Дизайнер обложки Лада Климкович

© Татьяна Столбова, 2023

© Лада Климкович, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-8918-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

Третьего сентября, в четверг, я снова стояла на том месте, где семь месяцев назад пропал мой брат.

Все здесь было мне знакомо до деталей. Загородное шоссе. Проплешина у обочины, недалеко от отметки «63-й километр». По обеим сторонам дороги – смешанный лес. И молодая сосна, ствол которой с одной стороны ободран – бампером «мерседеса», за рулем которого был брат.

С тех пор я приезжала сюда два-три раза в месяц, снова и снова осматривая местность в поисках того, что могло бы дать мне подсказку: где его искать? Что с ним случилось? За это время я нашла две сломанных зажигалки, грязный носовой платок, винтовочный патрон, сапог, вязаную перчатку, дешевую заколку для волос и авторучку. Все это не имело никакого отношения к исчезновению моего брата. Он словно растворился в воздухе, – тогда, в начале февраля, холодном, сыром; от него здесь не осталось абсолютно ничего, при том что я точно знала: именно на этом месте он последний раз посмотрел на меня.

Было тихо, лишь вдалеке слышался гул приближающейся машины.

Эта дорога с ровным, словно шлифованным покрытием, использовалась нечасто, – она вела из нашего крупного города вглубь страны, к небольшим населенным пунктам. Автомобили неслись по ней на максимальной скорости, при этом, поскольку обгонять обычно было просто некого, аварии случались довольно редко. Последняя произошла семь месяцев назад, когда мы с братом возвращались домой из Невинска – города с населением около восьмидесяти тысяч человек.

Был пасмурный февральский день. Брат вел свой темно-вишневый «мерседес-бенц», старый, но надежный, доставшийся ему от нашего отца. Я сидела рядом. Шел мелкий тихий снег. Пустая дорога простиралась перед нами, посверкивая влажным гладким асфальтом. Полуголый лес по обеим сторонам мрачно замер в холодном безветрии. Темнело.

– Сбавь скорость, – сказала я, не отрывая взгляда от дороги.

– Я не превышаю, – мотнув головой, произнес он. – Так что будем делать?

Я помолчала. Наш спор с перерывами продолжался уже больше часа, что было непривычно для нас обоих. Чаще всего мы приходили к согласию после короткого обсуждения, а то и вовсе обходились без обсуждений. Мы всегда мыслили и действовали в унисон. Но на этот раз мы смотрели на проблему совершенно по-разному. Я не собиралась сдаваться и понимала: он тоже не желает уступать.

– Я не хочу войны, – наконец сказала я.

– Это не война. Это четкое следование той линии жизни, которую мы выбрали с самого начала. Вспомни…

В этот момент я увидела джип, с огромной скоростью мчащийся прямо на нас.

– Тюльпан! – закричала я.

Брат вывернул руль, пытаясь уйти от столкновения. «Мерседес» слетел с шоссе, проехался по обочине, чиркнув по стволу сосны, затем снова выехал к дороге и резко встал. В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание от удара головой о раму бокового стекла, я заметила пронесшийся мимо джип.

Когда я пришла в себя, брата в машине не было. Его нигде не было. Я ждала и искала его до полных сумерек, пока не приехал Байер. Мы осмотрели все вокруг еще раз, уже вдвоем, в радиусе ста метров. Никаких следов.

Без сил, без сна я лежала в ту ночь в своей постели. Холодный ветер дул в приоткрытое окно. Я перебирала в уме варианты того, что могло случиться. Я продолжаю это делать до сих пор. Время тянется как жевательная резинка, давно потерявшая вкус.

Кто мы? Как мы появились здесь, на планете Земля? Зачем? Жизнь коротка, и лишь немногие успеют найти свои ответы на эти вопросы, а большинство даже не успеет их задать. Мы с братом пытались прорваться сквозь вязкую толщу непознанного, непонятного. Но в итоге наткнулись на неожиданное препятствие, поставленное перед нами обычными обстоятельствами жизни, без философии и размышлений. И сейчас я плыла по течению, по самой поверхности, не углубляясь, желая лишь одного…

Живых всегда меньше, чем мертвых. Я хотела понять, где находится мой брат – среди меньшинства или уже среди неизмеримого множества. И искала его – и там, и там.

