Глава первая
Старший ординатор Софья Константиновна Заруцкая. Ординарное

В дверь малой операционной просунулась голова молоденького интерна. Точнее, молоденькой:

– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно! – подобострастно-исполнительно, чуть громче шёпота зарделась голова.

Интересно, вызывают как Софью Константиновну или как старшего ординатора? Скорее – всех сразу. Как всегда!

Подобострастие же головы точно относилось ко всему сразу, включая интерьер хирургического помещения (к коему юные интерны сначала и недолго относятся как к святилищу, чистилищу и прочему, недоступному осознанию, чем и внушающему мистический ужас вкупе с благоговением). Так срочник первого года службы обращается к старослужащему, сообщая, что того вызывают к командиру части. Втайне радуясь, что вызывают не его. Вот просто бежал по плацу (по коридору лечебного учреждения), а тут – бац! – полковник (начмед). Майоры редко бывают командирами частей. А генералы – заместителями главных врачей даже в военных госпиталях – ещё реже. Так что если и приравнивать к воинскому званию начальника медицины (не правда ли, именно так любой из вас расшифрует слово «начмед»?), то, пожалуй, только к полковничьему.

Софья Константиновна была пока всего лишь капитаном – и должна была немедля кинуться исполнять устно переданный приказ. Но не кинулась. Не потому, что заподозрила салагу в слабоумии или – что ещё безумнее – в розыгрыше. Нет. Лечебное учреждение – в одну из малых операционных которого просунула голову молоденькая интерн – было самое что ни на есть гражданское, так что, пожалуй, ни к чему эти пассажи о воинских званиях и субординации. А то вы ещё подумаете, что в родильном доме вертикаль власти похлеще армейской! Если уж и делят с кем военные право дисциплинарного первенства – то скорее с монастырскими. У тех-то вертикаль всё же повыше заканчивается. Если вообще заканчивается...

Однако вовсе не из-за этих туманных соображений Софья Константиновна не побросала инструмент в лоток и не понеслась, теряя белые моющиеся тапки, к начальству. И не только не понеслась, но даже и не разогнулась, не шевельнулась и вообще никак не отреагировала на сакрально-придыхательный шёпот из-за двери. Дело в том, что в означенный момент времени она выполняла амниоцентез. Манипуляцию не то чтобы слишком сложную, но весьма и весьма кропотливую. И от ловкости и точности её, Софьи Константиновны, рук зависели, некоторым буквальным образом, жизнь и здоровье будущей матери и внутриутробного плода.

Зато ассистировавшая Софье Константиновне акушерка – эдакий старый служивый – тут же зашипела в сторону двери. Впрочем, тоже – не повернув даже головы. Эти старые «прапорщики» на горячих точках женского организма уже не одну собаку зажарили и врагам рода человеческого скормили. И с генералом своё «ты» заслужили, когда вместе ржавые гайки на дореволюционных рахмановках закручивали по ходу пьесы. Не то что сейчас – от лучших европейских производителей – всё в никеле и нано-заклёпками простёгано. Да ни один генерал с таким прапорщиком рюмку преломить не погнушается! Не то что там «ты» да «вы». Не в официальной, конечно, обстановке...

Нет, не так! Прицепились ко мне эти армейские хуже банного листа с распаренного берёзового веника! Если так дело пойдёт, придётся все колонтитулы под погоны стилизовать. А это нам – мирным гражданским авторам – совершенно ни к чему. Так что попробуем-ка ещё раз и сначала.

В дверь малой операционной одного из родовспомогательных учреждений нашего города (или, быть может, вашего?) просунула голову молоденькая интерн:

– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно!

– Закрой дверь с той стороны, Анечка! – не поворачивая головы, прошипела интерну ассистировавшая доктору акушерка.

Молоденькая интерн испуганно захлопнула дверь. Не только не пискнув, но даже не подумав, что она не какая-то там Анечка, а самая что ни на есть Анна Владимировна. Врач-интерн! И никаких, пожалуйста, тыканий!

Всё это молоденькая Анечка додумывала уже по дороге, стремительно несясь к ближайшему на этаже «белому другу».

Девушка она была умная и прекрасно отдавала себе отчёт в том, что отчество надо ещё заслужить! Отчество приходит со знанием ремесла, с чувством юмора и с умением ориентироваться в уместности того или иного действия с учётом особенностей конкретной обстановки. Но, как говорится, в субординацию вживайся, а сам не плошай.

– «Срочно»! Слыхала? – возмущённо комментировала тем временем акушерка, давно заслужившая своё «тыканье» докторам во время бое... хирургических операций и манипуляций, но, конечно же, ни в коем случае не на обходе или при родственниках беременных, рожениц и родильниц. – Совсем эти молодые мышей не ловят. Видит, что ты занята, так нет...

