чередом. Чем ты белее, тем ты краше, но какая бы ты ни была белая, ты всё равно сука черномазая. А уж эталона смирения и ненавязчивости тебе тем более не достичь: вон сколько места на Земле занимаешь.
А как это сделать? Как сделать так, чтобы тебя кто-то полюбил?
Маленькая Пекола своим умом дошла, что это всё - в глазах смотрящего. Это всё от глаз зависит, а вот если взглянуть другими глазами... Господи, как всё, оказывается, понятно, это у меня глаза неправильные. Бывает ведь дурной глаз. Кожа ведь вот тоже неправильная, и мама говорит: "шкуру спущу...", и спустит. Свои плохие надо вырвать, а хорошие вставить. Самые хорошие. Самые синие, как в песне.
И в этой обстановке полной безлюбости изнасилование - подчёркиваю, изнасилование дочери отцом - получается автоматически из единственной попытки проявить любовь. Ненависть не позволила ее поднять, а нежность заставила укрыть одеялом. Ненависть не позволила ее поднять... нежность заставила укрыть...
К чести Моррисон, она никого не зовёт на баррикады и тем более к топору. Было, уже было. С понятным результатом. Бессистемное насилие против системного. А у вас не бывает приступов ностальгии по рыцарю добра и света с Бердяевым и Булгаковым в сердце и с верным ППШ в сильных интеллигентных руках? По гуманисту, гуманно шинкующему всех гадов в капусту?
Иная крайность, гораздо более распространённая нынче - думать, что ко всему можно адаптироваться. Что нет принципиального различия между общиной каннибалов и, я не знаю, клубом филателистов, и то, и другое - социум, значит, можно усвоить правила и в их рамках сохранять свою индивидуальность (уй, люблю эти длинные слова - самоактуализация, индивидуальность...) Есть у Тони Моррисон и такая героиня: особенная девушка, выросшая в особенную женщину, пахнущую не потом, как грубые негритянки, а ванилью и лесом, родившую не полк горластых сорванцов, а всего одного сына. Опрятная, спокойная цветная, ничего не имеющая общего с шумными нигггерами. Если она поселится в доме у мужчины, то простыни всегда будут прокипячены и наглажены, рубашки накрахмалены, дыры залатаны, а фотографию свекрови украсит букет. И никто никогда не узнает, как отвратен ей этот налаженный быт, с каким неосознаваемым остервенением она будет отмывать жирные тарелки, заляпанные полы и своё осквернённое тело. Никто не узнает, что она любит только одно живое существо. Не сына, не мужа, а того маленького, опрятного и тихого, кто единственный её любит. И его захотят отнять.
Хотела написать что-то в заключение, о мире насилия глазами ребёнка, а потом призадумалась - ребёнка ли? В том-то и дело, что глазами взрослой, самостоятельной женщины, которая из этого ребёнка выросла. Студентки или аспирантки, - оказывается, темой выпускной работы Моррисон был суицид в творчестве Фолкнера. В пятидесятые-то годы, сколько пришлось наслушаться, и из-з спины, и в лицо - тут и Фолкнеровские суициды как праздник... Интуитивным путём она угадала, что делать, если не насиловать и не привыкать к насилию. Книги, братья, книги, а не колокола и флаги.