Итак, я снова стояла здесь. Светило ясное сентябрьское солнце. Как обычно, шоссе было пусто – за полчаса лишь несколько машин промчались мимо меня в обе стороны. И как обычно, осмотрев окрестность, я не обнаружила ничего, что могло бы пролить свет на загадку исчезновения брата. Сев в машину, я включила радио – «небольшая облачность, без осадков, температура воздуха плюс восемнадцать…» – и поехала в город.

***

Прежде чем явиться в «Феникс», где мне предстояло подписать несколько важных документов, я проехалась по улицам, расклеила очередную партию листовок на остановках, столбах и стенах домов.

«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА! 5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки, белую водолазку, коричневые ботинки-дерби. Просьба ко всем, кто видел Акима или что-то знает о нем, позвонить его сестре Анне Д. по телефону +7…»

Я настаивала, чтобы в объявлении была указана сумма, которую я бы заплатила за любую информацию, даже за крупинку информации (а я была готова отдать все). Байер убедил меня не делать этого.

– Анна, если вы не хотите, чтобы вам звонили круглые сутки всякие сомнительные личности, вы вообще не должны упоминать о вознаграждении.

– Все равно будут звонить, – устало сказала я, махнув рукой.

– Да, но не столько.

– Будем надеяться на добрую волю, а не на корысть?

– Так точно.

Я усмехнулась. Байер – жесткий как подошва, крепкий как булыжник, призывал меня надеяться на добрую волю. Тот, кто всегда пытался уговорить меня и брата сделать шаг в сторону от «бескрайнего альтруизма» и попытаться посмотреть на окружающий мир без розовых очков. Тот, кто утверждал, что идеального мира не было, нет и не будет. Тот, кого выгнали из полиции за то, что сломал руку задержанному. Рослый, широкий, плотный, весь словно состоящий из литой стальной глыбы, немногословный, с широким сероватым лицом, покрытым оспенными вмятинами, с глубоко посаженными небольшими темными глазами, он наводил страх на людей одним своим видом.

– Ладно, Эдгар Максимович, – произнесла я. – Будь по-вашему. Печатайте так.

Он коротко наклонил голову – как всегда, у него получилось нечто среднее между учтивым поклоном и небрежным кивком – и взял свой смартфон.

С того дня я каждый месяц заезжала в офис «Феникса-1», забирала пачку листовок и расклеивала их по всему городу.

И вот сейчас я увидела, как невысокая женщина в цветастом платье, обтягивающем ее упругие округлые формы, сорвала такую листовку со стены остановки и читает ее, скептически поджав губы. Женщине летом исполнилось сорок лет. Ее волосы, крашенные хной, сверкали под солнцем. И золотой перстень на пухлом указательном пальце левой руки ловил и отражал солнечный луч. Это была Лена Кучерова. Моя двоюродная сестра.

Я остановила машину и кратким сигналом клаксона привлекла ее внимание. Она встрепенулась, помахала мне и проворно забралась в машину.

– Аннуся! Подбросишь до «Феникса»?

Я кивнула.

– А я в налоговую ездила. Круговорот документов в природе! Нескончаемое однообразие.

Лена работала в «Фениксе» главным бухгалтером. Там же, но в должности водителя, трудился ее муж Егор.

– Ты зачем объявление сорвала?

– Смотри, Аннуся… – Она потрясла объявлением. – Тут нет фотографии Акима. Это неправильно. Конечно, вы люди известные, но… Мало кто знает вас в лицо! Так только, фотки в интернете, все издалека или нечеткие, потому что их делали исподтишка, да случайные видео в новостях. А я ведь говорила!.. Известность надо использовать, иначе зачем она вообще нужна? Вот как теперь искать его?

– А если Аким сейчас выглядит иначе? С бородой и усами, например. Борода меняет внешность.

– Ладно, ладно… Но про вознаграждение надо было написать! Народ же у нас алчный, забесплатно пальцем для другого не шевельнет! Хотя… Кому я это говорю… Слушай, а могло быть так, что ты что-то забыла? А? Ты же тогда головой сильно стукнулась… А к врачу не пошла. Вдруг у тебя был провал в памяти?

