Есть литература: приключенческая, романы, стихотворные сборники, детская литература, есть фантастика, беллетристика, есть посредственные переводы, современная, античная ‒ есть вот эта всяческая литература, её много, её тебе никогда не прочитать, не перечесть.
А есть книги. Это совсем другое. Они стоят в отдельном месте, на комоде, например, потому что нельзя же их ставить со всеми остальными; или наоборот, они рассеяны по всем полкам, спрятаны от взгляда пытливых друзей и скучающих гостей, и только ты отличишь их. В твоей жизни они так или иначе стоят особняком, не пропадая в массе прочитанного, не теряясь в списках освоенной литературы. Они всегда как будто есть в тебе, ты всё читаешь, всё говоришь и всё видишь немножко через них. У меня такая – Татьяна Толстая.
Конечно, тесты берут в плен и скручивают. Открывается сборник двумя рассказами крепкой, прочной, но почти невесомой ткани, текстами такими личными, такими честными, что иногда читаешь и забываешь дышать. Но когда ты уже почти уверен, что так будет все четыреста шестьдесят страниц, и почти готов – здесь неожиданный поворот, и вот ты уже втянут в калейдоскопическую метель смеха, страха, тоски, непонимания, смеха, смеха, радости, удивления, смеха, слёз, бессилия, бесстрашия, смеха. И во всей этой катавасии меня восхищает, во-первых, язык, во-вторых, писатель.
Про язык мне читавшим Толстую не объяснять, не читавшим – не объяснить.
Писатель же поражает меня неустановленностью, неясностью, зыбкостью повествовательного образа. Ты вроде сам читаешь, сам всё видишь, но на самых лихих виражах не веришь глазам своим – как один рассказчик может быть страницу назад таким печальным и добрым, уязвимым, но бесстрашным, а здесь уже хлестать по щекам зазевавшихся ротозеев, раздавать всем сестрам по серьгам и говорить в глаза не очень приятные вещи?? И в этом тоже мастерство Толстой, искусство словотворца – что за столько лет и столько книг не свалялся один, всё под себя подбирающий повествователь. Это тот случай, когда никогда не бывает скучно; никогда не предскажешь хода, никогда не угадаешь заранее тона. Вся Толстая – оппозиция к самой себе. Бог и дух, постник и скоромник, смех и слёзы, смех и слёзы (испорченное напрочь выражение, представляется какой-то не тот смех, идиотский, и не те слёзы, жиденькие, безвкусные, пустые), тяжесть и лёгкие, тьма деревенская и яркое горение среднего класса, сакральное и профанное, участник и наблюдатель, и брат, и отец, и жена.
Не нужно читать «Легкие миры» вечером, ближе ко сну – ни к чему это (и ни к чему хорошему, мне кажется). Хорошо читать их с утра – особенно если поднять подняли, а разбудить забыли, – сразу после завтрака, когда особенно тяжело оставаться в сознании. Тут надо открыть книжку, конечно, без особой надежды на исцеление, но с мыслью «ну прочитаю хоть страничек с десяток»... И ВОТ ТОГДА РАЗВЕРЗНЕТ ОЧИ ВАМ. И внезапно краем глаза увидите, что за окном уже рассвело (прямо-таки светло), что одеяло уже совсем не манит (и как такое только возможно), что прямо-таки хочется идти руководить (здравствуйте, Алиса Бруновна)!
Открывается, не знаю, отдельный буддийский разум в тебе; тут же в потоки начинает конденсироваться какая-то завалящая энергия; хочется бежать, хочется сидеть и строчить письма, письма, письма, хочется борща, в усадьбу Рериха, вязать шарф, медитировать, смотреть в окно и ничего не делать, ехать, читать книги, Новый Год, торговать антиквариатом, на Остоженку, — продолжите, пожалуйста, список. Только, боюсь, этим снадобьем нельзя увлекаться – если переборщить, начнутся какие-то внутренние антипроцессы, и уйдут силы, потемнеет мир, разверзнется уже ваша душа, и латать её придётся долго.
Толстая сама, желая того, не желая, заговаривает меня не хуже деревенской бабушки, колдует прямо так, у нас на глазах. У каждого своя магия. Я открывала книгу со мыслью «не попадись, не попадись, не попадись под обаяние». И что же в итоге?
Не будем ничего о патриотизме, ни о ложном, ни о настоящем. Не будем о том, о чём так легко сетовать, негодовать, судить, мямлить, скандалить, грызть и потеть — о том самом. Будем о том, что для души.
Её тексты – те же мамины шкатулки из детства. Ты всё здесь уже знаешь, всё уже смотрел, читал, выучил наизусть, но неважно, и ты рассматриваешь и рассматриваешь, и трогаешь пальцами рубашки, письма, обои, набережные, серванты, огурцы, бюст Кирова; и прилагательные с существительными, этот ни с чем не сравнимый, несравненный язык. «Одинокий резиновый сапог сорок большого размера». Ну как можно?
Её книги – как любые любимые книги ‒ это путь без дороги, это деревенская тишина в грохочущем трамвае, это честь и доблесть вечером в очереди в «Пятёрочке»; это прошлое, которого у тебя никогда не было; это вся твоя и чужая жизнь со стороны; это букварь для тех, кто уже научился читать, но умеет только это. Это весь ты, это вся твоя жизнь, какую ты хотел бы прожить, на бумаге, когда ты сидишь на кухне, а рядом стакан с кефиром и шкурка от банана. Это жизнь, которую ты живёшь для себя, которую ты живёшь внутри: открыто такую жить нельзя, в современном этикете такого не предусмотрено.
Если тебя затаскало по всей этой бесконечной промозглой рутине, если каждый день на работу и почти всегда обратно, если больше всего хочется моргнуть, исчезнуть и возникнуть где-нибудь на трассе за рулём своей машины или в электричке, где за окном ни зги, но ты не можешь даже на выходные в Москву, чтобы выползти из вокзала и зажмуриться от совершенно солнечного солнца, то для тебя Татьяна Толстая пишет книги. В них твой путь без дороги. Всё то, чем так насыщаешься в дороге – а этого-то и не описать, ‒ отчего приезжаешь какой-то внутренне загорелый, всё тут.
А если хочется бессмысленно плакать – поплакать сейчас, пока никто не видит, бурно, ни о чем, нипочему, давясь слезами, утираясь рукавом, туша окурок о балконные перила, обжигая пальцы и попадая не туда. Потому что как попасть туда и где это туда - неизвестно.
_________________________________________________________________
Оригинальная рецензия опубликована в журнале «Звезда»