«Прости меня, родная моя»

Проснувшаяся Оля не изменила своего решения относительно похорон, хотя ее нестабильность в поведении была непредсказуема. Костя в приготовлении этого театра не принимал участия. Он вообще с трудом согласился просто поприсутствовать.

Все эти абсурдные идеи настолько его удручали, что ему хотелось сейчас же исчезнуть из жизни умалишенной семейки и забыть все, как страшный сон. А заодно вычеркнуть странные годы своей жизни. Интересно, что и сама Ольга не особо нуждалась в поддержке мужа – она будто о нем забыла. Наверное, потому что отец и мать нашли, наконец, время для общения с дочерью. А Костя как был чужим для нее, так и остался.

Не верилось, что все это происходит на его глазах: кладбище, маленький гробик, цветы и даже игрушки… Косте казалось, что он чувствует шевеление своих волос от этой картины, полной лицемерия и ханжества.

Мирослав сделал всё возможное, чтобы обстановка выглядела правдоподобно, но только зачем, если сама Ольга не понимала, что происходит, и Константин отчетливо это видел по ее рассеянному взгляду. Он знал: ее наколют успокоительными, чтобы она могла стоять на ногах. И, увидев жену впервые за последние четыре дня, Костя обомлел – она походила на высохший манекен.

Самое страшное, в чем он практически был убежден, что как раз из-за действий успокоительных этот «спектакль» не останется в ее памяти, а, следовательно, их старания могут оказаться напрасными. Его предположения подтвердил иностранный врач-психиатр, с которым утром Ордынцев консультировался по видеосвязи.

Мирослав старался не подпускать Костю близко к дочери, но присутствия зятя требовал. Ордынцев к этому относился равнодушно – ему даже стало легче, когда он оказался освобожденным от бремени ухода за безумной супругой. Пусть душевно эта ситуация его уничтожала, но ведь он понимал, что жена никогда не любила его, потому обязана быть с близкими людьми, которые станут для нее настоящей поддержкой. Так будет лучше.

Казалось, у Кости отсутствовали эмоции – на протяжении церемонии недвижимым оставалось даже его лицо, и только застывшая скорбь в глазах отражала плач души, до тошноты подавляемый им глубоко внутри себя. Бледность подтверждала состояние шока, в котором сам Константин пребывал последние дни. Он никогда не поймёт и не примет эти вопиющие игры с сознанием человека в кругу людей, которых жизнь требовала от него называть родственниками.

Маленький гробик опустили в могилу, и Костя облегченно выдохнул. Затем Мирослав поспешно начал уводить дочь восвояси, да и несколько присутствующих человек тоже поторопились покинуть церемонию.

Пришла поддержать Костю и Дарина Игоревна. По окончании мероприятия она тихонько подошла к нему, будто боявшемуся тронуться с места, и, коснувшись его плеча, шепнула:

– Тут мама недалеко. Может, зайдешь?

Только по прерывистому дыханию стало слышно, насколько небезразлично все это Косте, но он продолжал стоять камнем.

– Не хочешь? – с грустью спросила она и, не дождавшись ответа, думала уже отойти, как услышала нервозный выдох сквозь зубы.

– Стыдно!

На этом он пошел к стоянке своей дорогой, не желая сталкиваться со всеми участниками процессии. И совершенно странным образом Костя заблудился среди секторов, в какой-то момент осознав, что ноги сами несут его в гости к родному человеку.

Несмело ступив за ограду, он осмотрелся кругом. Чисто, убрано, на могилке растут ромашки. Все, как он просил. Мама улыбалась ему с памятника своей живой и дарящей благо улыбкой. Такой улыбки ни у кого не было. Только у мамы.