– Да перестань, Лен. Наш драгоценный Павел Петрович в пароксизме очередного начальственного пыла вспомнил, что именно меня недостаточно сильно проработал сегодня на пятиминутке. Анна Владимировна же, скорее всего, просто мимо него пробегала. Возможно даже, – Софья Константиновна сделала «страшные глаза» и продолжила клоунским шёпотом, – без шапочки! Он на неё и рявкнул. И послал. Когда он на меня рычал на первом году интернатуры, я тоже пугалась и бездумно неслась исполнять всё, что он приказывал. Ну, или почти всё. – Доктор неподобающим для её звания и формы одежды образом хихикнула, как смешливая девчонка.

Пока они переговаривались, Софья Константиновна закончила работу. Акушерка с бряцаньем вернула инструменты в лоток, за что удостоилась укоризненного взгляда. Очередного в ряду бесчисленных. Но иных акушерок не переучить. Никак. Ничем. Ни за какие коврижки. Зато Лена умела работать. Хотя, конечно, это зловещее бряцанье... Им-то, медработникам, стук металла о металл – привычный фоновый шум. Как живущему окнами на Кутузовский – «манок» на «слуг народа». А пациентам этот звукоряд – как таксисту уездного городка, за рулём своей ржавой консервной банки впервые очутившемуся на том же Кутузе вечером пятницы. Шокирует не знание о разнообразных сторонах мира – каждый хоть раз в жизни да чувствует себя перебежчиком или беглецом. Шокирует сам факт пересечения границы этих миров. И не психику, а скорее моторику.

Но стоит ли слишком отвлекаться от повествования, дабы пуститься в плавание по океану никому не интересных рассуждений в век, когда читатель требует захватывающего сюжета, экшена и страниц, щедро удобренных упакованными трупами с разной степенью циничной иронии в оптимистичном анамнезе? Не стоит. Врачи – рабы своих ремесленных привычек. Пациенты – пленники своих разнообразно-одинаковых страхов. Читатели – узники привитых эпохой потребления и метрополитена стереотипов. А писатели...

Постоянство не заслуживает ни похвал, ни порицаний, ибо в нём проявляется устойчивость вкусов и чувств, не зависящая от нашей воли.

Это не я. Это Ларошфуко.

Философы-утописты, помнится, утверждали, что, когда колбасы и дров будет хватать на всех, сытые обыватели примутся за изучение красивого, изящного и вечного. И заструится повсеместно мирра счастья и благоденствия... Ан нет! Колбасы вдоволь, а мы, как и прежде, – кто бряцает, кто пугается, а кто предпочитает криминальные и любовные истории максимам и сентенциям. Вот и правильно! Ибо нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех. Это опять он, Франсуа де Ларошфуко, и пусть не пеняет, что его уже почти никто не читает. Всегда можно списать на всё ещё недостаточное количество колбасы. Брауншвейгской, например. Или трюфелей. Возможно, утописты просто-напросто ошиблись продуктом. Именно трюфелей (желательно чёрных) должно хватать абсолютно всем, чтобы мы уже наконец стройными кафедральными рядами засели за Бердяева с Конфуцием. А поскольку мать-природа не способна выдавать на-гора такое количество деликатесной плесени, то и эта утопия неосуществима. Впрочем, как и любая другая. На то она и утопия.

«На-то-о-на-и-уто-пи-я!»

Правда, звучит очень музыкально? Если произносить плавно и быстро, несколько раз подряд – хорошее упражнение на дикцию, мне кажется...

Прошу прощения. Продолжим. Внимание читателя не должно утрачивать нить повествования. Иначе ткань повествования утратит свою эластичность и крепость. Что, как нам всем – в той или иной степени домашним хозяйкам – доподлинно известно, – превратит её в рванину повествования.

– Сейчас мы вам введём спазмолитики, – обработав переднюю стенку живота дезинфицирующим раствором, обратилась Софья Константиновна к пациентке. – И два часа, пожалуйста, вообще не вставайте. Захочется в туалет – утка. Никаких ложных стеснений. Полный двухчасовой покой в абсолютно горизонтальном положении, и никаких даже попыток принять вертикальное, как бы прекрасно вы себя ни чувствовали. Прямохождение – зло! Во всяком случае, для вас в ближайшие сто двадцать минут. Прокол плодного пузыря всё-таки примерно в одном проценте случаев заканчивается выкидышем. Да-да, я намеренно вас пугаю сейчас. Чтобы всё у вас было в порядке потом.

– Не волнуйтесь, доктор, – женщина была лет на десять-двенадцать старше самой Софьи Константиновны и потому смотрела на своего врача отчасти сочувствующе. – Два часа так два часа. Я бы и больше лежала, если надо. А когда будут результаты?

– Примерно через месяц. Взять околоплодные воды на анализ – несколько минут. А вот пока лаборатория разберётся со всеми исследуемыми хромосомами... Старайтесь не думать о плохом.

