спортом. Проветри мозги».
• Поворот к себе: «Знаешь, у меня тоже бывали трудные времена».
Я отрицал страдание ближнего или пытался отвлечь его от страдания, будучи перепуган мыслью о самоубийстве – той разрушительной частичкой самого себя, к которой я не удосужился прислушаться и которую не позаботился приручить. То есть я не был готов прислушаться к горю и полноправно разделить с человеком его несчастье. Я пытался уклониться от него. Неспособный вынести вида гноящейся раны, я пытался отвлечь раненого, переключая его внимание на что-то другое или заливал рану мазью и заклеивал толстым пластырем.
Каждому известно, что, ухаживая за раной, нужно очистить ее, то есть посмотреть прямо в лицо тому, что вызывает боль, прикоснуться, промыть и только потом дать ей проветриться, успокоиться, зарубцеваться. Это больно, но это целительно.
То, что вызывает боль, не обязательно наносит вред.
Раньше у меня не хватило бы внутреннего спокойствия, уверенности в себе, в ближнем и в жизни, чтобы отразить Кариму его боль, как в зеркале, чтобы вытерпеть его долгое, мучительное молчание после того, как я сказал ему: «То есть жить незачем, все вверх дном». Раньше я немедленно попытался бы предложить ему разного рода решения и дать добрые советы – чтобы успокоиться самому, чтобы иметь возможность сказать себе, что я действительно сделал все, что нужно. Ведь я главным образом умел что-то делать, а не быть, не быть рядом с кем-то.
3. Сегодня я занимаюсь психотерапевтическим сопровождением и работаю с теми, кто оказался на дне ямы, понимая, что они нуждаются в моем присутствии, нуждаются в том, чтобы не быть одинокими.
Карим почувствовал себя одиноким (он сказал об этом), то есть покинутым, выброшенным, и в этом его трагедия. Если бы я выложил ему свои решения, свои успокаивающие советы, я бы занимался не им, а собой, своей тревогой, я был бы не с ним, а с собой, со своей паникой или чувством вины, возникающими при мысли, что я пренебрегаю обязанностью «творить добро».
Значит, он все острее чувствовал бы одиночество, все больше убеждался в том, что никто не способен понять его невзгоды в полной мере и что действительно не остается другого решения, кроме самоубийства – своеобразной анестезии.
А поскольку меня тронуло его несчастье, благодаря сопереживанию или эмпатии, поскольку я не оставил его в печали, проявив всю свою