Больше десяти лет назад она так и прощалась с ним. Несмотря на все страдания, которые приходилось терпеть ее телу, она умиротворенно улыбалась, чтобы дети запомнили уходящую маму именно такой. И Косте запало в душу, как тяжело ей давалось подавлять боль в себе, как он умолял ее этого не делать… Она поддалась чувствам только тогда, когда со слезами на глазах умоляла:

– Сыночек, родненький, прошу тебя, не играй в игры дяди Вани! Не становись на этот путь… У них такой мир тяжелый! Погибнешь, Костюша! Пообещай мне сделать все, чтобы уйти от этого. И Кристину береги. Ты даже не представляешь, какая эта жизнь! Запомни мои слова! Вспоминай почаще! Чтобы я ушла со спокойной душой, родной мой.

Тогда он рыдал и клялся. Тогда он обещал и божился. И он действительно хотел послушать маму, потому что она всегда оказывалась права. И сейчас понимал, что чувство вины, осевшее в его сердце, мешает ему нормально дышать.

Причем вина эта оставалась болью и за младшую сестру: Кристину отправили в колледж за границу, а воспитывать и учить ее чему-то он не считал себя правым, ведь слишком необразцовым стало его поведение после смерти мамы. И теперь ему нелегко было осознавать, что сестра стала одной из тех девиц бомонда, которых в последнее время он сам старался избегать.

– Ма-а-ам, – вдруг упал на колени он и понял, что сдерживаться больше не в силах. – Прости меня, родная моя!.. – из его сердца раздавался плач ребенка, до глубины души пожалевшего о своем непослушании. – Я предал тебя… Ты так просила… А я ничего не сделал… чтобы человеком стать.

Косте казалось, что мама не могла не услышать его даже в другом мире, ибо его сердце разрывалось от сокрушения, и ему хотелось об этом кричать во все горло, потому он не препятствовал себе освобождаться от этой боли.

– Ты, наверное, краснеешь за меня там… перед ангелами на небесах. А я так упал… – его сдавленный шёпот прерывался лишь попытками перевести дух – горе продолжало тяжело трепать уставшую душу. – Я все время падаю. Наверное, совсем скоро ты даже не сможешь рассмотреть меня с высоты…

– Ну будет тебе, Костя, – услышал он над ухом знакомый голос и ощутил похлопывание по плечу, от чего содрогнулся с ненавистью. – Ну что ты как мальчик?.. Прямо странно видеть тебя таким.

Этот заботливый сарказм звучал от дяди Вани, очевидно, искавшего племянника здесь.

– Не нужно меня стыдить, – не поднимая головы, пресек его попытки Костя. – Если человек что-то чувствует, значит, он еще жив. Хотя… кому я это пытаюсь донести?

Сдержав это сокрушение, только вроде бы освободившее его, Костя будто вернул его обратно в себя. Встав на ноги, он с равнодушным ожиданием посмотрел на Ивана Никитича. Тот спрятал ироничную улыбку в попытках поговорить о наболевшем.

– Красивая была женщина, – кивнул Ордынцев-старший в сторону памятника. – Жизнерадостная такая… К сожалению, твой отец так и не смог сделать ее счастливой.

– Почему ты так решил? Она никогда на него не жаловалась.

– Какой женщине понравится жить с алкоголиком?

– Она не воспринимала его пьяницей, а относилась к нему как к больному человеку.

– Да, но это его не спасло…

Костя видел наигранное расстройство в лице дяди и в очередной раз убедился: того что-то задевало в отношениях его родителей. Возможно, он завидовал женской самоотверженности, с которой мать боролась за отца. Кто из мужчин отказался бы от возможности быть любимым такой всепрощающей любовью?

– Жаль их, – продолжал дядя. – Хорошая пара была. А ты, Костя, не кипятись в отношении Мирослава. Ольга – его дочь, потому он сам решит, что и как с ней делать.

– Да, я уже понял, что моего участия в этом не требуется. И хотя мне судьба Оли не безразлична, я все же предоставлю Димончуку полную свободу действий в этом. Не собираюсь нести ответственность за то, чего я не делал.

– Что ты имеешь в виду? – с подозрением сощурился Иван Никитич.

