Детектив с кошкой

Этот рассказ я буду вести от первого лица, так, что представлюсь сразу – Кузнецова Елена Николаевна, старший научный сотрудник, кандидат биологических наук.

Всё это произошло, когда наша лаборатория, как это принято говорить, стояла на пороге одного из величайших открытий современности. Так как над этой проблемой работали лучшие умы во многих странах мира, и мы лишь по счастливой случайности оказались немного впереди остальных, все работы лаборатории были тщательно засекречены. В наш лабораторный отсек можно было входить только по специальному допуску, который, помимо сотрудников лаборатории, был только у директора Института –Александра Анатольевича Попова и у главного секретчика – Владимира Евгеньевича Коршунова.

Штат лаборатории состоял из девяти человек: руководителя лаборатории, профессора Павла Петровича Волкова, двух старших научных сотрудников – доктора биологических наук Игоря Алексеевича Младова и меня, научного сотрудника Геннадия Андреевича Иванчикова, трёх МНСов¹ – Анны Жариковой, Марии Коротковой и Ивана Горелого, да двух лаборантов – почтеннейшей Зинаиды Владимировны, и Аллочки.

Когда мы вышли на последний этап работы, и нас, из соображений секретности, заставили держать лабораторных животных в нашем же лабораторном отсеке, я уговорила Павла Петровича зачислить в штат лаборатории сотрудника вивария Мишеньку.

Честно говоря, я имела тут свой небольшой шкурный интерес. Мишенька и его родители жили со мной на одной лестничной площадке. Мне были симпатичны эти люди. Мишенька страдал синдромом Дауна. Сколько сил и терпения затратили его родители, чтобы социализировать сына. Как они гордились тем, что Мишеньку приняли на работу в такой серьёзный институт, а если парнишка будет отмечен, как один из участников нашей разработки, хотя бы грамотой, то родители будут просто на седьмом небе от счастья.

Мишенька мне нравился. Несмотря на свой недуг, он был очень приветливым, аккуратным и исполнительным. И главное, очень любил животных, и замечательно за ними ухаживал.

Я прошу прощения за столь длинную преамбулу, но, боюсь, иначе не смогла бы вас ввести в курс дела. Просто дело в том, что меня зовут Елена Николаевна, а не Антон Павлович, и краткость изложения мне не свойственна. Скорее напротив, я страдаю излишней дотошностью, доходящей порой до откровенного занудства.

Итак, мы вышли в своей работе на «финишную прямую». Мы провели множество экспериментов in vitro² и in vivo³, и начальство уже поторапливало Волкова, однако профессор, решил поставить ещё несколько узко направленных контрольных опытов, чтобы иметь возможность смоделировать отдалённые результаты действия препарата на организм.

И вдруг, произошло нечто совершенно необъяснимое. Все экспериментальные животные в группе «А» в одно недоброе утро внезапно были обнаружены погибшими. Едва Павлу Петровичу доложили об этом, как у бедняги случился инсульт.

Из соображений секретности (будь она неладна!), профессора, после оказания первой необходимой медицинской помощи было решено не помещать в стационар, а лечить дома под наблюдением нашего институтского врача и секретчика Коршунова.

Уход за профессором возлагался на плечи женской части работников лаборатории, потому, как всем известно, что если мужчина не профессиональный медик, то в уходе за больным от него никакой пользы, кроме вреда. Ночные дежурства взяла на себя, за определённую плату, разумеется, супруга Коршунова, по прозвищу Кагебесса. Единственная из нас, к слову сказать, профессиональная медсестра.

Первой на дежурство заступила Мария Короткова, потом её должна была сменить Аллочка, а я сразу занялась выяснением причин массовой гибели лабораторных животных.

Впрочем, долгой экспертизы не понадобилось. Бедные лабораторные мыши были отравлены мышьяком, причём отрава была добавлена в поилки и кормушки в таких количествах, что могла уморить не только мышей, но и существ куда более крупных, включая человека.

