Художник Ксения Сергеева

© Издательский дом «Проф-Пресс», 2024

© Золотарёва Т. текст, 2024

1 сентября,
Понедельник

Что ж такое! Как не вовремя он всегда сваливается на голову, этот проклятый День знаний – первое сентября! Давно пора бы ему понять своими календарными мозгами, что никто его не ждёт! Ни я, ни Вовка, ни Ленка, ни Марк – да все наши первое сентября терпеть не могут. Одна Светка Носова страдает без уроков, но она больная, что с неё взять – тронулась умом от пятёрок, хотя я предупреждал: учёба вредит здоровью. Но остальные-то – нормальные люди и париться на торжественной линейке по доброй воле не хотят. Проблема в том, что на нашу добрую волю взрослым чихать с высокой колокольни.

В первом классе эта линейка более-менее оправдана. Родителям фотографии для соцсетей отщёлкать надо: с цветами, галстуками, бантами и прочей дребеденью. Первоклашки глупенькие, им кажется, они в сказочный мир из детских садов попадают. Там-то игрушки-погремушки, тихий час (сомнительное, конечно, удовольствие), прогулки, а тут горькая проза жизни, от которой ни спрятаться, ни скрыться. На одиннадцать лет гвоздём к учебникам приколачивают! И сверху добавку ложечкой накладывают: мол, будешь хорошо учиться – поступишь в институт. Ага, щас! Разбегусь и прыгну.

Я для себя определённо решил: никаких ваших там университетов в моей жизни не будет. Точка! Эдак вся молодость за решёткой класса пройдёт – оглянуться не успеешь. Но, к сожалению, до того счастливого часа, когда я смогу выкинуть треклятые учебники за борт своего корабля, ещё целых восемь лет. Целых! Восемь! Лет! Я помножил на калькуляторе – без малого полторы тысячи учебных дней! Это сколько ж уроков получится? Представить страшно. А всё из-за первого сентября, чтоб ему пусто было!

Первый раз в четвёртый класс. Утром я честно хотел прикинуться Карлсоном, но папа вытащил меня из кровати прежде, чем я успел пикнуть, взял в охапку и поволок в ванную. Я и слова не вставил, как в руке зубная щётка завибрировала. Наверняка его мама подговорила: она на расстоянии чует, когда во мне просыпается самый тяжелобольной человек в мире.

Раньше-то она приличной мамой была и ребёнка с ноющим животом за дверь не выставляла. Но во втором классе я маленько переиграл, а она испугалась и скорую вызвала. Я всего-то пожаловался на колики в правом боку. Мама сверилась с интернетом и ойкнула, что это аппендицит и промедление смерти подобно: надо резать. Я такого поворота не ожидал и, понятное дело, дал по тормозам – заверил, что уже и не болит и пойду-ка я в школу, сегодня ведь контрольная по математике. А мама всплеснула руками и выставила папу часовым у моей кровати. К моменту приезда скорой у меня взаправду начало колоть в боку, только в левом, а ещё сильно заколотилось сердце, будто я на физре километр быстрее всех пробежал. Когда два громадных дядьки в синих костюмах и с большим оранжевым чемоданом вошли в мою комнату, то застали печальную картину: я двумя руками схватился за сердце, рот открыт и высушен, словно сморщенный гриб, лицо горит. Мама заметалась, а доктор, пахнущий витамином D, который мы пьём весь учебный год (кстати, вот ещё одно доказательство того, что школа вредит здоровью – витаминизируемся-то мы с сентября по май!), ощупал меня со всех краёв, измерил температуру, заглянул в нос и рот, посветил в глаза и уши и вынес вердикт: «Срочно ехать!» Мамин нос в одночасье поплыл: вот только что был приличный нос, а в секунду превратился в варёную сосиску. Если б не эта трансформация, не знаю, чем бы дело кончилось. Мне стало за него обидно, и я разревелся, открыв кран с соплями. Доктор – сразу видно, человек опытный – успокоил, что, может, он ошибся и это не аппендицит, а вирус инфламматио долум. Звучало похлеще аппендицита, зато не надо госпитализироваться: лечение проводится дома. Мама готова была кинуться дядьке на шею, но папа многозначительно кашлянул и вывел её из комнаты. На кухне они с доктором долго переговаривались, но я слышал только барабанную дробь своего сердца.

Самое удивительное, что в школу меня в тот день выдворили. Мама заявила, что, по мнению врача, лучшее средство борьбы с моей инфекцией – сохранять привычный режим. Что это за гадость, мне не объяснили, а сам я в интернете толком ничего не нашёл. В результатах поиска почему-то выскочило стихотворение Михалкова «Тридцать шесть и пять». Наверное, новый вирус вроде ковида.

Но с тех пор мама изменилась – в ней проснулась собачья чуйка: только я помыслю, что хорошо бы отдохнуть от уроков дома, она тут как тут и подгоняет в школу. И кем подгоняет? Папой! С ним не отвертишься.

Поэтому сегодня мне пришлось пилить и на линейку и на уроки. Кончилась счастливая жизнь. Здравствуй, девятимесячное рабство.

5 сентября,
Пятница

На стенах нашего класса – сплошные жуки. Их, пока мы отдыхали на каникулах, нарисовала Вовкина мама, она художница. Я, как увидел это безобразие, ещё больше учиться расхотел (хотя куда уж больше – и так ни капельки не хочется). В самом деле, нас сачком затягивают в таблицу умножения, сетью тянут в дебри правописания, а со стен подмигивает солнечное лето. Как в подобной обстановке решать уравнения?! Мысли улетучиваются!

А всё потому, что буква нашего класса – самая неприличная из всех возможных: «Ж». По трагической случайности в школе мы одни такие. Что-то там скакнуло в рождаемости, и в первый класс записалось слишком много детей. Ну и организовали дополнительный класс. И главное, сами же нас учат, что в русском алфавите тридцать три буквы – бери любую свободную. Так нет, взяли эту «жэ». Они-то взяли, а мы отдуваемся четвёртый год подряд! Но, хвала азбуке, и до родителей дошло, что быть «жэками» очень обидно. Им бы потребовать у директора переименовать нас в «Л» или, на худой конец, в «Р», но наш родительский комитет определил, что лучше они стены вокруг измалюют жуками. С чего-то им померещилось, что жуки – это хорошая ассоциация. Нас, как водится, не спросили.

Рюкзак утром словно кирпичами набит, еле волочу, хотя в течение дня с ним необъяснимая трансформация случается и по дороге домой я его почти не чувствую. Но утром я – бурлак на Волге. Это отличники в школу только учебники, тетради и пенал носят.

Мы, не отличники, прихватываем десяток-другой ценных вещей. Например, сегодня я закинул лазерную указку, налобный фонарик, паровозик с глицерином, пятнашки, сувенирную шарманку, разноцветные стёклышки от телескопа и губную гармошку. Дня не было, чтобы мне в школе что-то из моего хозяйства не пригодилось. И не одному мне.

Вот вчера подходит ко мне Вовка и просит подзорную трубу. А она у меня в двадцать пять раз увеличивает и в сложенном виде в карман помещается. Зачем ему? Ясное дело – следить за подозрительными личностями. Я бы и сам к Вовке присоединился, да спешил. «Бери», – говорю. Я не жадный.

Жадный у нас Костик-хвостик. Я у него раз ручку попросил, он не дал. Потом карандаш – не дал. Ладно, думаю, может, нет запасных. Но ластиков у него целых три – тоже не дал! Мне-то свои не жалко, мой пенал потому часто пустой: я всем нуждающимся раздаю, обратно собирать забываю, а ребята не помнят. Я не в обиде: сам такой. А на Костика-хвостика я в обиде. В прошлом году я услышал, как Светлана Павловна рассказывала Ольге Павловне, что у родителей Ани Потаповой нет денег на обеды, а она на продлёнку остаётся, и чем бы ей помочь. Ольга Павловна, хоть и заведует столовой, сама разрулить вопрос не могла, сказала, посоветуется. А я решил, пока она советоваться будет, мы и сами Аню накормим: запасов-то у всех много. Вытащил из рюкзака пакет от обгрызенного яблока и прошёлся по классу. Шепнул – надо для важного дела, но подробности не раскрыл, чтобы Аню в краску не вгонять. Все дали, а Костик-хвостик – нет. Жадина.

Правда, пакет у меня Светлана Павловна изъяла, ей-то я объяснил, для чего дань собираю. Но Светлана Павловна пообещала, что администрация поможет Ане с обедами, а конфеты и печенья её обидят, и мы те сладости на классном часе разом умяли.