Посвящается Людмиле Селивановой.

Такие женщины, подобно комете Галлея,

`оявляются раз в столетие.

Неприятель отражен на всех пунктах.

Из донесения М. И. Кутузова Александру I

– Я ответила на ваш вопрос?

Очочки ведущего как-то неожиданно высунулись вперед и блеснули с изящным ехидством.

– О да, – пылко ответил он и, моментально изменив тон с пылкого на интимный, продолжил: – А вот еще говорят… думаю, что многие наши зрители не раз слышали… говорят, что вы каждый день меняете шубы. Это правда?

Инна улыбалась.

– О да, – воскликнула она с бумеранговой пылкостью, – конечно, правда, Гарик!

После чего перегнулась через голубой сверкающий стол и добавила почти шепотом – впрочем, шепот этот отлично был слышен как в наушниках у всей съемочной команды, так и с той стороны экрана, где находилась, как это принято называть, «зрительская аудитория».

– Гарик, – прошептала она, – хочу вам признаться. Я каждый день меняю шубы, бриллианты и мужчин! Только никому не рассказывайте!

Такого ведущий никак не ожидал, да еще под самый занавес. Глаза за стеклами интеллигентных очочков стали растерянными. Вообще Инне было его жалко – взялся, бедолага, интервьюировать знаменитостей, а они вон какие штуки откалывают, черт бы их побрал!.. Попробуй уследи за ними, когда в сценарии у тебя одно, а в эфире выходит совсем другое!

Инна молчала. Гарик решил, что нужно засмеяться, – и засмеялся неуверенно. Она его не поддержала.

– И вы, – заговорил он, – так легко в этом признаетесь?..

– В чем, Гарик? – неторопливо спросила она, и он понял, что на этот раз точно угодил в ловушку.

Ему теперь придется повторить про «шубы, бриллианты и мужчин», а делать этого никак не следовало, наоборот, нужно бы «проехать», «проскочить» опасное место и больше к нему не возвращаться, а он вернулся – сам! – и попал прямо в пасть к беловолосой мегере!

– Э-э, – тоскливо промямлил Гарик и с неуклюжестью слона перешел прямо к следующему вопросу: – Инна, у вас хорошие отношения с губернатором Белоярска?

– Гарик, а у вас хорошие отношения с министром печати?

Нет, все-таки она решила его добить, эта стерва!..

– С министром печати? – переспросил он жалобно. – А почему, собственно… Да нет, у меня с ним никаких отношений нет – ни плохих, ни хороших!

– У меня тоже нет ни плохих, ни хороших отношений с губернатором Белоярска.

– Позвольте, но вы ведь работаете… в администрации Белоярского края, а краем руководит губернатор…

– Но вы ведь тоже работаете на телевидении, а телевидением руководит министр.

– Не напрямую, не напрямую! – Не хватало ему еще, чтобы она затеяла разговор о свободе слова, когда до конца эфира осталось тридцать секунд!

– Губернатор Белоярска тоже не руководит мной… напрямую, Гарик!

Все это было двусмысленно, странно, с подвохами, да еще такими, с которыми он не умел справиться!

Наушник напомнил ему, что пора бы попрощаться, и он с радостью и облегчением проговорил, глядя в черную дыру камеры:

– Сегодня у нас в гостях была Инна Васильевна Селиверстова, руководитель информационного управления администрации Белоярского края. Я прощаюсь с вами до завтра и надеюсь, что мы встретимся вновь в программе «Единственный герой». С вами был Гарик Брюстер.

После чего некоторое время они посидели неподвижно, как сфинксы, улыбаясь стеклянными улыбками – друг другу.

В мониторе завертелась реклама, и голос ниоткуда сказал на всю студию довольно кисло:

– Отлично. Всем большое спасибо.

Даже без этого кислого голоса было ясно, что эфир неудачный.

Ведущий выдернул из уха микрофон. Инна расслабилась – закинула одну ногу на другую. Ноги были безупречные. Она никуда не спешила.

– Спасибо вам, Инна Васильевна, – поблагодарил ее Гарик досадливо. Шнур застрял под пиджаком и никак не вытаскивался.

– Не за что, Гарик, – откликнулась она.

Улыбка была ледяной и сладкой. Гарик поежился, словно это ледяное и сладкое вылилось ему за шиворот.

Подскочили бойкие молодые люди и проворно отцепили от микрофонов Инну и запутавшегося Гарика.

– Э-э, – протянул Гарик, который уже видеть ее не мог, – вас проводит… вот… Сережа.

– Спасибо.

За камерами в сумерках студии возникла продюсерша – средних лет, в брюках и мятом пиджаке.

– Инночка, все получилось отлично! – Много лет никто не называл ее Инночкой, да еще на людях, но на телевидении свои законы. – Немножко в конце… смазано, но это не страшно! Наш Гарик просто чуть-чуть растерялся. Еще раз спасибо, что пришли.

Гарик не «чуть-чуть растерялся», а чуть в обморок не упал, поправила ее про себя Инна. Впрочем, как известно, «чуть-чуть» не считается.

– Мы пришлем вам кассету с записью эфира. Вам нужна запись?

– Хотелось бы.

Она должна посмотреть, где и какие сделала ошибки, да и вообще – как сидела, как смотрела, как отвечала, как выглядела, как была причесана. Она всегда анализировала свои эфиры тщательно, придирчиво и отвлеченно, как будто там, в телевизоре, была вовсе не она, а какой-то другой человек, и этот холодный и пристрастный взгляд всегда позволял ей найти собственные оплошности, учесть и в следующий раз избежать их.

Она изо всех сил старалась не походить на заполошных «государственных» теток, дающих интервью «из нашей студии «Россия», в прическах с начесом, путающихся в словах и не умеющих улыбаться. Она старалась – и ей это удавалось.

Уверенно держась на высоченных тоненьких каблучках, она подошла к краю подиума, на котором помещалась декорация, и, не глядя, протянула руку.

Тотчас же протянулась мужская рука, которая вежливо помогла ей сойти на студийный пол.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она.

– Царица Савская, – на ухо свистнул один оператор другому, – королева Марго. Говорят, зараза и стерва – не приведи господи!

– Зато ноги – блеск, – отреагировал коллега, известный ходок по дамской части. – Такие бы ноги, да какой-нибудь кысочке, а они аллигатору достались!..

Они проводили ее взглядами – прямая спина, короткие белые волосы, сужавшиеся на длинной шее, маленькое ухо с бриллиантовой гроздью, тонкий запах сложных духов.

Э-эх!..

Шубы, бриллианты и мужчины, да еще каждый день!.. Вот это баба!..

Выйдя из студии, она первым делом включила телефон. Знала, что за час, который была вне зоны приема, ее наверняка разыскивали десять раз, а может, двадцать, а может, сорок, но проверить автоответчик не успела – телефон зазвонил.

– Инна, я вас провожу, – из-за спины начала было продюсерша, но та ответила быстрой улыбкой и повернулась спиной, что означало – подожди, не мешай.

Звонил муж, два месяца назад превратившийся в бывшего. То есть развели их вчера, а два месяца назад он решительно объявил ей, что «все кончено».

До этого он тоже говорил «кончено», но не уходил, а два месяца назад ушел.

– Привет, – сказал он озабоченно, – ты где? В Москве?

– В Москве.

– Ах да! – спохватился он. – Только что по телевизору видел!

– Ну и как тебе программа?

– Я не стал смотреть, – с готовностью признался он, и она моментально поняла, что телевизор был упомянут специально ради того, чтобы сказать ей, что он «не стал смотреть» – переключил на футбол.

– Ну и как тебе футбол?

– А? – переспросил бывший муж, немного растерявшись. – А, ничего. Все в порядке. Слушай, Иннуль, а где мой костюм? Ну, знаешь, с жилеткой? Что-то я его не могу найти, а Анька, зараза, смылась.

«Зараза Анька» – домработница – смылась неспроста.

«Я его если увижу, Инна Васильевна, – чуть не плача сказала она, перед тем как Инна уехала в «Останкино», – я ему в рожу вцеплюсь! Вам же хуже будет. Отпустите меня, а?!»

Инна ее отпустила, и бывший муж собирал теперь свою часть «совместно нажитого имущества» в полном одиночестве.

Нелегко ему, бедняге, подумала Инна.

Всю жизнь за ним ухаживали – сначала мать с бабкой, потом первая жена, потом она, Инна, а теперь вот «новая счастливая семейная жизнь» подключилась. Но так как «новая счастливая» не могла ухаживать за ним в Инниной квартире, пришлось ему самому трудиться, и, как видно, от непосильного труда он уже изнемог. Собирать вещи, когда ни разу за всю жизнь не поинтересовался, где они лежат, – вот, черт побери, задача!..

Зато Инна все хорошо знала – про костюмы, майки, шорты, двухтомничек Мандельштама, бритвенный прибор, коробку с компакт-дисками – джаз, разумеется! – про два десятка шелковых галстуков и пяток сложных концептуальных фильмов Вуди Аллена и Питера Гринуэя.

Больше от мужа ничего не осталось.

«Давайте я все соберу и у двери поставлю, – с ненавистью предложила Аня. – Он тут нам все перебуровит, если сам собираться станет!»

Но Инна не желала облегчать его и без того веселую жизнь.

«Перебуровит – разберем», – мрачно ответила она домработнице и уехала на съемки.

– Иннуль, где костюм?

– В гардеробе с правой стороны. За твоей зимней курткой, – автоматически ответила она. Продюсерша за спиной разговаривала с кем-то из группы, голос был недовольный.

– Куртку я уже упаковал, – радостно сообщил муж, – а костюм что-то… Подожди, я сейчас посмотрю.

И она стала ждать. Он сказал: «Подожди, я посмотрю», – и она послушалась. Как всегда. Не положила трубку, не отключила телефон, не послала его к чертовой матери.

Ему нравилось, что она так от него зависит. Так слушается. Так переживает.

В последнее время ему еще очень нравилось собственное положение – умница, красавица, начальница, интеллектуалка Инна умоляла его не уходить, «подумать», «попробовать еще раз», обещала, что «все теперь будет по-другому», плакала, не спала, курила, даже подурнела, вот как убивалась!..

А он вовсю и от души играл – разочарованного мужа, задавленного непониманием и неприятием «родной жены», которой давно опостылел холодный семейный очаг, которая «пустилась во все тяжкие», «растоптала», унизила, оскорбила, собственноручно убила «большое светлое чувство» – и получила по заслугам! Он ушел «к другой», которая понимает, разделяет, у которой правильная «система ценностей», и вместе с этой «другой» и ее подходящей системой он вволю наслушается джаза и этнической музыки и с утра до ночи сможет декламировать из Мандельштама – «другая» поймет!

Кларк Гейбл, черт возьми!..

Самое главное, что он и чувствовал себя почти Кларком Гейблом – свободным, чувственным, раскрепощенным, обожаемым женщинами, которые борются за него, и жена – блестящая, умная, высокопоставленная! – проиграла!.. Он выбрал «новую счастливую семейную жизнь», а старую затоптал в пыль, да еще плюнул в самую середину.

– Нашел, – весело сказал он в трубке. Был уверен, что она все еще ждет, и не ошибся. – Он же в мешке, а я так искал.

– Все, Виктор? – холодно спросила она. – Я еще в «Останкино», у меня… дела.

– Ты когда приедешь?

– Не знаю. Не скоро.

– Приезжай, – позвал он. – Давай хоть простимся, как люди!

– Виктор, мы пытались, как люди, и у нас ничего не вышло.

– Это у тебя ничего не вышло. – Он ехидно засмеялся. – Я же тебе говорил, чтобы ты перестала дергаться. Я тебе не нужен, и ты мне не нужна.

– Ты мне нужен, – сквозь зубы сказала она.

Господи, почему она опять позволяет ему втягивать ее в этот нелепый, нескончаемый, кошмарный разговор, который они вели уже полгода!

Ему нравилось слегка подшучивать над ней, натягивать и ослаблять веревку, в которую уже была просунута голова повешенного – ее голова! И она могла точно сказать, когда именно понравилось: когда он заявил, что «все кончено» – как в кино! – а она зарыдала и стала умолять его остаться, и он остался, снисходительный к ее слабостям, обрадованный ее унижением, мужчина-победитель, можно даже сказать, орел-мужчина, в одну минуту отряхнувший с ладоней прах десятилетней совместной жизни.

– …Приехала бы, – говорил он в трубку, – попили бы кофейку, я «Божоле» привез. Посидели бы, Иннуль!

– Витя, если ты не знаешь, где твои вещи, Аня завтра все соберет. Я не приеду.

– Ну, как хочешь. А ты где? Ах да, в Москве!.. Когда улетишь?

– Я не знаю пока. Я только прилетела.

– А что? Дела?

– Дела. Виктор, я больше не могу разговаривать.

– Да брось ты, – сказал он добродушно, – не страдай. На самом деле ты сама во всем виновата. Помнишь, как я…

Но тут она не далась.

Ей некуда бежать – со всех сторон жала стальная клетка, а она была зверем, которого прижимали к сетке, и кололи ножами, и до крови били в ребра и зубы, и еще сапогом в беззащитный живот, но почему-то все никак не убивали до конца – оставляли забаву «на завтра», чтобы опять прийти и опять колоть, и так без конца.

Но на этот раз она не далась.

– Пока, – попрощалась она стремительно. В желудке было холодно и тяжело, как будто она наглоталась речных камней. – Передавай привет нашей молодухе. Скажи, что я ей сочувствую. У нее впереди много интересных и занимательных открытий.

– Ты просто сука, – сказал муж равнодушно, и телефон замолчал.

Инна вытерла ладони о юбку и посмотрела – на ткани остались следы пятерни.

– Инна Васильевна!..

– Да.