Поэтому уже на следующий день, оформив должным образом результаты экспертизы, я в обед отправилась в фермерский магазин, где Павел Петрович, большой любитель молочных продуктов, всегда закупался, справедливо полагая, что коровье молоко – это только то, что надоили у живой коровы, а вовсе не продукт хитроумного лабораторного синтеза.

Приобретя нужные продукты, я на полчаса заглянула в лабораторию, чтобы дать задание Аллочке, пришедшей на работу к обеду после вчерашнего вечернего дежурства, и отправилась к Волкову на смену дежурившей там с самого утра Анне Жариковой.

Едва я вошла в прихожую, как ко мне с требовательным мяуканьем выскочили профессорские любимцы: кот Жмур и кошка Абсцисса. Не знаю, что сподвигло покойную жену профессора мою институтскую подругу Сонечку, назвать своих животных такими странными именами, но их звали именно так. С Абсциссой и Жмуром мы были знакомы уже более десяти лет, и теперь зверушки мне явно жаловались на болезнь хозяина, на присутствие в доме посторонних и на отсутствие в кормушках молока.

– Как Павел Петрович? – Спросила я, раздеваясь в прихожей.

– Пока без изменений, – ответила Анна, – доктор приезжал два раза, капельницу ставил, уколы делал, директор заглядывал, а Коршунов и сейчас здесь.

Из комнаты вышел наш главный секретчик и вместо приветствия спросил:

– Елена Николаевна, сможете унять кошаков? А то постоянно орут, то вместе, то по очереди.

– Да, Владимир Евгеньевич, сейчас я руки помою, молочка им налью, и они успокоятся.

А дальше произошло ужасное.

Едва Жмур, всегда отличавшийся неумеренной прожорливостью, жадно выхлебал молоко, он действительно успокоился, причём навсегда, а у Абсциссы, с меньшей жадностью, накинувшейся на еду, начались судороги, свидетельствующие о сильном отравлении.

Коршунов и Анна смотрели то на меня, то на животных с нескрываемым ужасом. Кажется, они заподозрили меня в покушении на жизнь профессора Волкова, молоко-то предназначалось в основном ему.

Ладно, с подозрениями разберёмся потом.

Абсциссу удалось откачать. Я сделала ей промывание желудка и поставила капельницу, потом собрав всё, что могло вызвать отравление животных и, упаковав трупик Жмура, вызвала такси и помчалась в лабораторию, пообещав Анне прислать ей кого-нибудь на смену.

Но неприятности, отпущенные на сегодняшний день, всё не кончались. По непонятной причине институтский лифт, на котором я поднималась в наш отсек, вышел из строя, и мне пришлось провести в его кабине без малого час. В лифте мобильная связь почти не работает, и я билась, как муха об стекло, пока меня не обнаружили.

А когда меня, наконец, вызволили, Коршунов, умудрившийся оказаться в лаборатории раньше меня, сообщил мне, что Мишенька пятнадцать минут назад выбросился из окна нашего лабораторного отсека с шестого этажа.

– Видимо вашего протеже, Елена Николаевна, совесть замучила за погубленный опыт, и болезнь профессора.

Я прижалась лбом к ледяной дверце лифта. Бедный Мишенька! В самоубийство несчастного мальчика-дауна я не поверила ни на минуту, но у кого могла подняться рука на него, я не могла даже предположить.

В довершение ко всему, когда я услышала про гибель Мишеньки, сумки с пробами отравленного молока выпали у меня из рук. Молоко разлилось, и теперь пытаться определить в нём что-то, кроме грязи с пола, на мой взгляд, было просто невозможно.

Коршунов кривовато усмехнулся, полагая, что я уничтожила пробы нарочно.

Я теперь становилась подозреваемой номер один. Все сотрудники просто шарахались от меня, уверенные, что это я страшная отравительница, и сейчас поубиваю тут вообще всех, к бесу.

