© Кравченко Т.М., 2024

©«Пробел-2000»,2024

Чувство родства

С Татьяной Кравченко и её поэзией я знаком много лет. Сразу скажу: считаю Татьяну поэтом подлинным, давно состоявшимся. Её стихотворения просты и доходчивы, и можно подумать, что им не достаёт глубины, но это впечатление обманчиво. Стоит пристальней вчитаться, и понимаешь, насколько тонки, пластичны и естественны душевные переживания автора, выраженные в слове. Ярким красивостям автор предпочитает сдержанную красоту и искренность самовыражения.

Книгу «Мамина сирень» Татьяна Кравченко собрала для своей мамы, своих близких и родных. Но это не делает её узкой. Благодаря таланту автора она, думаю, важна и интересна не только для «своих», но и для вдумчивого любителя поэзии. Темы книги разные, но объединяет их любовь и чувство родства к душевно близким людям и к родной природе. Тайну своего рождения, например, автор образно раскрывает уже в первом стихотворении «Сосна», а пушкинскую тайную свободу и бесстрашие к жизни провозглашает в «Новогоднем». Своё глубинное родство с предками своеобразно передаёт в стихотворении «Кравчий».

Объём книги небольшой, прочесть её можно на одном дыхании. И, честно говоря, она не требует каких-то особенных вступительных слов. Надо просто взять её в руки, раскрыть и с доверием погрузиться в художественный мир Татьяны Кравченко. Надеюсь, соприкоснувшись с ним, вы изменитесь, станете лучше и добрее. И, не сомневаюсь, прочтя «Мамину сирень», многим захочется глубже познакомиться с поэзией Татьяны.

Александр Сорокин

Сосна

Сосна

 
Меня обронила сосновая шишка,
И долго в ладонях качал ветерок.
Сама и не помню я, как это вышло,
Упала на землю – пророс стебелёк.
 
 
Над озером синим, у кромки обрыва
Стою, и душа моя силой полна.
В бездонное небо смотрю безотрывно,
А кто я – не знаю – назвали сосна.
 

Дерево

 
Разглядывать извилины коры —
Все трещины, хребты, нагроможденья,
До чёртиков, до умопомраченья,
Какие там увидятся миры!
 
 
Как детство, что пригрезилось во сне,
Младенческая кожица на дне
Расщелины, разлома векового,
И наросты – надбровья чьих-то лиц,
И чей-то взгляд мерцает из глазниц
Дупла пустого.
 
 
Как осязаем этот тёмный взгляд!
О чем они, немые, говорят,
Древесные морщинистые лица.
Змеится тень улыбки на губах,
И каменеет первобытный страх,
И молоко земли из ран сочится.
 
 
Или бичом иссечена спина
Проступит сквозь былые времена
И вдруг застонет не угасшей болью,
И дерево откроет письмена —
Забытые людские имена
Вдруг оживут под дрогнувшей ладонью.
 

«Из полночного сада взбегаю босой…»

 
Из полночного сада взбегаю босой
На ступени крыльца отворенной веранды,
Где прохладно синеют сквозные квадраты,
И шершаво вздыхает доска под ногой.
 
 
Этот звук в темноте так любим и знаком!
И глядит из угла отрешённо и томно
Позабытый кувшин потускневшим зрачком,
Словно старый хранитель уснувшего дома.
 
 
И душой навсегда отрекаюсь от зла,
Оттого ли, что синь сквозняком, оттого ли,
Что поделен сей мир на квадраты стекла,
Что поделена полночь на равные доли.
 

«И так переливчаты, так многоцветны…»

 
И так переливчаты, так многоцветны
Осыпаны влагой кусты!
Мерцают в листве золотые планеты —
Вселенная капель росы.
 
 
Как жаль, это чудо не долго продлится,
И нам не успеть, не понять,
Как смог в каждой капле весь мир уместиться
И только мгновенье сиять!
 

«Лепет травинки смущает…»

 
Лепет травинки смущает
Неким подобием слов.
Огненный рот иван-чая
Выкрикнуть что-то готов.
В листьях желтеющих плачет
Давняя память костров.
Господи, что же он значит —
Крик безголосых миров?
 

Девочка-память

 
Струна оборвётся, а звук ещё долго блуждает,
Забыв своё имя, звучит сиротливое «до».
О чем эта песня? – да кто же теперь разгадает,
Кому эта песня? – теперь не узнает никто.
 
 
Мы вырвать готовы из сердца щемящие струны,
Отчаянно, с корнем, как стебель полынной тоски.
Но девочка-память летящей походкою юной
Приходит под утро, и скрипка поёт у щеки.
 

Олеся

 
Там вековые сосны из тумана
И родничок бегущий средь корней,
Там у меня намолена поляна,
И зреют маки небывалые на ней.
 
 
Я там купаюсь в дымке предрассветной,
В густой траве, промокшей от росы.
Ты не найдёшь поляны той заветной,
Не покажу, и даже не проси.
 
 
Там угли потаённого кострища
Хранят до срока колдовской огонь,
Туда никто дороги не отыщет,
Тропа заклята… башмаком её не тронь.
 
 
Я буду там, ведь нынче полнолунье,
Плясать босая в сполохах огня…
О не гляди с тревогой на меня,
Я из другого мира, я – колдунья.
 
 
Очнись, опомнись, не ходи за мной —
Ты там чужой.
 

«Я в этой картине жила…»

 
Я в этой картине жила…
Стояла у кромки обрыва.
По соснам стекала смола
И бликами солнце дробила.
 
 
Я в этой картине жила,
Не мучаясь праздным вопросом —
Зачем это воет пила,
И стук раздаётся над плёсом.
 
 
Поодаль смолили челны,
И день приближался к закату.
И берег святой белизны
Был чёрной смолою запятнан.
 
 
Вода сквозь песок утекла,
Века пронеслись торопливо.
Я в этой картине жила
Сосною у кромки обрыва.
 

Яблоко

«С годами школьные друзья…»

 
С годами школьные друзья
Нам вспоминаются всё реже.
Возьму и грустную себя
От снимка старого отрежу.
 
 
Все веселы, лишь я стою
В тисках давно забытой муки.
Стою у детства на краю
С неотвратимостью разлуки.
 
 
Отрежу, кто из них теперь
Заметит это, всполошится…
Но страшно пальцам – чья-то тень
На белый фартук мой ложится.
 

«Хочешь, подарю тебе копеечку…»

 
Хочешь, подарю тебе копеечку,
Или две, чтоб в юность позвонить,
Чтоб поверить в то, во что не верится,
Чтоб связать оборванную нить.
 
 
Улыбнулся, взял мою копеечку,
Начал было номер набирать,
Хоть давно не верил, что осмелится
Так сыграть.
 
 
То ли в автомате не сработало,
То ли так безжалостно оборваны —
Не вернули юность провода.
И сказал, смущаясь от провинности:
«Знаешь, в нашей маленькой провинции
Телефонов не было тогда».
 

Белая лебедь

 
Да, я это, гадкий утёнок.
Ты помнишь меня, погляди.
В компании местных девчонок
Всегда я была позади.
 
 
Мала и застенчива слишком.
Наивная, в куцем пальто.
Меня сторонились мальчишки,
Цветов не дарил мне никто.
 
 
А ты, презирая опасность,
Ночных сторожей огорчив,
В саду мне нарвал и вручил
Букет гладиолусов красных.
 
 
Я их целовала украдкой,
К сухим прижимая губам.
Пыльца прилипала к щекам,
Мне было и горько, и сладко.
 
 
А ты шёл поодаль, и следом
Холодная осень плелась…
Прекрасная белая лебедь
В тот вечер во мне родилась!
 

Яблоко

 
По интуиции страницу ту открою,
И не глазами, а душой найду
Одну строку, – я брежу той строкою,
А в ней всего – упало яблоко в саду.
 
 
Упало яблоко в саду, и тишь такая,
Как будто разом смолкло всё кругом.
И сад чужой, как будто жизнь чужая,
А мы с тобой вошли туда тайком
 
 
И торопливо наклоняли ветви,
И рвали с них дозревшие плоды,
И радовались этому, как дети,
Не замечая привкуса беды.
 
 
И, не простив нам это святотатство,
Зажгла судьба далёкую звезду,
И повелела нам с тобой расстаться,
И как упрёк – упало яблоко в саду.
 

«Скрипучую память щеколды…»

 
Скрипучую память щеколды,
Встревожу, душою приму.
С мороза горячей щекою
На миг остудиться прильну.
 
 
Когда-то беспечной девчонкой
Кляла её пуще врага,
Кода на рассвете вдогонку
Скрипела щеколда-карга.
 
 
Теперь я глаза свои прячу,
Стыдясь тех далёких обид.
Легонько берусь, а иначе
Не скрипнет она. Промолчит.
Школьная улица
 
 
Школьная улица, здравствуй!
Я тут давно не была.
Плен суеты напрасной
Преодолеть не могла.
 
 
Вырваться, взять и приехать,
Вдоль тротуара пойти,
Памяти долгое эхо
Нежно лелея в груди.
 
 
Тут я бывала счастливой,
Здесь, на ступеньках крыльца
Этого дома, где слива
Веткой касалась лица.
 
 
Тут я бывала несчастна.
Здесь в подворотне, в углу.
Глаз от рыдания красный
Гнал голубей по двору.
 
 
Школьная улица, что ты
Так беззаветно хранишь
Юности вещие ноты,
Звуки и грохот, и тишь.
 
 
Низкие домики дремлют,
Гулко булыжник стучит…
Помню. Люблю и приемлю
Улицу-школу в ночи.
 

«Раскрытый том лежал на тумбочке…»

 
Раскрытый том лежал на тумбочке,
И ветер шевелил листву.
Блаженным сном влюблённой дурочки
Я проспала свою весну.
 
 
Стихи полночные аукая,
Я забывала обо всём.
Любовь надуманная, глупая
Владела сердцем и умом.
 
 
Блокнот и карандаш покусанный,
И строчки, строчки без конца.
А утром в зеркале замурзаном
Овал помятого лица.
 
 
Жара, по комнате шатания,
Чего я жду – ответа нет.
Лишь телефона заикания
И на паркете лунный свет.
 
 
Дела, как брошенные сироты,
Оставлены все на потом.
И долго-долго днями сирыми
Спала я беспробудным сном…
 

«Поймать губами ягоду с куста…»

 
Поймать губами ягоду с куста,
Поймать мгновенье капелькою алой,
И отойдёт, отхлынет суета.
Мир огласится смехом запоздалым.
 
 
И в горле остановятся слова,
Вскочить с травы и шаг ступить не сможешь,
Начнёшь искать причину волшебства,
Зализывая раненую кожу.
 
 
И, как ребёнок, ягодами рот
Набьёшь и соком выпачкаешь щёки,
Но больше то мгновенье не придёт,
Не отзовётся из былой эпохи.
 
 
Лишь привкус ускользающей мечты,
В котором сок и кровь перемешались,
И пальцы исцарапанные сжались,
И дочиста оборваны кусты.
 

«В осенней ночи постоять боязливо…»

 
В осенней ночи постоять боязливо,
Где нитями шелеста сумрак увит,
Плечом задевая древесных обид
Шуршащие вздохи, летящие криво.
 
 
Те звуки любимы сырой темнотой,
Их ветер приносит – угрюмый, полынный.
Те звуки в смертельной тоске не повинны,
Поскольку их осень свивает с тоской.
 
 
А память о лете полна до краёв —
Июльского зноя укусов и пыток,
И градин колючих, и пыльных ветров.
Так плачет не боль, а блаженства избыток.
 
 
Усталая жизнь обращается в сон,
Листву темнота обрывает горстями,
И плачет душа деревам в унисон,
И трогает горькую тайну устами.