– То, что ты подумал, – резко ответил тот. – Я выхожу из игры. Занавес, в общем. Следующий раунд – без меня.

– Костя, ты, правда, надумал выйти?

– Естественно! – он наслаждался замешательством дяди.

– Так, ты не горячись, – попытался успокоить его Иван Никитич. – Это все может обернуться против тебя!

– Не дождетесь! – он пронзил дядю решительным взглядом, не терпящим возражений. – Долги все раздам, накормлю ваши ненасытные рты до рвоты и освобожусь от этой кабалы. Ясно?

– Костя, ты понимаешь, что…

– Если бы ты вёл дела, – перебил его племянник, – как порядочный человек, а не проворачивал за спиной Мирослава махинации, то он не потребовал бы гарантий… А так пришлось меня в заложники… в рабы отдавать. Но каждый раб может купить свободу.

– Рабы столько не имеют на счетах, сколько имеешь ты, Костенька.

– Я готов тебе отдать все до копейки, – с пренебрежительной усмешкой говорил тот. – Хочешь? Но взамен мне нужна полная свобода!

– Слишком много на кону стоит, Костя. Тебе принадлежит управление компанией…

– Но мне не принадлежит всё! Верно ведь? Я просто исполняю обязанности.

– Но ты стоишь у руля! И у тебя это получается лучше, чем у кого-то другого. Могу тебе предложить, если хочешь… – Ордынцев-старший вдруг почесал нос – так он делал, когда собирался озвучить некорректные предложения. – Костя, ты можешь легко со всем расквитаться сейчас, – в глазах дяди торжествовала ирония. – Мирослав не захочет, чтобы Ольгу признавали официально невменяемой, видишь, как он, бедолага, бьется за репутацию? Поэтому ты можешь этим воспользоваться.

Иван Никитич прочитал в глазах племянника растущую ярость, но рискнул продолжить, допустив мысль, что уникальность его идеи все же возьмет верх над присущим тому приличием.

– Подсунь ей документы: доверенность, передачу дел тебе, дарственную на акции или всё, что сможет избавить нас от долга Димончуку и раздавить его. Чтобы не совал больше нос. Он ведь, сам понимаешь, претендует на компанию… Ольгина болезнь ему только на руку…

– Дядя Ваня, – процедил сквозь зубы Костя, всеми силами сдерживая хрустящие в кулаках пальцы, – ты понимаешь, что мне ваши аферы не нужны? Я, напротив, хочу свободы от них! А этот способ приведет меня к другому узлу, который может завязаться вокруг моей шеи.

– Что ты собираешься делать?

– Мы с Ольгой никогда не были мужем и женой, а потому развод освободит обоих от этой ноши, которую снять надо было уже давно.

– Костя, это нецелесообразно!

– Я докажу! – прошептал с яростью тот, бросая беглый взгляд в сторону маминого надгробия. – Что мы не жили вместе. А Оля сошла с ума по причине вашей алчности. Всем плевать было на ее состояние, когда что-то еще можно было исправить. Любила она все эти годы не меня. И ребенка надумала не от меня, потому что у нас с ней никогда ничего не было…

– Не вздумай, Костя! – вдруг повысил голос дядя Ваня. – Мирослав нас со свету сживет. Позже займешься своим разводом. Потерпи ты!

– Я слышу это больше пяти лет, дядя! Достали меня эти обещания! С тобой дел иметь нельзя! Ты ведь непорядочный человек! Почему Мирослав и ведет себя так. Связался в свое время…

– Ты у нас порядочный? – ехидный тон дяди вынудил Костю обозленно вздохнуть.

– К моему великому сожалению, падаю вслед за тобой, – отрезал он. – Но надеюсь зацепиться за какой-нибудь сучок.

С болью в глазах посмотрев на мамин портрет, он мысленно попросил у нее прощения за то, что она стала свидетельницей этих бесцеремонных разборок.