Вскоре появились наш директор и полицейские. Коршунов метнулся к старшему группы и что-то зашептал ему на ухо, кивая в мою сторону. Наверно, предлагая меня тут же взять под стражу и заковать в наручники.

Но полицейский брезгливо отстранился от нашего секретчика, и громко сказал, что и у него, следователя Мосина, а также у оперативников и экспертов достаточно высокая квалификация, чтобы во всём разобраться самостоятельно.

Нас всех, включая директора и Коршунова, собрали в препараторской и один из полицейских стал записывать наши паспортные данные. Мы провели в препараторской уже довольно много времени, когда зазвонил телефон. Директор схватил трубку. Я не слышала, его телефонного собеседника, но по тому, как вытянулось директорское лицо, поняла, что случилось ещё что-то ужасное.

– Господин полицейский, мне необходимо срочно уехать.

– Что случилось?

– Видите ли, руководитель лаборатории, профессор Волков, лежит дома с инсультом, сейчас позвонила наша сотрудница, которая находится рядом с ним, и сказала, что профессору стало хуже.

– А почему больной с инсультом лежит дома, а не в больнице?

– Из соображений секретности, – раньше директора ответил Коршунов, – вы не понимаете, у нас очень важная и секретная разработка.

– Я понимаю, – спокойно отозвался оперативник, – только у вас уже один человек погиб, сейчас вы рискуете жизнью ещё одного человека. Не слишком ли высокая плата за ваши секреты? Пусть сотрудница, которая дежурит у профессора, вызывает «Скорую». И, если врачи будут настаивать на госпитализации, профессора следует немедленно класть в больницу.

– Я должен быть там! – Крикнул Коршунов.

– Вы врач?

– Нет, но…

– Вот и побудьте здесь. Это сейчас важнее.

Честное слово, мне вдруг показалось, что сейчас произойдёт ещё одно убийство, и жертвой его станет полицейский!

Несмотря на то, что я, по всем приметам, должна бы числится в подозреваемых номер один, на допрос меня вызвали далеко не первой. Вызываемые на допрос, в препараторскую не возвращались, но отпускали их домой, или переводили в какое-то другое помещение, никто из нас не знал.

В конце концов, нас в препараторской осталось двое: я и Иванчиков. По мере убывания народа в препараторской, Иванчиков нервничал всё сильнее. А когда полицейские увели Зинаиду Владимировну, бедняга вскочил и забегал по комнате.

– Ну, вот, теперь ясно, что мы с вами главные подозреваемые, – чуть не взвизгнул он.

– Да, Господь с вами, Геннадий Андреевич, с чего вы это взяли?

– Всех уже допросили, и теперь возьмутся за нас во всеоружии!

– Геннадий Андреевич, ну, можно предположить, что это я отравила профессорских кошек, а потом сознательно уничтожила улики, но вас-то в чём можно заподозрить?

– Я после развода ипотеку взял!

– Тем более, вы заинтересованы в получении премии.

– Вы что, не понимаете, что за продажу формулы нашего катализатора, конкурирующие организации готовы заплатить гораздо больше?

– Да успокойтесь, вы, Геннадий Андреевич, вы на шпиона похожи, как я с моими килограммами на Майю Плисецкую. Да и не знаете вы этой формулы. Мы же с этой секретностью, будь она неладна, друг от друга уже прячемся.

– Ой, а ведь и верно, толком не знаю, я ведь в основном на статистике сидел.

– Ну, вот, значит, и бояться вам нечего.

Наконец и меня вызвали на допрос.

Допрашивал меня сам следователь Мосин.

– Так, Елена Николаевна Кузнецова. Елена Николаевна, пожалуйста, расскажите, что у вас тут происходит.