Я молча покачала головой.

– Ну, значит, его кто-то похитил прямо из машины, когда он тоже был без сознания.

– Так зачем ты сорвала объявление?

– А вообще, я уже сообщала следователю о своих предположениях…

– Лена, ты мне не ответила.

Она захлопала густо накрашенными ресницами, с виноватым видом глядя на меня.

– Ну сорвала… Ну прости… Эти объявления на каждом шагу. Тебе жалко, что ли? – Виноватого вида хватило ненадолго. Лена поерзала на сиденье, деловито устраиваясь поудобнее. – Давай уже поедем, а? У меня куча работы!

Я вздохнула. Лена была неисправима. С детства от нее было невозможно добиться прямого ответа, а ее поступки выходили за рамки логики, даже самой простой. Как внешне, так и по характеру, она была совершенно непохожа на свою младшую сестру Настю. Та была молчаливая, худая и довольно высокая, чуть выше меня. Одевалась Настя в основном в скромную одежду темных тонов. Она тоже работала в «Фениксе» – занимала небольшую должность в отделе учета.

Под неумолкающую болтовню кузины я проехала несколько кварталов, свернула в тихий проулок в центре города и остановилась возле серого каменного здания постройки начала пятидесятых. Все его три этажа занимал «Феникс». Как он, так и само здание, принадлежали мне и моему брату.

***

Подписав бумаги, я зашла к дяде Арику – Аристарху Ивановичу Трофимову, директору «Феникса», отцу моих кузин Лены и Насти. Но его секретарь сказала, что он уехал на объект за полчаса до моего появления.

Теперь мне предстояло еще одно важное дело. Вчера я узнала, что следователь, который вел дело об исчезновении моего брата, вышел на пенсию. Все материалы передали другому следователю. Вот к нему я и собиралась сейчас отправиться.

Я вышла из «Феникса», доставая связку ключей. Нажала на кнопку брелока и моя «Ауди» отозвалась приветственным пиканьем. Я открыла дверцу и только собралась сесть, как тонкий срывающийся голосок позвал меня.

– Анна Николаевна!

Из дверей «Феникса» выбежала маленькая хрупкая девушка лет двадцати в светло-голубом сарафане. Я узнала ее – она работала в бухгалтерии, – но имени не помнила. Она приблизилась к машине и остановилась в нерешительности.

– Я Зоя. Зоя Новикова… – проговорила она.

Зоя была сильно взволнована. У нее даже слегка подрагивали губы.

– Здравствуй, Зоя, – сказала я, улыбнувшись. – Все нормально?

– Ой… Да… Здравствуйте… Анна Николаевна, мне надо с вами поговорить.

Я внимательно посмотрела на нее. Поговорить? Здесь? Впрочем, я давно привыкла к тому, что ко мне и к брату постоянно обращались какие-то люди. Одним была нужна помощь «Феникса», другим – конкретно моя или конкретно моего брата.

– Садись в машину, – предложила я.

Зоя неловко, стукнувшись коленкой о дверцу, а потом локтем о бардачок, залезла в салон.

Я видела, что ей непросто начать разговор, и молча ждала. Обычно я не помогаю людям в этом – когда человек хочет сказать нечто важное, он должен про себя подобрать нужные слова, именно те, которые максимально точно передадут его мысли и настроение. Перебивать его на этом этапе ободряющим вопросом – значит, возможно, сбить с выбранного направления.

– Извините, что я… Я задерживаю вас. Я только хотела сказать… Анна Николаевна… В «Фениксе» пропадают деньги!

Я ожидала чего угодно, но только не этого.

– Что?

– Деньги… Пропадают. И возвращаются. Но тут я точно не могу сказать, просто не понимаю. Все как-то странно…

– С чего ты взяла?

– Я давно заметила. Еще зимой, когда только устроилась на работу. Но сначала хотела убедиться.

– И теперь ты уверена в этом?

Зоя быстро закивала.

– Я уверена. И там, кажется, большие суммы. Уже три раза было… Мама говорит – «Не твое дело, не вмешивайся», но я так не могу.

– У тебя есть какие-то доказательства?

– Есть несколько документов. Я сделала копии. – Она покраснела. – Тайком…

– Принесешь их в мой кабинет – там всегда открыто. Положишь в средний ящик стола. Завтра я их посмотрю. И не говори никому об этом.

Посмотреть бумаги я, конечно, могла, но толку от этого не ожидала. Я плохо разбираюсь в бухгалтерии. Поэтому после того, как Зоя вышла из машины и скрылась в здании «Феникса», я позвонила Байеру и назначила с ним встречу на завтра.

***

Неяркий солнечный свет проникал сквозь давно немытое оконное стекло, освещая часть небольшого кабинета с его скудной стандартной обстановкой. В воздухе парили пылинки, медленно оседая на поверхности.

Следователь Роман Петрович Тамраев оказался привлекательным крепким мужчиной лет сорока, темноволосым и синеглазым. Он с любопытством смотрел на меня, пока я со всеми подробностями излагала события того давнего февральского дня.

– Значит, – произнес он, когда я закончила свой рассказ, – вы увидели джип и крикнули брату… Что вы крикнули?

– «Опасность».

– Да. Вы крикнули брату – «Опасность!». После чего он резко свернул с дороги, машина ударилась о дерево, а потом вновь выехала на шоссе.

– Не совсем на шоссе. На край. Левые колеса стояли точно на краю дороги.

– Хм-м… Понятно. Номер джипа вы, конечно, не заметили?

– Нет.

– А когда вы осматривали местность, там были какие-то следы? Зима, снег… Если ваш брат ушел в лес, он должен был оставить следы.

– Нет, никаких следов. Но ведь был снегопад. Небольшой, и все же.

– Тоже верно. Снег мог припорошить следы… Что ж, Анна…

– Николаевна, но отчество необязательно.

– Хорошо. Анна. Я пока не успел ознакомиться с материалами дела, но могу обещать, что займусь этим в ближайшие дни.

– Спасибо, Роман Петрович. Вот… – Я достала из сумки лист бумаги. – Список примет моего брата.

Тамраев взял листок, пробежал текст глазами.

– Хм-м… Слишком подробный… Это лишнее: «широкие плечи». Кто его по плечам будет опознавать? Достаточно роста, цвета глаз и волос. А особые приметы у него есть?

– Большая родинка в форме несимметричного сердца, на шее слева, почти у ключицы. Она в середине списка.

– Да, вижу… Татуировки?

– Никаких.

– Ясно… А это что?

– Фотографии того места, где произошла авария. Поначалу я делала их каждый раз, когда приезжала туда.

– Зачем?

Я пожала плечами.

– Надеялась разглядеть то, что не увидела в реальности. Какой-нибудь след… Может, зацепку… Но ничего не нашла.

Тамраев задумчиво покивал и убрал пачку фотографий в папку.

– Анна, ну а какие у вас предположения? Что могло случиться?

– У меня множество вариантов, но ни один из них не в приоритете. Я не знаю, что произошло.

– Могло так быть, что вы были без сознания дольше, чем думаете?

– Могло. Я вычислила примерно время аварии – зная, когда мы выехали из Невинска. Но когда я очнулась, то не посмотрела на часы. Поэтому я только предполагаю, что была без сознания минут двадцать. А сколько на самом деле – неизвестно. Но в любом случае не больше часа.

– Ясно. Ладно, будем работать. А пока…

Он неожиданно смутился.

– Анна… Одна моя знакомая недавно спрашивала про вас. Понимаете, у нее в жизни такая история приключилась… Довольно тяжелая. Не могли бы вы…

– Конечно, – ответила я. – Пусть приходит.

***

Этих людей мой брат прозвал «визиторами». С ударением на первый слог, без всякого «правильного английского произношения», просто и с четким выговариванием каждой буквы. Брату было тогда лет восемнадцать и он шутил. Но постепенно это название прижилось – сначала в нашей семье, а потом и среди посвященных, которых с каждым годом становилось все больше.

Визиторы приходили только ко мне. Мы закрывались в моей комнате, я брала тетрадь, открывала ее на чистой странице, заносила на верхнюю строчку инициалы визитора, а затем записывала его/ее рассказ. Это не были биографии или истории жизни. Это были лишь эпизоды, которые произошли в жизни моего визитора, больно ранив его. Все знали – а если не знали, я предупреждала, – что я не психотерапевт, я не обсуждаю, что стряслось, не даю советов. Я только записываю. Некоторые приходили ко мне, чтобы просто поведать кому-то о своей беде, выговориться, сбросить груз, давящий на душу, мешающий жить; другие хотели, чтобы их беда не была забыта; третьи надеялись, что, будучи как бы «зарегистрированной», их скорбь будет замечена высшими силами и тогда справедливость, возможно, восторжествует – если не здесь, то потом, в другом мире. Но я, собственно, никогда не выясняла причин, заставивших людей прийти ко мне и поделиться своими несчастьями. Я знала только, зачем я это делаю.

В моих правилах был, естественно, важный пункт: конфиденциальность. Чаще всего я не знала (и не хотела знать) ни имен, ни фамилий. Только инициалы. Мне не приходилось кого-либо дешифровать. Я лишь записывала то, что мне рассказывали, редактируя по ходу записи.

Еще один пункт – категорический – я не фиксировала совершенных преступлений. Только беды, только скорбные ошибки, только глубокие обиды.

Также я не хотела брать на себя груз сотен «я», их личный груз, поэтому делала синхронный перевод первого лица в третье. Поначалу было сложно, но вскоре я привыкла и после очередной записи порой даже про саму себя думала отстраненно: «Она пойдет…», «Она прочитает…».

Первую сознательную запись (в том смысле, что я намеренно перенесла на бумагу чужую историю) я сделала в тринадцать лет. Я ехала с мамой и братом к морю, в поезде, в купейном вагоне.

Мама разговорилась с нашей попутчицей, занимавшей второе нижнее место. К обеду они, почти ровесницы, уже были на «ты» и беседовали как давние подруги. Вечером за чаем их разговор вдруг вышел на тему одиночества и предательства, и женщина рассказала свою историю, довольно мрачную (возможно, этим объяснялось то, что она ехала на юг не в отпуск, а переезжала туда насовсем), в конце упомянув, что все ее усилия были напрасны, все ее мысли, надежды и мечты развеялись и оказалось, что они не имели никакого значения, и сама она, по всей видимости, не имеет никакого значения в этом мире, а после смерти будет забыта, как вся ее жизнь будет забыта, и ей совершенно непонятно, зачем она вообще жила, зачем появилась на свет. Помню, что эти слова задели меня. Я тоже думала о чем-то таком, но мои мысли тогда еще были блуждающими и призрачными, я делала выводы и тут же в них сомневалась, затем делала противоположные выводы и тут же в них сомневалась… Наша попутчица пережила действительно трудный и даже трагичный период, тянущийся с ранней юности и до сих пор, и ее заключение о смысле жизни было конкретным и решительным.

Я сказала: «А если все это записать?». Она с недоумением посмотрела на меня: «Зачем?». Я пожала плечами – тогда я еще не сформулировала свою идею. Брат ответил за меня: «Чтобы зафиксировать вашу жизнь. Описать именно те события, которые происходили с вами, а не с кем-то другим. Это будет только про вас».

Женщина замерла на пару секунд, глядя попеременно то на брата, то на меня. А потом тихо проговорила: «Может, тогда все мое, все пережитое, быстрее дойдет…». Она подняла глаза к потолку. Я посмотрела туда же. Это был обычный потолок купе поезда. Но я, конечно, поняла, что она имеет в виду. «И может, – продолжала она, – так я и оставлю что-то после себя? И все, что было со мной, не исчезнет бесследно?» Я качнула головой – я не знала ответа на эти вопросы. «Но я ужасно пишу… – смущенно проговорила женщина. – В школе я получала за сочинения только тройки, и то лишь потому, что наша учительница жалела меня». Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым проносились зеленые поля и маленькие рощи. «Значит, – подумала я, – пришла очередь кого-то еще пожалеть вас». Я порылась в сумке и достала блокнот с отрывными листами. Мы взяли его с собой для того, чтобы писать письма папе. Мама молча протянула мне ручку.