– О, я уже научилась ни о чём не думать. – Она улыбнулась. Естественно, а вовсе не вымученно или там иронично-снисходительно, мол, вам бы, милочка, такие огонь, воду и медные трубы, знали бы, почём фунт приобретённых медитативных техник!

«Эх, будь все пациентки такими добрыми тётушками... И почему именно вменяемым не очень-то, как правило, везёт даже в таком обыденном деле, как воспроизведение себе подобных?» – подумала Софья Константиновна и улыбнулась пациентке в ответ. Тоже от души, а не потому, что положено этикой и деонтологией.

– Я к вам скоро зайду.

– Спасибо, доктор.

– Не за что. Это моя работа.

Софья Константиновна сняла перчатки, вымыла руки и вышла в коридор. За ней засеменила акушерка.

– А что у неё?

– Да ничего особенного. Возрастная беременная. Муж старше на двадцать лет. У сестры мужа роды плодом с синдромом Дауна в анамнезе. Так что околоплодные воды забираем исключительно с диагностической целью в данном случае, слава богу.

– Спокойная, как слон. Бабы обычно заполошные. Боятся, мельтешат, за руки хватают, болтают. А эта... Как будто она тут сама врач!

– Ох, Лен. Тебе ли не знать, что бабы разные. Эта поступала, как раз когда я дежурила. Вот тогда она отчего-то болтливая была. Можешь мне поверить, там не жизнь, а «Сага о Форсайтах». Так что я верю в то, что конкретно эта «баба» способна контролировать свои мыслительные и эмоциональные шлюзы. Настоящая леди.

– О чём сага, Сонь?

– О Форсайтах... Проще говоря – о жизни, любви и бабле, Лен.

– И кто победил?

– Ты будешь смеяться – любовь. Ну, и наследство до кучи тоже никуда не делось. Так что молодым, красивым, счастливым и богатым в любой саге быть приятно.

– О! Это хорошо. Почитаю. Кто автор?

– Голсуорси.

– Не знаю такую. Их столько развелось, этих «писательниц номер один в России»! Легко хоть читается-то?..

Только было Софья Константиновна собралась ещё поумничать и поехидничать вдоволь, как вспомнила: а) цитату из Ларошфуко про глупость – см. чуть выше; б) что лучше Елены Борисовны роды, например, в заднем виде затылочного предлежания никто не принимает в обозримом пространстве настоящего времени данного лечебного учреждения, – вон они, её дети, по улицам ходят и уже своих рожать приводят, а от Нобелевских лауреатов в области литературы только и толку, что кирпич, семидесятимиллиметровый в корешке, на полке пылится; и в) что её саму, старшего ординатора обсервационного отделения Софью Константиновну Заруцкую, хочет срочно видеть заместитель главного врача по лечебной работе Павел Петрович Романец, а она тут мозги пудрит!

– Ладно, Лен, хорош болтать. Пиши сопроводиловку к пробирке с околоплодными водами, а я пойду, предстану пред заплывшие очи нашего всего. Что там опять не слава богу? Вроде никаких чрезвычайных происшествий на моих личных производственных фронтах. Напротив – зловещая безоблачность. Ну да Пал Петрович всегда найдёт за что. Может, оно и к лучшему? – риторически вопросила Соня скорее у стен родного лечебного учреждения, чем у акушерки, и отправилась в подвал. На сакральное действо, позволяющее никотинозависимым особям упорядочивать чувства и мысли. Плюс-минус пять минут всё равно ничего не решали в этой давней взаимной неприязни.

Назвать отношения Софьи Константиновны и Павла Петровича не самыми дружелюбными – одно, что высаживать клубнику на полигоне для наземных ядерных испытаний. Или их уже давно запретили?.. Не помню. Однако выпивать литр водки и выкуривать пару пачек сигарет в день мне кажется в сравнении с этой «клубничкой» прямо-таки здоровым образом жизни. Так что пока Соня курит в подвале (напоминаю, что курение вреднее, скажем, плавания или шашек, хоть и полезнее радиации), наверное, самое время рассказать об анамнезах участников нашего повествования подробнее.

Софья Константиновна Заруцкая, молодой врач (а врач хирургической специальности может считаться молодым до самого пенсионного возраста), родилась в срок, живой, доношенной, женского пола, с положенными окружностями головы и груди. Да. И у младенцев есть свои должные, выданные природой и предписанные нормативными актами окружности. Выросла Софья в меру красивой (просто словосочетание) и практически здоровой (диспансерная формулировка). Всё это произошло с ней, несмотря на:

1) плановые вакцинации;

2) своевременно перенесённые: ветрянку, краснуху, корь, эпидемический паротит, ОРЗ, ОРВИ и даже, да простит меня Софья Константиновна за столь брутальную подробность, – аскаридоз – годика эдак в три.