– Господин следователь, я понимаю, что вопросы задаёте здесь вы, но можно один маленький вопрос? Как там профессор Волков? Понимаете, мы с Пашкой и Сонечкой, это его покойная жена, с первого курса дружили.

– Волков госпитализирован, подробностей, к сожалению, не знаю.

– Спасибо и на этом. Так вот, вчера утром мы обнаружили, что все животные в экспериментальной группе «А» погибли. Как мне удалось установить, мыши были отравлены мышьяком. Соответствующие записи по экспертизе содержимого поилок и кормушек, а также результаты вскрытия, вы найдёте в журнале.

– Насколько я понял, животные погибли только в одной из четырёх групп. Почему это так огорчило профессора?

– Видите ли, эксперимент построен таким образом, что выпадение любой из групп, будь то «А», «В» или «С», делает его продолжение бессмысленным. А группа «D», вообще контрольная. Так, что остальных мы просто забили.

– А чем вы забиваете экспериментальных животных?

– Эфиром.

– Не мышьяком? Точно?

– Точно эфиром, который мы официально получаем с медицинского склада, а при списании на каждый флакон сто бумажек заполняем.

– Ну, что же, это облегчит нашу работу. А скажите мне, Елена Николаевна, что это за история с отравленными кошками?

– Я сама ничего не понимаю. Молоко и другие продукты я купила в фермерском магазине тут рядом, за углом. Волков всегда там покупал, это его ещё Сонечка приучила. Раньше ничего подобного не случалось.

– После магазина вы сразу поехали к Волкову?

– Нет, я минут на двадцать-тридцать зашла в лабораторию, мне надо было дать задание лаборанту Меркурьевой.

– Где была сумка с продуктами?

– Я её оставила в раздевалке. Я не собиралась надолго задерживаться и не стала перекладывать молоко и творог в холодильник. Но, судя по тому, какая быстрая реакция была у животных, речь не идёт о банальном пищевом отравлении. К сожалению, что именно было в молоке, по-видимому, мы уже не сможем узнать. Когда мне сказали про Мишеньку, я сумки уронила и все разлила.

– Об этом не волнуйтесь. Наши эксперты всё сумеют выяснить. А как так получилось, что вы застряли в лифте?

– Понятия не имею. Но если вы полагаете, что я это сделала нарочно, потому как мне доставило удовольствие часовое сидение в тёмном лифте с неизвестной отравой и мёртвым котом в руках…

– Зато алиби у вас железное.

– Алиби? Значит, Мишеньку всё-таки убили? Так я и думала.

– Почему?

– Во-первых, когда человек самоубивается, вряд ли говорят об алиби, а во-вторых, мальчик был инвалидом детства. У него болезнь Дауна. Я не психиатр, но мне кажется, что в бедную Мишенькину голову мысль о самоубийстве, да ещё таком демонстративном, вряд ли могла прийти.

– А как вы полагаете, Михаил Ланской мог бы отравить мышей?

– Он ухаживал за ними, чистил, кормил, поил. А вот отравить… Ну, во-первых, где бы он взял мышьяк? Да и вряд ли он знал о нём. Во-вторых, он точно не понимал значимости опыта и взаимосвязанности всех трёх групп. Ну, и наконец… Понимаете, Мишенька очень любил животных, жалел их. Мы ему даже никогда не говорили, о том, что забиваем их, по окончании опыта. Мы уверяли его, что зверушки закончили работу здесь и переехали в другой институт. Мишенька мог дать отраву мышам только в том случае, если бы кто-то из сотрудников сказал ему, что это какие-то витамины или что-то в этом роде…

– А кто мог это ему сказать?

– Вас интересует, кого послушался бы Миша, или кому это было выгодно?

– И то и другое.

– Ну, послушался бы мальчик любого, для него все начальники от директора до лаборанта, а вот ответа на второй вопрос я не знаю. Понимаете, мы не одни работаем над этой проблемой. Приоритет в разработке позволит нам рассчитывать не только на престиж, на серьёзных покупателей нашего продукта и всякие там гранты, но и значительные премиальные. Наш директор полагает, что мы можем и на Нобелевскую премию претендовать. Да, нам удалось подобрать катализатор, позволяющий получать стабильный препарат с нужными свойствами, поэтому мы немного вырвались вперёд. Но наши коллеги-конкуренты тоже щи лаптем не хлебают. Японцы нам в затылок дышат, и в Институте Пастера близки к решению, так что любая задержка в нашей работе никому из нас не выгодна.

– Как я понял из ваших слов, никто из своих не заинтересован в отравлении животных.

– А чужие здесь не ходят. К сожалению.

– Спасибо, Елена Николаевна, я всё понял, вы можете идти.

Оказалось, что никто из наших домой не ушёл, а все сгрудились в кабинете Волкова. Там же была и Анна.

– Аня, как профессор?

– Врачи «Скорой» предполагают вторичное кровоизлияние.

– Паршиво!

– Ага, – Анна шмыгнула носом, потом кивнула на перевозку, стоявшую на подоконнике, – Елена Николаевна, я вам кошку привезла.

– Зачем?

– Там квартиру опечатали.

– Понятно.

Вот ещё проблема. Теперь Абсциссу придётся кому-то пристраивать.

В эту минуту в кабинет ввалился взъерошенный Иванчиков.

– Меня отпустили! Под подписку! – Радостно завопил он.

– Замечательно, – отозвался директор, – а теперь, когда мы все в сборе, уважаемые коллеги, прошу минуту внимания. Ни для кого из вас не секрет, что большая и многотрудная работа практически завершена. И перед лабораторией и институтом открываются замечательные перспективы. Тем досаднее неприятные события двух последних дней. Я имею в виду срыв заключительного эксперимента, тяжёлую болезнь руководителя работы, возможно, попытка покушения на жизнь нашего уважаемого профессора, и, наконец, нелепая гибель сотрудника вивария Ланского. Учитывая всё вышеизложенное, я хочу предложить всем вам следующее. Вы все знаете, что у нас есть небольшой, но очень комфортабельный пансионат в экологически чистом районе Подмосковья. Я прошу всех вас, прямо сейчас организовано погрузиться в наш институтский автобус, поехать в пансионат, и пожить там некоторое время.

– И какое это некоторое время? – Дрожащим голосом спросила Маша Короткова.

– Ну, я пока не могу сказать точно, – замялся директор.

На помощь ему кинулся Коршунов и перехватил инициативу.

– До выяснения всех обстоятельств произошедшего в последние дни, – напыщенно заявил он, – все мы понимаем важность и секретность нашей работы…

– Подождите, какой пансионат? – Возмутилась Анна. – У нас же у всех семьи, дети.

– А я, вообще, только два месяца назад замуж вышла, – испугано пискнула Аллочка.

– Никого не интересуют эти интимные подробности вашей личной жизни, тем более при таких форс-мажорных обстоятельствах! – Рявкнул на неё секретчик.

– То есть мы должны ехать прямо сейчас? Пары трусов на смену, не захватив? – Удивилась Зинаида Владимировна.

– Позвоните домой, пусть кто-нибудь вам привезёт ваши трусы, – смущённо и сердито пробормотал директор.

– Только звоните прямо отсюда и при всех, чтобы не было утечки секретной информации, – вставил свои пять копеек Коршунов.

Я схватилась за голову. Господи, сделай так, чтобы я проснулась! Пусть весь этот абсурд окажется кошмарным сном!

Проснуться не получилось, тогда я решила пойти абсурду навстречу.

– Возможно, учитывая форс-мажор, ваши требования справедливы, но мне кажется, что наше заточение должен разделить с нами и наш уважаемый Владимир Евгеньевич Коршунов.

– Это ещё почему? – Возмутился секретчик.

Сделав голос сладким до тошноты, я промурлыкала: